Но ты много раз говорил, что если мне нужен друг… а сейчас он мне нужен как никогда.
Бернар посмотрел на ее вспыхнувшее и отливающее розовым в свете камина лицо. Горло его пересохло. На какой-то восхитительный миг он подумал, что все его мечты могут стать явью. Но они, конечно, не станут. Будь осторожнее! – предупредил он себя, но тут же вся его разумная, твердая воля покинула его.
– Скажи мне, София, – попросил он.
Она рассказала ему. Она рассказала о Дитере и о немецком офицере, который надругался над ней. Она сказала ему, что беременна и что не находит себе места, что боится стать незамужней матерью-одиночкой, боится, что ее подвергнут остракизму как «немецкую кошелку», страшится того, чем обернется будущее для ее еще не родившегося ребенка. Она рассказала ему все и оставила только одно: причина, по которой она не хотела делать аборт, заключалась в том, что она надеялась, что ее ребенок – от Дитера.
– Итак, теперь ты все знаешь, – сказала она, закончив.
Бернар молчал. Глаза его затуманились, он прищурился и словно избегал смотреть на нее. Его молчание испугало ее. Она ожидала вспышек гнева или чего-то вроде этого, что доказывало бы его любовь, послужило бы новым ее проявлением. Но полное отсутствие реакции обескуражило.
– Ты хочешь, чтобы я сделал вид, что являюсь отцом твоего ребенка? – наконец спросил он.
Внезапно от стыда она почувствовала слабость. Сказать так – это ужасно, трусливо, лживо и в то же время утверждало ее вину. И Катрин совершенно права – она испытала это на себе. У нее не было права ни на минуту надеяться, что Бернар сделает для нее что-нибудь. Если бы она не зашла в тупик, ей никогда бы не пришло такое в голову. Она ненавидела себя за слабость. Но Боже правый, она столько времени была совершенно одна. И надо было подумать о младенце. Клеймо незаконнорожденного ужасно само по себе, но если станет известно, что его отец – немец, тогда ему вообще не стоит жить.
– Я не прошу тебя жениться на мне навсегда, – быстро сказала она. – Понимаю, что требую слишком многого. Не надеюсь, что ты захочешь меня после всего этого, и тем более не ожидаю, что ты возьмешь на себя ответственность за ребенка от немца. Но если бы ты мог просто… о, я не знаю…
– Сделать вид, что ребенок – мой? – спросил он все таким же ровным голосом. – Ты этого хочешь от меня, София?
Она молча кивнула, склонив голову от унижения.
– Все это здорово потрясло меня. Честно говоря, не знаю, что сказать. – Он встал. – Мне надо подумать.
– Бернар… пожалуйста, не презирай меня.
– Я не презираю тебя, София. Но ты должна дать мне время, чтобы я свыкся с мыслью, что ты… Послушай, я буду держать с тобой связь. Но сейчас мне надо немного побыть наедине с собой.
После того как он ушел, София почувствовала, что дрожит с головы до ног. Она закрыла дверь и замерла на месте, обняв себя руками. При мысли о том, что она сделала, ее окатывали волны стыда. Когда она планировала это, все казалось вполне разумным, но тогда она была в таком отчаянии, так переживала за свое будущее и будущее ребенка, что не могла осознать, в какие передряги ее может вовлечь реальность. Но теперь она больше не может так поступать. Она видела лицо Бернара, когда рассказала ему обо всем, – и это лицо она не забудет никогда, до конца своих дней. Оно навеки запечатлелось в ее памяти, равно как и слова, которые он произнес таким ровным холодным голосом: «Ты хочешь, чтобы я сделал вид, что ребенок – мой?»
София склонила голову, щеки ее пылали, она ненавидела весь белый свет, но больше всего она ненавидела себя. Как она могла представить себе, хотя бы на миг, что Бернар окажется готов узнать столь ужасные вещи? Как она могла быть настолько самонадеянной? Что ж, теперь она знает, что он не готов. О да, он, конечно, не отказался ей помочь вот так, сразу. Он для этого слишком добр. Но он, без сомнения, был потрясен и почувствовал омерзение – и не только оттого, что она наделала, но и оттого, что она попросила его дать младенцу свое имя. Новая волна унижения окатила ее, и она согнулась под ней, мечтая как-нибудь раствориться, исчезнуть в ней, чтобы никогда больше никого не видеть– и особенно Бернара. Она не должна была делать этого, не должна! Ей надо было придумать какой-нибудь иной выход. Все что угодно могло быть лучше, чем тот взгляд Бернара, которым он посмотрел на нее.
