Я был совершенно убежден, что это не Саади, – слишком явные совпадения всегда подозрительны. Мало того, что шиир сам признается в том, что он шиир, он еще поет песню об изгнании. Нате, мол, глядите, вот я возвращаюсь из изгнания и жажду поскорее поделиться в вами, как оно ужасно.
«Тут что-то подстроено, – подумал я. – Мне, наверно, нарочно наплели, будто сюда должен прибыть какой-то поэт с поручением от Джема, чтобы я переусердствовал перед турецкими властями и тем выказал, что нахожусь на службе у чужестранцев. Турки преспокойно отправят меня на тот свет, и кое-кто таким способом от меня отделается, потому что я слишком много знаю, да и, что греха таить, служил одновременно двум хозяевам, а случалось, и больше чем двум».
Дело становилось и впрямь опасным. И я уже прикидывал, как мне поскорей унести ноги, чтобы те, кто его задумал, не успели довести до конца. Стал тихонько открывать дверь, надеясь незаметно выскользнуть, но тут шиир окликнул меня:
– Отчего ты покидаешь нас, друг? Неужели так не понравилась тебе моя песня?
– Что ты! – Я растерялся. Выглядело так, будто он знал, кто я и что мне нужно, и притворной любезностью собрался меня удержать. – Прекрасная песнь, но меня ждет дело.
– У всех на этом свете есть дело. – Шиир встал и подошел ко мне, а я обмер: сейчас он подопрет дверь и кого-нибудь кликнет! – У всех, кроме поэта Саади…
– Это кто ж такой? – спросил я, как дурак, уже не сомневаясь, что попался.
– Кто? Я. Почему один лишь я никому не нужен, один лишь я никуда не спешу? Вот что значит изгнание, друг! Моя песнь неудачна, я сам сознаю это: изгнание разрывает все связи между тобой и людьми…
Я стоял точно пораженный громом. Саади!.. Как поверить, что он без побоев признается в этом, что чистосердечным признанием сам устремляется навстречу смерти. Чего, черт подери, от меня хотят?
– Ты – Саади? – от растерянности переспросил я. – Вроде я где-то слышал… Не помню.
– Ты слышал обо мне в рассказах о султане Джеме, верно? Да, я тот самый Саади, что провел со своим господином тринадцать лет в изгнании. И перенес столько страданий, сколько не в силах вынести человек. Но теперь я снова среди своих! Наконец-то!
Как прикажете понимать это? Я озирался, точно загнанный зверь. Низкое, прокопченное помещение с голыми стенами и незастланными лавками; красноватые отблески мангала в темных сумерках зимнего вечера; двадцать бандитов с испитыми, заросшими физиономиями и этот незнакомец!.. Как раскусить его? Он стоял передо мной, все приметы совпадали. Он открыл мне свое имя, свое занятие, признал, что вернулся после тринадцати лет изгнания…
– А чем ты докажешь, – сказал я, мокрый от страха, – что ты и есть тот самый Саади?
– Зачем мне доказывать это, друг? Я не ищу за пережитое мною ни награды, ни славы. Прости, что окликнул тебя. Знаешь – это от боли. Боюсь я, что кто-нибудь может так же, как ты, повернуться спиной к великому моему предостережению…
Он стоял задумавшись, и в тот короткий миг, который должен был все решить, я тоже стоял и думал: а вдруг это и вправду Саади? Поэты – они ведь ушибленные, с них станет – возьмет да и начнет хвалиться и плакаться, если подвернется охотник послушать. Такие дела… Неужто подвалила мне этакая удача? И потом – допустим, обознался я, что за беда? Сам ведь признался, что он Саади, а мне именно Саади и велено убрать. Вот он, голубчик, милости просим! А если не Саади он, так вольно же ему было себя за него выдавать!
В этот короткий миг надумал я смелую штуку:
– Пусть твою песню услышат и другие, люди, твоя милость. А? Это тут близко, через две улицы. Пойдешь?
Он мигом вышел из задумчивости и поглядел на меня. Глаза заблестели, лицо прояснилось. Тот, кто называл себя именем Саади (клянусь честью! – не только тогда, я вообще так и не поверил, что этот шиир был Саади), подошел к мангалу, простился со сбродом, что сидел там, и взял свой саз.
– Ты не замерзнешь, больно легко одет? – спросил я. В нашем ремесле тоже ведь люди не бесчеловечные.
– Нет, – ответил он. – Идем!
Он дрожал от нетерпения. А у меня, как на грех, не было при себе оружия, я ведь не по службе заглянул в ту кофейню. Потому, как свернули мы в одну безлюдную улочку, пришлось мне огреть его кулаком – собрался с силами (шиир шел на шаг впереди меня) и ударил его по голове. Он упал, а я продолжал наносить удары, чтобы подольше не приходил в чувство. Взвалил его на плечо, был он не тяжелый (и этим тоже подтвердил описание, которое мне дали).
