Он меня посадил...
— Стоп! — прервал меня Режиссер. — Твои байки меня не волнуют. А помочь я тебе помогу. Потом сочтемся. Согласен?
— Конечно! — воскликнул я, не заглядывая в будущее. Я всегда жил одним днем. День завтрашний меня мало волновал.
Прощаясь со мной, Режиссер сказал:
— Тебе дадут денег и номер в гостинице. Приведи себя в надлежащий вид. Потом я тебя найду...
Честно говоря, я и подумать не мог, что все сложится так хорошо. Потому, наверное, легко позволил увлечь себя двум молоденьким девицам в сауну, где они, нисколько не смущаясь, освободили мое грешное тело от грязи, а затем занялись моей шевелюрой.
Вскоре на мне сидел чудесно сшитый костюм, роскошная машина доставила меня в гостиницу. Я вошел в номер-люкс и, заглянув в зеркало, остался собой доволен. Все было очень романтично! Правда, когда я попытался одну из девиц затащить к себе в постель, мне недвусмысленно дали понять, что «эта услуга не входит в оговоренный прейскурант». Я было обиделся, но потом махнул на «детали» рукой и уснул...
* * *
Неожиданно ударили в колокола. Кузьмич вскочил со стула и забегал по склепу, приговаривая:
— Опять нечистая сморила! Опять на утреню опоздал!
Прихватив упаковку свечей, он, не обращая на меня внимания, выскочил из склепа. Я последовал за ним.
Церковь преобразилась. Как только зажгли свечи и лампадки, сразу появились таинственные светотени на ликах святых. Сильнее запахло ладаном. Какие-то убогие старушки в черном быстро и сноровисто приготовили все необходимое для утреннего богослужения.
Я стоял и смотрел. Церковь постепенно заполнялась людом из окрестных селений.
Рядом с отцом Сергием находился низкорослый
полный дьяк с козлиной бороденкой и не менее козлиным тенором. Подпевал он в каком-то молитвенном
экстазе и вообще походил на фанатика, если, конечно,
подобное словечко уместно для определения глубоко
верующего человека, способного жизнь отдать за веру,
за дело, которому служит. Я постарался отвлечься от самой заутрени и сосредоточил свой взгляд на знакомой иконе. «Контактная цепь» с ней у меня наладилась еще ранним утром, и теперь я мог подключиться к информационному полю иконы даже с расстояния в несколько метров. Я вызвал в себе ощущение полного доверия, чувство проникновенной любви к простой вещи, наделил ее разумом и душой, и она откликнулась звоном в моих ушах и серией цветных «картинок», похожих на ряд диапозитивов, проецируемых поочередно на экран. На одной из «картинок» я усилием воли и остановил свое внимание. Это было изображение художественной мастерской с бородатым человеком, стоящим с палитрой и кистями в руках. Через мгновение изображение ожило, задвигалось, заулыбалось...
* * *
— Константин, поведай мне, недостойному, кто же столь качественно переснял на слайды икону из той деревенской церкви? — спросил художник кого-то, кто стоял за его спиной.
— Кто же у нас в совершенстве владеет фотоискусством, как не наш общий любимец Даун, — ответил зам по коммерческой части антикварной фирмы Филатов. — Только он один способен устроить фотосъемки в храме Божьем без зазрения совести...
— А тебе не кажется, что все его дела и поступки становятся сразу же известны нашей матери-кормилице, мадам Бродде? — издевательским тоном спросил художник Феоктистов.
Филатов тяжело вздохнул и произнес:
— Кажется, Коля. Ох как кажется! Он и о нас с тобой все ей рассказывает. А точнее сказать — доносит! Например, он поведал мадам о последнем твоем «произведении» — клише стодолларовой купюры. Даже передал ей один из пробных оттисков...
— Вот же сволочь продажная! Что будем делать с этим ублюдком? Он ведь не даст нам самим прокрутить авантюру с «доской» из деревенской церкви...
— Не даст. Для того к нам и приставлен, — согласился Филатов.
' — Стало быть, надо его убрать... Как считаешь? — Раз надо, значит, уберем. Только вот момент надо выбрать подходящий. Слушай, Коля, когда ты трудился в реставрационном центре Грабаря, тебе
приходилось заниматься иконами? В Феоктистов отложил в сторонку палитру и полез в книжный шкаф. Достав альбом с красочными иллюстрациями, он открыл его на изображении алтарной иконы «Вознесение Марии».
— Смотри, Фома неверующий! Здесь два изображения иконы шестнадцатого века неизвестного немецкого художника. На одном икона до реставрации, на другом — после. Я участвовал в этой работе!
— Здорово! А чего же тебя поперли из мастерской?