София вдруг с удивлением поняла, что больше всего ее расстраивает реакция Бернара. И не потому, что его отказ означал, что ей придется пытаться Бог знает какими способами решать свои проблемы, что само по себе было ужасно. Но она не могла забыть его лицо, то, как он смотрел на нее, – и это было невыносимо.
Я никогда не осознавала, как много может для меня значить его мнение, подумала она. Я милостиво принимала его привязанность, обращалась с его чувствами так, словно они ничего не стоят. И вот только сейчас, когда слишком поздно, я наконец поняла, что они для меня значили. О Господи, что же я наделала!
София прислонилась к двери и заплакала – от боли, унижения и чего-то еще. Новые эмоции, острые, как ножи, и в то же время сладостно-мучительные, захватили ее: мечта не о том, что было, а о том, что могло бы быть. Эти чувства все еще были дразняще-неопределенны, почти призрачны, непостижимы. Если бы Софии пришло в голову словами описать свое состояние, то она, скорее всего, назвала бы это мучительным чувством потери. Но сейчас это не касалось ни родителей, ни Дитера. В глубине души она понимала, что это из-за Бернара.
За неделю, пока она снова не увидела Бернара, София не раз ловила себя на том, что постоянно думает о нем.
Как нелепо, думала она, что человек, которого ты знаешь столько лет, вдруг заполняет все твое существо, и ты начинаешь думать о нем, как только просыпаешься. Возможно, включился механизм самосохранения, притягивавший ее к человеку, который, как она надеялась, мог предложить ей гнездо, где она смогла бы вскормить растущее в ней дитя. Но она вдруг обнаружила, что за ее тягой к Бернару стояло не только желание безопасности и надежности, но и физическое влечение. Каждый раз, когда она представляла себе его лицо, ей казалось, будто сладостно-острые струны звенели внутри нее, она вспоминала томление страсти, испытанное ею, когда его руки обвивали ее. Это было глупо, неразумно, но странно волнующе, и все же отчаянно угнетало ее, тем более теперь, когда Бернар стал для нее недоступен. Почему она не чувствовала к нему ничего подобного тогда, когда была желанна ему? Вот, вот оно, еще одно безумие в этом безумно-перевернутом мире!
Временами – обычно в те часы, когда она утром просыпалась с дивно-свободным ощущением, когда ее не терзала тошнота, – София позволяла себе думать, что Бернару она все еще дорога. В конце концов он обещал держать с ней связь, возможно, когда он свыкнется с мыслью о ее положении, он даст ей еще один шанс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152
Бернар посмотрел на ее вспыхнувшее и отливающее розовым в свете камина лицо. Горло его пересохло. На какой-то восхитительный миг он подумал, что все его мечты могут стать явью. Но они, конечно, не станут. Будь осторожнее! – предупредил он себя, но тут же вся его разумная, твердая воля покинула его.
– Скажи мне, София, – попросил он.
Она рассказала ему. Она рассказала о Дитере и о немецком офицере, который надругался над ней. Она сказала ему, что беременна и что не находит себе места, что боится стать незамужней матерью-одиночкой, боится, что ее подвергнут остракизму как «немецкую кошелку», страшится того, чем обернется будущее для ее еще не родившегося ребенка. Она рассказала ему все и оставила только одно: причина, по которой она не хотела делать аборт, заключалась в том, что она надеялась, что ее ребенок – от Дитера.
– Итак, теперь ты все знаешь, – сказала она, закончив.
Бернар молчал. Глаза его затуманились, он прищурился и словно избегал смотреть на нее. Его молчание испугало ее. Она ожидала вспышек гнева или чего-то вроде этого, что доказывало бы его любовь, послужило бы новым ее проявлением. Но полное отсутствие реакции обескуражило.
– Ты хочешь, чтобы я сделал вид, что являюсь отцом твоего ребенка? – наконец спросил он.
Внезапно от стыда она почувствовала слабость. Сказать так – это ужасно, трусливо, лживо и в то же время утверждало ее вину. И Катрин совершенно права – она испытала это на себе. У нее не было права ни на минуту надеяться, что Бернар сделает для нее что-нибудь. Если бы она не зашла в тупик, ей никогда бы не пришло такое в голову. Она ненавидела себя за слабость. Но Боже правый, она столько времени была совершенно одна. И надо было подумать о младенце. Клеймо незаконнорожденного ужасно само по себе, но если станет известно, что его отец – немец, тогда ему вообще не стоит жить.
– Я не прошу тебя жениться на мне навсегда, – быстро сказала она. – Понимаю, что требую слишком многого. Не надеюсь, что ты захочешь меня после всего этого, и тем более не ожидаю, что ты возьмешь на себя ответственность за ребенка от немца. Но если бы ты мог просто… о, я не знаю…
– Сделать вид, что ребенок – мой? – спросил он все таким же ровным голосом. – Ты этого хочешь от меня, София?