В Анталье такое зрелище не в диковинку, так что я особенно и не прятался. Отнес его в порт – там всегда стоит стража, а мне требовались два свидетеля. Вместе затолкали мы его в мешок, сунули туда же еще камень.
Будь другой час и другая погода – скажем, теплое время, да утречком, – мы бы его по всем правилам отвезли в лодке подальше в море, хотя это и не имеет значения, достаточно и двух аршин глубины. Но я заметил, в зимние вечера любое дело делаешь без охоты. Так что мы просто-напросто подкатили мешок к краю пристани и спихнули в воду.
Почему я сперва не снес его к правителю, чтобы тот опознал его, привел в чувство и допросил? Да потому, что был почти уверен (насколько в таких делах можно быть уверенным), что шиир только выдает себя за Саади.
Да, вы правы: тем и окончилось столь долгое возвращение на родину поэта Саади.
Показания Антуана де Жимеля, начальника французской королевской стражи при султане Джеме, о событиях с ноября 1494 года по февраль 1495 года
Вы слышали, я предсказывал, что займу этот пост, едва лишь мой государь получит султана Джема от Александра VI Борджиа. Сомнений у меня не было: король Карл VIII не может не взять верх. Слишком истерзана была Италия междоусобными войнами, слишком продажны были ее правители, слишком печальным было положение ее народа. По какому праву примешиваю я к истории Джема слово «народ»? Прошу прощения, но это слово примешивали к историям и более ничтожным.
Как бы то ни было, 31 декабря 1494 года, всего за один час до полуночи, мой король вступил в Рим. Звезды предрекли ему в тот год крупные удачи, и он спешил завладеть последней, самой крупной удачей, Джемом, до того, как этот год истечет.
Старая лиса Александр VI добился своего: принудил моего короля взять Рим силой и тем навлечь на себя укоры всего христианского мира. И еще к одному был он принужден: отнестись с безграничной любезностью к самому папе, коль скоро он совершил насилие над его столицей. Король понимал эти хитрые расчеты папы и нарочно целых две недели не покидал своих покоев – мы разместились во дворце Сан-Марко. Он ждал посланцев Александра. Но папа дулся, ожидал извинений. И в конце концов направили послов мы.
Переговоры между Александром Борджиа и королем заняли еще две недели. По всем остальным пунктам договора (Карл на законных основаниях занимает Неаполь, оставляет свои войска в шести папских крепостях, возглавляет поход на Турцию) обе стороны достигли согласия за два часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
«Тут что-то подстроено, – подумал я. – Мне, наверно, нарочно наплели, будто сюда должен прибыть какой-то поэт с поручением от Джема, чтобы я переусердствовал перед турецкими властями и тем выказал, что нахожусь на службе у чужестранцев. Турки преспокойно отправят меня на тот свет, и кое-кто таким способом от меня отделается, потому что я слишком много знаю, да и, что греха таить, служил одновременно двум хозяевам, а случалось, и больше чем двум».
Дело становилось и впрямь опасным. И я уже прикидывал, как мне поскорей унести ноги, чтобы те, кто его задумал, не успели довести до конца. Стал тихонько открывать дверь, надеясь незаметно выскользнуть, но тут шиир окликнул меня:
– Отчего ты покидаешь нас, друг? Неужели так не понравилась тебе моя песня?
– Что ты! – Я растерялся. Выглядело так, будто он знал, кто я и что мне нужно, и притворной любезностью собрался меня удержать. – Прекрасная песнь, но меня ждет дело.
– У всех на этом свете есть дело. – Шиир встал и подошел ко мне, а я обмер: сейчас он подопрет дверь и кого-нибудь кликнет! – У всех, кроме поэта Саади…
– Это кто ж такой? – спросил я, как дурак, уже не сомневаясь, что попался.
– Кто? Я. Почему один лишь я никому не нужен, один лишь я никуда не спешу? Вот что значит изгнание, друг! Моя песнь неудачна, я сам сознаю это: изгнание разрывает все связи между тобой и людьми…
Я стоял точно пораженный громом. Саади!.. Как поверить, что он без побоев признается в этом, что чистосердечным признанием сам устремляется навстречу смерти. Чего, черт подери, от меня хотят?
– Ты – Саади? – от растерянности переспросил я. – Вроде я где-то слышал… Не помню.
– Ты слышал обо мне в рассказах о султане Джеме, верно? Да, я тот самый Саади, что провел со своим господином тринадцать лет в изгнании. И перенес столько страданий, сколько не в силах вынести человек. Но теперь я снова среди своих! Наконец-то!
