Тостам не было конца. Поднимется, бывало, какой-нибудь юноша, овчар либо пастух, который за всю свою жизнь прочел от силы две-три книги, и пошла писать губерния! Так разливается, так растекается мыслью но древу, так замудрит, что и не поймешь, что же он хотел сказать, кого славословил, за кого, за что пил.
Бесконечные разговоры, от которых начинало ломить суставы, слабело тело и пухла голова, разговоры, вызывающие зевоту, вгоняющие в сон... Каждый присутствующий считал своим долгом что-нибудь сказать. И сказать не простое, не что-то там общеизвестное, но изречь нечто глубокомысленное, заковыристое, всем на удивление, нечто такое, что запало бы в душу слушателям и передавалось из уст в уста.
И были словесные ристания, были клятвы, исповеди, излияния чувств, покаяния, советы, наказы, поучения, и нравоучения, и, разумеется, признания в любви. Любви братской, дружеской, незыблемой, самоотверженной, которая должна была выстоять века и снизойти небесной благодатью на внуков и правнуков Сандры.
Как не похоже было все это на пиры, устраиваемые в отцовском доме под верховодством Вахтанга Петровича! Там тосты сменялись песнями, песни — плясками, пляски — остроумными рассказами и интересными беседами, за которыми на второй день обязательно следовало какое-то дело: кого-то снимали, кого-то назначали, кого-то перемещали, кого-то выгоняли... А здесь — пустая болтовня, разговоры беспредметные, безрезультатные, нудные...
В такие часы Малхаз хотел только одного: вскочить, разогнать всю эту гомонящую ораву, выгнать всех взашей, потом пройти на заветный балкон и до утра смотреть, смотреть в глубокий бархат черного, сверкающего мириадами звезд неба...
Смотреть до поры, пока не пробежит по телу легким ознобом предрассветный холодок, и не проберет до костей, и не поманит теплом мягкая постель...
Но и в постели не чувствовал себя вольготно молодой зять, и в постели не знал он отдыха.
Едва он гасил свет, Маринэ тотчас придвигалась к нему, начинала душить его своими объятиями, точно удав какой-то! Без конца она ластилась, льнула, донимала своей любовью. В жизни не встречал он женщины такой жадной, такой ненасытной на ласку. Правда, в первое время он и сам не давал покоя жене, но потом все получилось наоборот.
Это еще более охладило Малхаза. Бесцеремонность, беззастенчивость Маринэ постепенно отталкивали его, а она, напротив, все более распалялась. Видимо, долго сдерживаемые чувства сейчас хлынули потоком, найдя свое русло.
Но еще несноснее дочери оказался отец.
Сандра был человек смекалистый, с крестьянской хитринкой. Несколько десятков лет работы на посту председателя колхоза уверили его в собственном превосходстве и непогрешимости. Он так привык к беспрекословному подчинению окружающих, привык повелевать, распоряжаться и командовать, что, может, и незаметно для самого себя, постепенно утвердил служебные свои привычки и замашки в своей семье и обращался с домашними так, словно они были членами его колхоза.
Заполучив зятя, он и его сразу же втянул в сферу своего влияния, с той единственной разницей, что смотрел на Малхаза, как, скажем, на бригадира, а не на рядового колхозника.
Упрямый, своенравный и властный, он в то же время был очень отзывчив. А уж близкого всегда выручал, не бросал в беде, как бы ни злился на него, как бы ни гневался. Однако он при этом обладал редкой способностью довлеть и наседать на человека.
То, что Малхаз Зенклишвили стал его зятем, да еще поселился у него в доме, несказанно обрадовало Сандру. Чего греха таить, о таком зяте он и не мечтал.
Правда, дочь его считалась одной из самых видных невест в Самеба, и приданое богатое имела, и служебное положение хорошее, и собой была хороша, да только шепотки шли о ней по селу — шалава, мол, нагулялась в городе. Ее и осуждали, и побаивались такой невестки.
Сандра-то был уверен, что зятя он так или сяк заимеет, ибо считал, что на каждый горшок своя крышка найдется и на каждый товар — свой покупатель, но что его дочь встретит такого добропорядочного, покладистого парня, из такой приличной и, главное, состоятельной семьи, с такой завидной должностью, да еще собой пригожего,— этого он никак не ожидал.
Потому-то жениховство Малхаза окрылило его, и удачное устройство судьбы дочери он решил отметить «на высшем уровне».
За несколько дней до свадьбы он сказался на работе больным (благо все знали, что у него грыжа, единственная его болезнь) и сел на больничный. Дома он устроил целый «штаб», учредил «оперативный отряд» для подготовки к грандиозному свадебному пиру. Председатель колхоза был человек обстоятельный, масштабный и предприимчивый.
Одного из своих присных, дошлого и пронырливого хозяйственного работника, он отправил в Тбилиси за балыком, тешкой, черной и красной икрой. Ему же поручено было привезти оливки и маслины. Второго верного человека отрядил в верховья Арагви — за грузинской форелью, притом наказал ему меньше одного годори1 не привозить. С летних пастбищ были пригнаны две упитанные телки, в Гуджарети куплены десять поздних ягнят, осетинам из Летэти было заказано сварить осетинское пиво, а также напечь осетинское хачапури-хабизгини. Сыр-гуда привезли из Тушети. В Гардатэни был закуплен объемистый квеври2 прославленного белого вина атэнури, а в Хидистави — еще один квеври, так называемого царского красного.
Остальные припасы были самебские, а уж лучше, чем в Самеба, не сыскать было овощей, орехов и фруктов. Разумеется, не забыта была и рыба-цоцхали из вод благословенной матери-Куры: на рыбалку были отправлены два искусных рыбака под началом Сандалы, и рыбачили они целых три дня.
Ершистый был человек Сандра и заносчивый, во что бы то ни стало хотел подать гостям вино лучше Годердзиева тавквери и стол накрыть богаче, обильнее, чем у Годердзи накрывались.
1 Г о д о р и — плетеная корзина конической формы.
2 Квеври — зарытый в землю большой глиняный чан для вина.
Не зря старался Сандра — на свадебном пиру только птичьего молока не хватало...
Хотел Сандра дать щелчка свояку, да только свояк, собачья морда (так он его прозвал с первого же дня), будто назло, занемог и брякнулся в постель!
Три дня ходуном ходил дом Сандры. Кутили напропалую, да не просто кутили: приглашенные из Гори знаменитые певцы услаждали слух гостей благозвучными застольными и свадебными песнями, старинными песнопениями.
Цицишвилевские «Мравалжамиэри» и «Шэвкрат цитэли» разносились далеко-далеко, до самых триалетских теснин и берегов бурной Дзамы. Исполнение этих двух песен, особенно любимых в Самеба, хозяин поставил условием, и певцы, ничего не поделаешь, срочно разучили и включили их в репертуар.
Дудукистов привезли из Тбилиси — разве где-нибудь найдешь лучше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127