Она молча кивнула, склонив голову от унижения.
– Все это здорово потрясло меня. Честно говоря, не знаю, что сказать. – Он встал. – Мне надо подумать.
– Бернар… пожалуйста, не презирай меня.
– Я не презираю тебя, София. Но ты должна дать мне время, чтобы я свыкся с мыслью, что ты… Послушай, я буду держать с тобой связь. Но сейчас мне надо немного побыть наедине с собой.
После того как он ушел, София почувствовала, что дрожит с головы до ног. Она закрыла дверь и замерла на месте, обняв себя руками. При мысли о том, что она сделала, ее окатывали волны стыда. Когда она планировала это, все казалось вполне разумным, но тогда она была в таком отчаянии, так переживала за свое будущее и будущее ребенка, что не могла осознать, в какие передряги ее может вовлечь реальность. Но теперь она больше не может так поступать. Она видела лицо Бернара, когда рассказала ему обо всем, – и это лицо она не забудет никогда, до конца своих дней. Оно навеки запечатлелось в ее памяти, равно как и слова, которые он произнес таким ровным холодным голосом: «Ты хочешь, чтобы я сделал вид, что ребенок – мой?»
София склонила голову, щеки ее пылали, она ненавидела весь белый свет, но больше всего она ненавидела себя. Как она могла представить себе, хотя бы на миг, что Бернар окажется готов узнать столь ужасные вещи? Как она могла быть настолько самонадеянной? Что ж, теперь она знает, что он не готов. О да, он, конечно, не отказался ей помочь вот так, сразу. Он для этого слишком добр. Но он, без сомнения, был потрясен и почувствовал омерзение – и не только оттого, что она наделала, но и оттого, что она попросила его дать младенцу свое имя. Новая волна унижения окатила ее, и она согнулась под ней, мечтая как-нибудь раствориться, исчезнуть в ней, чтобы никогда больше никого не видеть– и особенно Бернара. Она не должна была делать этого, не должна! Ей надо было придумать какой-нибудь иной выход. Все что угодно могло быть лучше, чем тот взгляд Бернара, которым он посмотрел на нее.
София вдруг с удивлением поняла, что больше всего ее расстраивает реакция Бернара. И не потому, что его отказ означал, что ей придется пытаться Бог знает какими способами решать свои проблемы, что само по себе было ужасно. Но она не могла забыть его лицо, то, как он смотрел на нее, – и это было невыносимо.
Я никогда не осознавала, как много может для меня значить его мнение, подумала она. Я милостиво принимала его привязанность, обращалась с его чувствами так, словно они ничего не стоят. И вот только сейчас, когда слишком поздно, я наконец поняла, что они для меня значили. О Господи, что же я наделала!
София прислонилась к двери и заплакала – от боли, унижения и чего-то еще. Новые эмоции, острые, как ножи, и в то же время сладостно-мучительные, захватили ее: мечта не о том, что было, а о том, что могло бы быть. Эти чувства все еще были дразняще-неопределенны, почти призрачны, непостижимы. Если бы Софии пришло в голову словами описать свое состояние, то она, скорее всего, назвала бы это мучительным чувством потери. Но сейчас это не касалось ни родителей, ни Дитера. В глубине души она понимала, что это из-за Бернара.
За неделю, пока она снова не увидела Бернара, София не раз ловила себя на том, что постоянно думает о нем.
Как нелепо, думала она, что человек, которого ты знаешь столько лет, вдруг заполняет все твое существо, и ты начинаешь думать о нем, как только просыпаешься. Возможно, включился механизм самосохранения, притягивавший ее к человеку, который, как она надеялась, мог предложить ей гнездо, где она смогла бы вскормить растущее в ней дитя. Но она вдруг обнаружила, что за ее тягой к Бернару стояло не только желание безопасности и надежности, но и физическое влечение. Каждый раз, когда она представляла себе его лицо, ей казалось, будто сладостно-острые струны звенели внутри нее, она вспоминала томление страсти, испытанное ею, когда его руки обвивали ее. Это было глупо, неразумно, но странно волнующе, и все же отчаянно угнетало ее, тем более теперь, когда Бернар стал для нее недоступен. Почему она не чувствовала к нему ничего подобного тогда, когда была желанна ему? Вот, вот оно, еще одно безумие в этом безумно-перевернутом мире!
Временами – обычно в те часы, когда она утром просыпалась с дивно-свободным ощущением, когда ее не терзала тошнота, – София позволяла себе думать, что Бернару она все еще дорога. В конце концов он обещал держать с ней связь, возможно, когда он свыкнется с мыслью о ее положении, он даст ей еще один шанс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152