Как прикажете понимать это? Я озирался, точно загнанный зверь. Низкое, прокопченное помещение с голыми стенами и незастланными лавками; красноватые отблески мангала в темных сумерках зимнего вечера; двадцать бандитов с испитыми, заросшими физиономиями и этот незнакомец!.. Как раскусить его? Он стоял передо мной, все приметы совпадали. Он открыл мне свое имя, свое занятие, признал, что вернулся после тринадцати лет изгнания…
– А чем ты докажешь, – сказал я, мокрый от страха, – что ты и есть тот самый Саади?
– Зачем мне доказывать это, друг? Я не ищу за пережитое мною ни награды, ни славы. Прости, что окликнул тебя. Знаешь – это от боли. Боюсь я, что кто-нибудь может так же, как ты, повернуться спиной к великому моему предостережению…
Он стоял задумавшись, и в тот короткий миг, который должен был все решить, я тоже стоял и думал: а вдруг это и вправду Саади? Поэты – они ведь ушибленные, с них станет – возьмет да и начнет хвалиться и плакаться, если подвернется охотник послушать. Такие дела… Неужто подвалила мне этакая удача? И потом – допустим, обознался я, что за беда? Сам ведь признался, что он Саади, а мне именно Саади и велено убрать. Вот он, голубчик, милости просим! А если не Саади он, так вольно же ему было себя за него выдавать!
В этот короткий миг надумал я смелую штуку:
– Пусть твою песню услышат и другие, люди, твоя милость. А? Это тут близко, через две улицы. Пойдешь?
Он мигом вышел из задумчивости и поглядел на меня. Глаза заблестели, лицо прояснилось. Тот, кто называл себя именем Саади (клянусь честью! – не только тогда, я вообще так и не поверил, что этот шиир был Саади), подошел к мангалу, простился со сбродом, что сидел там, и взял свой саз.
– Ты не замерзнешь, больно легко одет? – спросил я. В нашем ремесле тоже ведь люди не бесчеловечные.
– Нет, – ответил он. – Идем!
Он дрожал от нетерпения. А у меня, как на грех, не было при себе оружия, я ведь не по службе заглянул в ту кофейню. Потому, как свернули мы в одну безлюдную улочку, пришлось мне огреть его кулаком – собрался с силами (шиир шел на шаг впереди меня) и ударил его по голове. Он упал, а я продолжал наносить удары, чтобы подольше не приходил в чувство. Взвалил его на плечо, был он не тяжелый (и этим тоже подтвердил описание, которое мне дали).
В Анталье такое зрелище не в диковинку, так что я особенно и не прятался. Отнес его в порт – там всегда стоит стража, а мне требовались два свидетеля. Вместе затолкали мы его в мешок, сунули туда же еще камень.
Будь другой час и другая погода – скажем, теплое время, да утречком, – мы бы его по всем правилам отвезли в лодке подальше в море, хотя это и не имеет значения, достаточно и двух аршин глубины. Но я заметил, в зимние вечера любое дело делаешь без охоты. Так что мы просто-напросто подкатили мешок к краю пристани и спихнули в воду.
Почему я сперва не снес его к правителю, чтобы тот опознал его, привел в чувство и допросил? Да потому, что был почти уверен (насколько в таких делах можно быть уверенным), что шиир только выдает себя за Саади.
Да, вы правы: тем и окончилось столь долгое возвращение на родину поэта Саади.
Показания Антуана де Жимеля, начальника французской королевской стражи при султане Джеме, о событиях с ноября 1494 года по февраль 1495 года
Вы слышали, я предсказывал, что займу этот пост, едва лишь мой государь получит султана Джема от Александра VI Борджиа. Сомнений у меня не было: король Карл VIII не может не взять верх. Слишком истерзана была Италия междоусобными войнами, слишком продажны были ее правители, слишком печальным было положение ее народа. По какому праву примешиваю я к истории Джема слово «народ»? Прошу прощения, но это слово примешивали к историям и более ничтожным.
Как бы то ни было, 31 декабря 1494 года, всего за один час до полуночи, мой король вступил в Рим. Звезды предрекли ему в тот год крупные удачи, и он спешил завладеть последней, самой крупной удачей, Джемом, до того, как этот год истечет.
Старая лиса Александр VI добился своего: принудил моего короля взять Рим силой и тем навлечь на себя укоры всего христианского мира. И еще к одному был он принужден: отнестись с безграничной любезностью к самому папе, коль скоро он совершил насилие над его столицей. Король понимал эти хитрые расчеты папы и нарочно целых две недели не покидал своих покоев – мы разместились во дворце Сан-Марко. Он ждал посланцев Александра. Но папа дулся, ожидал извинений. И в конце концов направили послов мы.
Переговоры между Александром Борджиа и королем заняли еще две недели. По всем остальным пунктам договора (Карл на законных основаниях занимает Неаполь, оставляет свои войска в шести папских крепостях, возглавляет поход на Турцию) обе стороны достигли согласия за два часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121