— Вот язва! Будто бы сам не знаешь. Перепил, а потом в морду дал научному руководителю... Мы с ним поцапались по поводу иконы «Максим Исповедник». Я доказывал, что она принадлежит кисти художника Истомы Гордеева — крепостного человека Максима Яковлевича Строганова, а дурак-профессор все талдычил, что она относится к так называемой «Невьянской школе», что написал ее кто-то из старообрядцев Чернобровиных, которые после официального запрещения раскольничьей иконописи в 1845 году перешли в единоверие и продолжали работать для ортодоксальной церкви. В споре он попытался мне доказать, что я неуч и дебил, не способный отличить икону шестнадцатого века от девятнадцатого. Я осерчал и лишил его фарфоровой челюсти, благо у него была запасная... Но меня, конечно, уволили, без выходного пособия. Я не очень обиделся. Подумал и стал зарабатывать больше.
— Отважный ты человек, Коля! — покачал головой Филатов. — Профессору с мировым именем — и в морду...
— Я и тебе могу рога обломать, если еще хоть раз наступишь мне на больное место.
— Все, все, ухожу! Меня мадам Бродле ожидает. Значит, как договорились: провернем дело с «Архангелом Гавриилом» и выйдем на заказчиков мадам. Ее саму — побоку. Все деньги пополам! Так?
— Нет вопросов! — согласился художник, повернувшись лицом к доске, покрытой слоем левкаса, на которой уже начинали проступать знакомые черты...
* * *
«Картинка» неожиданно пропала. Ее «стер» в моем
сознании какой-то более мощный энергетический
всплеск. Он не был светлым, незамутненным, не искрился точечными бликами ауры, которой отличалась простая деревянная доска, превращенная человеческими руками в копию иконы. Это поле было сероватого цвета и совсем не светилось. Я услышал внутренний монолог Константина Филатова. Несомненно, этот В
человек обладал огромной внутренней энергией, направленной во зло...
...Я знал совершенно точно, когда и где состоится встреча Нины Евгеньевны с деловыми людьми из Финляндии. Кто они были? Обычные водители туристических автобусов, регулярно привозившие в Питер своих соотечественников. Но я знал также и то, что «пустыми» они никогда не приезжали и не уезжали. Через границу они провозили к нам различную валюту, а обратным рейсом отправлялись с художественными ценностями, скупленными у воров и грабителей всех мастей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
— Стоп! — прервал меня Режиссер. — Твои байки меня не волнуют. А помочь я тебе помогу. Потом сочтемся. Согласен?
— Конечно! — воскликнул я, не заглядывая в будущее. Я всегда жил одним днем. День завтрашний меня мало волновал.
Прощаясь со мной, Режиссер сказал:
— Тебе дадут денег и номер в гостинице. Приведи себя в надлежащий вид. Потом я тебя найду...
Честно говоря, я и подумать не мог, что все сложится так хорошо. Потому, наверное, легко позволил увлечь себя двум молоденьким девицам в сауну, где они, нисколько не смущаясь, освободили мое грешное тело от грязи, а затем занялись моей шевелюрой.
Вскоре на мне сидел чудесно сшитый костюм, роскошная машина доставила меня в гостиницу. Я вошел в номер-люкс и, заглянув в зеркало, остался собой доволен. Все было очень романтично! Правда, когда я попытался одну из девиц затащить к себе в постель, мне недвусмысленно дали понять, что «эта услуга не входит в оговоренный прейскурант». Я было обиделся, но потом махнул на «детали» рукой и уснул...
* * *
Неожиданно ударили в колокола. Кузьмич вскочил со стула и забегал по склепу, приговаривая:
— Опять нечистая сморила! Опять на утреню опоздал!
Прихватив упаковку свечей, он, не обращая на меня внимания, выскочил из склепа. Я последовал за ним.
Церковь преобразилась. Как только зажгли свечи и лампадки, сразу появились таинственные светотени на ликах святых. Сильнее запахло ладаном. Какие-то убогие старушки в черном быстро и сноровисто приготовили все необходимое для утреннего богослужения.
Я стоял и смотрел. Церковь постепенно заполнялась людом из окрестных селений.
Рядом с отцом Сергием находился низкорослый
полный дьяк с козлиной бороденкой и не менее козлиным тенором. Подпевал он в каком-то молитвенном
экстазе и вообще походил на фанатика, если, конечно,
подобное словечко уместно для определения глубоко
верующего человека, способного жизнь отдать за веру,
за дело, которому служит. Я постарался отвлечься от самой заутрени и сосредоточил свой взгляд на знакомой иконе. «Контактная цепь» с ней у меня наладилась еще ранним утром, и теперь я мог подключиться к информационному полю иконы даже с расстояния в несколько метров. Я вызвал в себе ощущение полного доверия, чувство проникновенной любви к простой вещи, наделил ее разумом и душой, и она откликнулась звоном в моих ушах и серией цветных «картинок», похожих на ряд диапозитивов, проецируемых поочередно на экран. На одной из «картинок» я усилием воли и остановил свое внимание. Это было изображение художественной мастерской с бородатым человеком, стоящим с палитрой и кистями в руках. Через мгновение изображение ожило, задвигалось, заулыбалось...
