— Да ты что говоришь?! Почему я разбойник, человек попросил меня, как не исполнить такую просьбу?
— О том и говорю, что такую просьбу незачем исполнять! — рассердилась хозяйка.
— Малало, ты не слышишь, я велел тебе уйти от дверей и не вмешиваться в мужские разговоры!
— Что значит «не вмешиваться»! Что ж это, ты для меня посторонний? Или Малхаз?
— Дай нам поговорить, черт тебя дери! — заорал потерявший терпение Годердзи и в гневе хватил кулаком по стене.
За дверью воцарилась тишина. Гнева Годердзи и Малало побаивалась.
— Чего ему от меня надо? Зачем тебя послал? — Годердзи устремил на Исака дикие глаза.
— Ежели не хочет, пусть, говорит, не женится, только пусть не позорит... Пусть не разглашает на весь свет, чтобы мои враги не торжествовали и не злорадствовали, я-то для него, кроме хорошего, ничего не делал, ради моего уважения эту мою последнюю просьбу пусть исполнит.
Исак уставился на Годердзи. А Годердзи молчал, видимо, обдумывал услышанное.
За дверью тоже молчали.
— Все, что они на обрученье принесли, все сполна верну, говорит, только пусть не губит дочь, молодая да дурная, соблазнил ее этот мерзавец, говорит. И подарки обручальные верну, будто ничего промеж нас и не было.
В комнате опять наступила тишина.
Годердзи, мрачный, насупленный сидел в любимой позе: упираясь локтями в колени и свесив переплетенные пальцами кисти рук.
— Я со своей стороны тоже это советую,— вкрадчиво продолжал Исак.— Вахтанг Петрович, как бы ни было, все же Вахтанг Петрович! Правда, отсюда его турнули, но все равно, сила за ним большая, это тебе не какая-то мелкая сошка. При желании он и твоему сыну, и тебе порядком навредить может. Ты же знаешь, что такое товарищество. У него кругом друзья-товарищи, они тебя в оборот возьмут, вконец изведут, час своего рождения проклинать станешь.
— Хорошо, я согласен. Пусть вернет залог.
— А за квартиру деньги? Почему они должны прикарманить эти деньги? — взбунтовался голос за дверью.
— Деньги за квартиру? — живо отозвался Исак и, по обыкновению вытянув шею, обернулся к двери так, словно непрошеная собеседница стояла перед ним. — Деньги за квартиру я, говорит, целиком внес в кооператив, не вынуждайте обратно забирать. Мы, говорит, зря потеряем первосортную квартиру, лучше, говорит, немного повремените, дайте мне опомниться, в себя прийти, и я, говорит, верну всю сумму сполна.
Годердзи звука не издавал. За дверью — тоже тишина. Заговорил Исак:
— Поверь ты ему, знаешь ведь, Вахтанг Петрович слово свое держит, он порядочный человек. Такому можно довериться.
— Да, да, как же, порядочный! — нараспев, с издевкой, повторили за дверью.
— Ладно, так и быть. Обожду. В конце концов, если мы уж вовсе не станем доверять друг другу, как жить тогда на этой грешной земле?..
Исак возвращался от Зенклишвили довольный и слегка под хмельком. Он и поручение Вахтанга Петровича выполнил, и Годердзи умиротворил. Мир и согласие во всех случаях лучше скандалов и свар, считал главный бухгалтер.
Не приведи господи, конечно, а то Вахтанг Петрович при желании и бывшего управляющего базой, и главного бухгалтера в два счета в каталажку засадит!.. Он-то ведь все знает! Настрочит кому следует письмишко, анонимное, вестимо, и прости-прощай тихая жизнь! Закрутится чертова карусель, все дела раскопают, на свет божий выволокут, все соки выжмут, все жилы повытягивают, так тебя отделают, что и имя свое позабудешь...
Больше всего предусмотрительный бухгалтер боялся именно такого оборота, и дай бог здоровья Годердзи Зенклишвили, что он сразу смекнул, откуда грозит смертельная опасность. А что Вахтанг Петрович мог своим врагам гибельные «ситуации» подстраивать, Исак Дандлишвили знал лучше всех.
Всякий раз, когда Годердзи казалось, что вот наконец выплыл он из бурного водоворота, именно тогда обрушивались на него либо прокурор и следователь, либо народный контроль со своими ревизорами.
Они выкапывали давным-давно забытые события и факты, чего только не требовали вспомнить: в такое-то время кому ты отдал такие-то стройматериалы, сколько за них получил, где и когда добыл эти материалы да в каком количестве...
И не соображали, что если бы так легко было запомнить все это, к чему тогда он заводил бы бухгалтерию и для чего бы ему нужен был бухгалтер!
Единственное, что вроде бы образовалось и устоялось, это дела Малхаза.
С той поры как Малхаз избавился от назойливой дочки Вахтанга Петровича, он заметно успокоился, повеселел, вернулся к своему привычному размеренному образу жизни. Теперь он не пил, к работе относился со свойственным ему усердием, благодаря чему приобрел доброе имя и на новом месте.
И новое руководство района благожелательно взирало на энергичного и образованного заместителя председателя райсовета, несмотря на то что дела его отца были все так же плохи.
Правда, Малхаз уже не выступал на собраниях и совещаниях с былым апломбом и негативные явления не критиковал более с прежним жаром. После столкновения с урбнисцами он стал более осторожным, более гибким, но тем не менее в Самеба все знали, что Малхаз — активный сторонник борьбы с негативными явлениями, непрестанно проповедующий необходимость их искоренения.
Годердзи остро переживал, что сын, несмотря на некоторую благодатную перемену, продолжал сторониться родителей и дом оставался для него чужим. К тому же возникло одно щекотливое обстоятельство, неприятно удивившее Годердзи.
Именно в ту пору до Малало и Годердзи дошел распространившийся в Самеба слух о том, что Малхаз женится на дочери председателя колхоза, Сандры Эдишерашвили.
Не понравилось это дело Годердзи: дочь Эдишерашвили, как поговаривали, была девица не только бойкая, но и хорошо погулявшая. Правда, Эдишерашвили были люди уважаемые, да и Маринэ — дочка, значит,— собой была хороша, но как ни верти, а все же, верно, не зря говорится, что дыма без огня не бывает...
Но при всем этом Маринэ Эдишерашвили была истинной дочерью Самеба. Каштановые волосы пышной гривой лежали на сильных ее плечах. Белокожее лицо с крупными красивыми чертами освещали большие лучистые медовые глаза. Походка у нее была горделивая, она ходила, чуть склонив голову набок, отчего на шее под подбородком образовывалась небольшая складочка, и эта вот чуть склоненная набок голова и складочка на шее делали ее похожей на птичку.
И хотя она была в том возрасте, когда женщина начинает полнеть, на ее высокую грудь и крутые бедра заглядывались не только молодые неженатые парни, а и у степенных мужчин шеи набок сворачивались.
Она была единственной дочерью и очень балованной. Отец ее, Сандра, чуть не самый известный человек во всем районе, и мать были Героями Социалистического Труда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127