– Конечно нет. Я сказал ему, что мой отец очень разозлится. Он не поверит, что меня по этой причине отослали домой, – да и какой умный человек поверит? Он будет думать, что я плохо справлялся с работой или опозорился, и поэтому меня уволили.
– Но это же не так…
– Да, я думаю, это может быть правдой. Наверное, они знают, что ты и я…
– Но мы же ничего не сделали!
– Мы это знаем, а они? В любом случае, я – немец. Никто здесь не любит немцев, особенно сейчас. Я же видел газеты. Они все врут про нас и разжигают ненависть. Твой отец не хочет, чтобы в его пансионе гостей обслуживал немец, а главное – не хочет, чтобы немец дружил с его дочерью.
– Как это нелепо! Я разберусь с этим!
София вскочила, горох вывалился из дуршлага, что был у нее на коленях, и рассыпался по нагретому солнцем бетону, которым был залит задний двор. Она бросилась в дом и нашла на кухне Лолу, которая шинковала овощи для супа.
– Где папа? – требовательно спросила София.
– Он уехал в город. Для чего он нужен тебе?
– Дитер говорит, папа сказал ему, что его отправляют в Германию.
– Это правда, – спокойно отозвалась Лола.
– Но, мама! Вы же не можете отправить его теперь, в разгар сезона!
– Боюсь, что мы уже приняли решение, София.
– Но ты не можешь, не можешь! Отец Дитера будет очень зол на него.
– Глупости. Он вполне поймет, что к чему.
– А вы не сможете без него управиться.
– Тогда за столом придется прислуживать тебе. Ты ведь поможешь?
– Нет! Я не буду! Не буду!
– София, пожалуйста, не повышай голос, – приказала Лола, узнавая в дочери собственное своеволие и горячий нрав. – Ты помешаешь гостям, а мне это не нужно. Сожалею, если мы огорчили тебя. Я знаю, что тебе нравится Дитер. Но ты должна понимать, что не всегда удается жить так, как тебе нравится.
– Я и так не живу! Никогда, никогда, никогда! – завизжала София.
– Пожалуйста, прекрати вести себя как ребенок, София, – как можно надменнее сказала Лола. – Иначе мне придется поступить с тобой как с ребенком и отослать в твою комнату. Извини, но уже с конца этой недели Дитер не будет здесь работать, и больше тут говорить не о чем.
Какой-то миг две пары сверкающих фиолетовых глаз смотрели друг на друга, потом одна пара начала наполняться слезами. Гордость Софии была попрана, она повернулась и выбежала из кухни. Пусть ей всего тринадцать лет, но она уже давно не позволяла никому – даже матери – видеть свои слезы. И, как бы ей ни было больно, этот случай не исключение.
Однако она не смогла сдержать слез, когда смотрела, как Дитер поднимается по сходням на корабль, который, несмотря на все ее старания, увозит его с Джерси.
– Ты ведь напишешь мне, да? – попросила она, стоя на причале и думая о том, осмелится ли она взять его за руку здесь, где их может увидеть каждый.
– Конечно, напишу.
– А ты приедешь следующим летом, когда все кончится?
– Постараюсь. Хотя я, конечно, не знаю, чем буду заниматься.
– О Дитер, пожалуйста…
– Мне надо идти. – Он наклонился и быстро поцеловал ее, а ей хотелось прильнуть к нему, как тогда, в высокой сухой траве, но она не решилась. Он погладил ее по волосам, подхватил свою сумку и пошел по сходням. Она смотрела, как он отдаляется от нее, и ей казалось, что жизнь ее обрывается.
Дитер нашел место на палубе, откуда мог махать ей. Софии было больно оттого, что она могла лишь стоять на причале, и ей ничего другого не оставалось, как смотреть и ждать. Минуты тянулись бесконечно, – команда так долго готовилась к отплытию, что она уже почти желала, чтобы они поторопились и все скорее бы закончилось, чтобы ей можно было забраться в укромное местечко и выплакаться, облегчить невыносимую боль, сдавившую горло. Но когда это случится, Дитера уже не будет, и София не была уверена, что вынесет это…
Наконец сходни подняли, завыли сирены, и корабль начал медленно отплывать от причала. Она махнула рукой, слезы ручьями стекали по лицу, а она все вглядывалась в даль, пока корабль не превратился в точку на горизонте. И тогда она пошла домой.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Джерси, 1938–1939
Всю эту зиму и последующую весну, когда весь мир; затаив дыхание, молился о разрешении нараставшего кризиса, София ни о чем не могла думать, кроме как о Дитере. Она ужасно соскучилась по нему, но хуже всего было терзающее чувство, что он забыл ее. Каждый день она бросалась за почтой, сначала со страстью, а потом с неизбежным страхом от возможного разочарования, все время угнетавшим ее. Ну почему же он не пишет? Она не могла поверить, что то, что было для нее так важно, ничего не значило для него. В особенно тяжелые минуты она думала, а не случилось ли с ним что-то ужасное, но в душе она понимала, что этого не может быть. Наверное, тут дело в политической обстановке в Германии. Она почти верила этому объяснению. Несмотря на то, что Невилл Чемберлен, вернувшись из Мюнхена, размахивал зонтиком и обещал «мир в наше время», ситуация все еще была напряженной. Но даже если это так, она не могла удержаться от мыслей, что если Дитер любил бы ее так же сильно, как она его, он нашел бы какой-нибудь выход. Постепенно самые дорогие для нее воспоминания, с их чудесной аурой романтической влюбленности, душистой травой и согретой солнцем кожей подернулись дымкой печали, и София погрузилась в глубокую тоску.
Она была очень скрытной по природе, поэтому держала чувства при себе и целиком ушла в музыку – это было единственным ее спасением, отвлекающим ее и облегчающим боль. Каждый вечер она, дочь Лолы, закрывалась в парадной комнате и, упиваясь своим положением, изливала свою боль и страсть в бурных звуках великих произведений.
– Это очень хорошо! – одобрительно сказала Лола Шарлю. Они стояли и слушали за дверью. – Думаю, ее учитель музыки прав. Если она будет продолжать в том же духе, то сможет попробовать поступить в музыкальный колледж в Лондоне – в Гилдхолл или в Королевский. Она может стать великой пианисткой, Шарль.
Шарль сомневался. Откуда Лола только берет свои грандиозные идеи? София хорошо играет, это правда, и он предполагал, что для начала неплохо было бы ей выступить на каких-нибудь концертах, но все равно…
– На мой взгляд, она не очень-то счастлива, – сказал он. – По-моему, она все еще грустит о том парне.
И хотя Лола подумала, что Шарль, возможно, и прав, она жестокосердно пожала плечами.
– Она это преодолеет, – только и сказала Лола.
В это лето пансион был загружен до отказа, как никогда. Похоже, каждый стремился извлечь наибольшую усладу из, вполне возможно, последнего мирного лета. Лола наняла официантами двух парней-французов, но работы было так много, что Софии тоже приходилось в свою очередь прислуживать за столом. Иногда привлекали даже Ники и Поля, когда они не были заняты школьными уроками.
Агентство Шарля тоже процветало, и, поскольку становилось все труднее управляться одному, он решил, что настало время взять себе помощника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152