* * *
— Константин, поведай мне, недостойному, кто же столь качественно переснял на слайды икону из той деревенской церкви? — спросил художник кого-то, кто стоял за его спиной.
— Кто же у нас в совершенстве владеет фотоискусством, как не наш общий любимец Даун, — ответил зам по коммерческой части антикварной фирмы Филатов. — Только он один способен устроить фотосъемки в храме Божьем без зазрения совести...
— А тебе не кажется, что все его дела и поступки становятся сразу же известны нашей матери-кормилице, мадам Бродде? — издевательским тоном спросил художник Феоктистов.
Филатов тяжело вздохнул и произнес:
— Кажется, Коля. Ох как кажется! Он и о нас с тобой все ей рассказывает. А точнее сказать — доносит! Например, он поведал мадам о последнем твоем «произведении» — клише стодолларовой купюры. Даже передал ей один из пробных оттисков...
— Вот же сволочь продажная! Что будем делать с этим ублюдком? Он ведь не даст нам самим прокрутить авантюру с «доской» из деревенской церкви...
— Не даст. Для того к нам и приставлен, — согласился Филатов.
' — Стало быть, надо его убрать... Как считаешь? — Раз надо, значит, уберем. Только вот момент надо выбрать подходящий. Слушай, Коля, когда ты трудился в реставрационном центре Грабаря, тебе
приходилось заниматься иконами? В Феоктистов отложил в сторонку палитру и полез в книжный шкаф. Достав альбом с красочными иллюстрациями, он открыл его на изображении алтарной иконы «Вознесение Марии».
— Смотри, Фома неверующий! Здесь два изображения иконы шестнадцатого века неизвестного немецкого художника. На одном икона до реставрации, на другом — после. Я участвовал в этой работе!
— Здорово! А чего же тебя поперли из мастерской?
— Вот язва! Будто бы сам не знаешь. Перепил, а потом в морду дал научному руководителю... Мы с ним поцапались по поводу иконы «Максим Исповедник». Я доказывал, что она принадлежит кисти художника Истомы Гордеева — крепостного человека Максима Яковлевича Строганова, а дурак-профессор все талдычил, что она относится к так называемой «Невьянской школе», что написал ее кто-то из старообрядцев Чернобровиных, которые после официального запрещения раскольничьей иконописи в 1845 году перешли в единоверие и продолжали работать для ортодоксальной церкви. В споре он попытался мне доказать, что я неуч и дебил, не способный отличить икону шестнадцатого века от девятнадцатого. Я осерчал и лишил его фарфоровой челюсти, благо у него была запасная... Но меня, конечно, уволили, без выходного пособия. Я не очень обиделся. Подумал и стал зарабатывать больше.
— Отважный ты человек, Коля! — покачал головой Филатов. — Профессору с мировым именем — и в морду...
— Я и тебе могу рога обломать, если еще хоть раз наступишь мне на больное место.
— Все, все, ухожу! Меня мадам Бродле ожидает. Значит, как договорились: провернем дело с «Архангелом Гавриилом» и выйдем на заказчиков мадам. Ее саму — побоку. Все деньги пополам! Так?
— Нет вопросов! — согласился художник, повернувшись лицом к доске, покрытой слоем левкаса, на которой уже начинали проступать знакомые черты...
* * *
«Картинка» неожиданно пропала. Ее «стер» в моем
сознании какой-то более мощный энергетический
всплеск. Он не был светлым, незамутненным, не искрился точечными бликами ауры, которой отличалась простая деревянная доска, превращенная человеческими руками в копию иконы. Это поле было сероватого цвета и совсем не светилось. Я услышал внутренний монолог Константина Филатова. Несомненно, этот В
человек обладал огромной внутренней энергией, направленной во зло...
...Я знал совершенно точно, когда и где состоится встреча Нины Евгеньевны с деловыми людьми из Финляндии. Кто они были? Обычные водители туристических автобусов, регулярно привозившие в Питер своих соотечественников. Но я знал также и то, что «пустыми» они никогда не приезжали и не уезжали. Через границу они провозили к нам различную валюту, а обратным рейсом отправлялись с художественными ценностями, скупленными у воров и грабителей всех мастей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114