Я предложил ему самому избрать себе новое местопребывание. Перечислил наши замки и монастыри на континенте. И нарочно подтолкнул его к владениям Савойского герцога. В Савойе пылала борьба за престол, года не прошло, как она унесла в могилу семнадцатилетнего герцога (предположения были наиразличнейшие – что он убит собственной матерью, или ее любовником, или любезнейшим своим дядюшкой, этим чудовищем, королем Франции) и посадила на его место четырнадцатилетнего Карла. По сути, правила его мать, которую Людовик XI держал на коротком поводке. Таким образом, не передавая нашего драгоценного гостя непосредственно в руки французского короля, мы давали ему возможность вмешаться, коли он сочтет, что этому гостю грозит опасность. Думаю, вы уже поняли: лишь двух возможных исходов страшились мы – смерти Джема или его освобождения.
Итак, Джем избрал Савойю, и начались сборы в дорогу. Я торопился, ибо ожидал возвращения своих посланцев от Баязида. И когда приготовления к отъезду были закопчены, мне все равно оставалось самое трудное: последний разговор с Джемом.
Я был убежден в полной своей правоте касательно всего мною совершенного до того дня. Я боролся за то, чтобы христианство одержало верх над исламом. Мехмед Завоеватель не испытывал никаких угрызений совести, когда уничтожал христианские государства на Востоке Европы и предпринимал свои первые наступления на Запад. И мне не следовало испытывать ни малейших укоров совести по поводу участи его сына. Это было не просто убеждение – это уже стало частью меня самого. Но вопреки всему мне было несколько не по себе – словно предстояло встретиться лицом к лицу со своей жертвой.
Насколько я помню, встреча состоялась тоже утром, потому что мне врезался в память какой-то немилосердный свет, и сквозь этот свет, через всю длинную залу Совета навстречу мне двигался Джем. Весь в белом – это цвет их праздничных одежд. Золотое шитье и золото его волос сверкали так ярко, что мне почудилось, будто вокруг головы Джема – нимб.
– Я пришел, чтобы на прощание принести свою благодарность вашему преосвященству за оказанное мне гостеприимство, – проговорил он.
Брат Бруно, алиас Сулейман перевел его слова.
– Мы лишь исполнили свой христианский долг, ваше высочество, – ответил я.
Джем не выказывал намерения продолжать разговор. Он стоял, устремив взгляд в окно. Продолжил я:
– В качестве вашего советчика – вы ведь сами облекли меня высочайшим своим доверием – я позволю себе задать вам несколько вопросов, ваше высочество. Предполагаю, что именно у меня будет осведомляться о дальнейших ваших намерениях ваш брат. Что передать ему?
Джем перевел взгляд от окна на меня и с резкостью бросил:
– Не все ли равно, ваше преосвященство? Как мне удостовериться, дойдут ли мои слова до ушей Баязида либо же они где-нибудь по дороге – в этой же зале, если не на корабле или в Топкапу, – будут подменены другими? Коль скоро двое людей прибегают к помощи посредника, над всем властен лишь один посредник.
Я узнал этот голос, эти слова, полные дерзкого отчаяния: устами Джема говорил брат Бруно. Мне пришлось прикрыть веки, чтобы не сразить толмача взглядом – поверьте, я готов был сделать это! Но нет, Родосу не нужна была могила Бруно. «Пока еще не нужна!» – подумал я.
– Вы сами составите послание к вашему брату, ваше высочество. Я передам его, лишенный возможности что-либо изменить в нем.
– Излишне убеждать меня в том, будто существует что-либо невозможное, ваше преосвященство. Я успел убедиться в обратном.
Я намеревался положить конец нашей встрече. Подобно другим в последние дни, она не могла принести никаких результатов. Джем окатывал меня холодом обманутого доверия, не понимая, что между государственными деятелями неуместен даже намек на доверие. Итак, я собирался проститься с ним, дабы он излил свои горести в дикарских стихах, когда он произнес:
– Прикажите принести два листа бумаги, ваше преосвященство!
Значит, Джем все-таки намерен исполнить мою просьбу! Поистине трудно было предвидеть его поступки.
Бумагу принесли. Пока Джем писал, я заставлял себя смотреть в другую сторону, желая подчеркнуть, что он абсолютно свободен в выборе слов для своего послания. Оно было кратким, ибо всего лишь мгновение спустя Джем протянул мне оба листа, такие же нетронуто-чистые, только внизу каждого – очень сложная, невоспроизводимая подпись.
– Что сие должно означать, ваше высочество?
– Я предоставляю вашим толмачам сочинить мое письмо к брату. Оговорите от моего имени все, что сочтете необходимым. Убежден по крайней мере в одном: оно не будет заключать смертного приговора. Не оттого, что моя подпись под ним выглядела бы смешно, просто это еще не в интересах Ордена.
– Никогда не соглашусь я на условия, невыгодные для вас, ваше высочество! – Его поступок был столь сумасброден, что я лишился самообладания. – Все ваше пребывание на Родосе тому доказательство.
– Вот именно, – подтвердил Джем с выражением, которое я не берусь передать. – Именно мое пребывание на Родосе.
Пока шел обмен этими немногими фразами, я заметил, что толмач вставляет в них что-то от себя, его перевод был чересчур пространен; брат Бруно явно убеждал Джема, что тот совершает непоправимое. Но на лице Джема не дрогнул ни один мускул, а последние его слова (вслед за тем он сразу же удалился) остались непереведенными.
Но я знаю, что произнес Джем: нечто весьма краткое, вроде «не все ли равно!». Даже если бы мне перевели это, я бы ничего не мог возразить.
Восьмые показания поэта Саади, касающиеся осени и зимы 1482 года
Они покажутся вам невероятными, мои восьмые показания. Настолько они отличаются от седьмых. Настолько же отличалось наше настроение осенью от летних недель, проведенных на Родосе.
К осени мы были уже в Савойе.
Мое сообщение звучит бесцветно, хотя именно здесь хотелось бы мне призвать на помощь все свое красноречие и весь свой поэтический дар, чтобы описать встречу моего друга с побережьем Савойи. Эта встреча была словно предопределена при самом сотворении мира; мне казалось, что этот несравненный край создан ради одного-единственного мгновения: его встречи с Джемом.
Мы покинули Родос в первые дни сентября. Покинули по воле Джема. Начало нашего путешествия походило на бегство, мы уехали под покровом ночи и в строжайшей тайне. Много раз после того достопамятного нашего разговора с братом Д'Обюссоном он сообщал моему господину о том, что Орден обнаружил заговоры или располагает сведениями о неких переговорах. И те и другие, по его словам, преследовали одинаковую цель: похитить Джема и препроводить в Стамбул.
«Придерживайся я лишь на словах того обещания, что дал вам Орден, – особенно усердно твердил магистр, – я бы повторил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121