Ниже по берегу Тибра толпа поредела – спектакль подходил к концу, все торопились по домам, в тепло. Мы же ехали весь день. И второй. И третий. Останавливались в небольших крепостях – Вальмонтоне, Кастел Фиорентино, Вероли, всех не запомнить! В первый же вечер мне было велено дать Джему на подпись какие-то бумаги. Я мельком просмотрел их. То были послания епископам Далмации, властителям греческих и славянских земель. Султан Джем призывал их к восстанию заверяя, что приближается во главе бесчисленного войска. В начале марта – говорилось в этих посланиях – союзные христианские войска высадятся на побережье. Пусть порабощенные христиане встретят их как освободителей, пусть поднимутся против владычества магометан!
«Спустя месяц мы будем во Франции, – размышлял я. – Король пытается досадить Баязиду, потому что подозревает, что тот в союзе с папой. Умно!»
Я принес Джему бумаги. Он, как всегда, сидел неподвижно у камина. Было это, кажется, в кордегардии замка Вальмонтоне. Я положил листы ему на колени. Джем не шевельнулся, дыхание его было раздражающе громким. Как объяснить ему? Я обмакнул перо, вложил в руку Джема.
– Здесь, ваше высочество! – показывал я ему оставленное для подписи место. – Будьте добры, под-пи-ши-те! Вот так. – Я жестом показывал, будто пишу.
– Саади! – выдохнул он единственное слово, понятное нам обоим.
– Нету вашего Саади! – кричал я. – Черт бы по; брал и Саади, и всех, кто наслал тебя на мою голову! Чертов мавр, грязное животное! Под-пи-ши!
Вообразите – понял! Коряво, точно пьяный, вывел он какую-то закорючку под первой страницей, под второй. Потом выронил перо. И возбужденно, лихорадочно заговорил.
Я снова взял его руку, попытался вложить в пальцы перо. И вздрогнул: рука пылала!
Что-то кольнуло меня. Турку плохо! Что будет ее мной, если он кончится? Я потрогал его лоб, покрытый холодной испариной, преодолев отвращение, пощупал грудь – Джем был в страшном жару. Что колотилось под моей рукой – неровно, то отчаянно громко, то еле слышно? Сердце Джема.
– Стража! – вопил я, мчась по незнакомым переходам, пока не наткнулся на кого-то – не помню уж, на кого. – Тревога! Султану Джему худо!
Точно сквозь туман видел я, как сбегаются люди. Я боялся, как бы не появился и король, но потом узнай, что он к тому времени )же спал. Несколько человек подняли ставшее еще более грузным тело и перенесла на кровать. Джем был неузнаваем – багровый, блестящий от пота, он ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
– Лекаря! – слышал я встревоженные голоса. Кто-то выбежал из комнаты. То и дело входили и выходили какие-то люди, а я все думал о том, что ожидает меня, ведь я не сумел уберечь самого дорогостоящего человека на земле.
Лекарь явился час спустя, его привезли из города. Он прогнал всех, кроме меня – хотел, чтобы я описал ему симптомы болезни. Не помню, что я говорил, у меня все плыло перед глазами. Голос лекаря доносился будто издалека.
– Похоже на отравление. Медленно действующий яд. Кто-то пошел на большие расходы: этот яд чрезвычайно редок, его привозят из Восточной Азии. Поэтому стоит неслыханных денег! – Лекарь явно хвастался своей осведомленностью.
– Что касается денег, ваша милость, – сказал я, – не печальтесь! Есть охотники их уплатить!
Так мы стояли и беседовали – незнакомые друг другу свидетели тайного преступления. Лекарь умолял не называть его имени, боялся неведомого отравителя. «Особа, вероятно, важная», – все повторял он. Я обещал молчать, а сам думал о том, что всего лучше будет если не прикончить его, то посадить под замок, потому что король, наверно, пожелает сохранить в тайне болезнь Джема. Вернее, смерть. Она была бы крайне несвоевременной для французов.
Я велел лекарю подождать, покуда схожу за деньгами, чтобы заплатить ему. Вышел из комнаты, позвал стражу. Но лекарь уже испарился как дым. Очевидно, был знаком с крепостью лучше, чем я. «Час от часу не легче! – подумал я. – Завтра меня непременно спросят, куда делся лекарь».
Я провел ту ночь наедине с султаном Джемом. Не только страх испытывал я, но и облегчение: наконец-то он уйдет из моей жизни, избавит мир от крупных ставок, великих треволнений, алчности и раскаяния, коим имя было – султан Джем. Король тотчас возвратится во Францию, потому что больше ему нечем подкупать и устрашать своих врагов. А я, Антуан, вернусь в свою Бретань, где меня, наверно, забыли за эти шесть лет. Зачем, кому было нужно все это – ложь, обманы, подкупы, соперничество? Кто, в сущности, выиграл в деле Джема и кто проиграл?
Смею вас уверить – никто. Баязид-хан остался султаном, как остался бы, и не входя в эти безумные траты; в войне с ним Каитбай потерял столько же земель, сколько он потерял бы, и не помогая Джему; турки завоевали на Балканах и в Венгрии ровно столько земель, сколько завоевали бы, если бы их и не пугали султаном Джемом; моему королю пришлось вернуться во Францию, расставшись со своими честолюбивыми надеждами, вернуться к тому, с чего он начал. Борджиа и Д'Обюссон? Да они потратили на подкупы дворян, епископов и кардиналов, роздали осведомителям и стражникам ничуть не меньше, чем получили от Баязида в уплату за то, что держали Джема в заточении.
«Кому нужна суетность наша, господи! – размышлял я. – Если бы не она, жил бы я сейчас дома, в Бретани, были бы у меня уже большие дети и свой путь в жизни… Зачем терзаем мы других, если сами не становимся от этого счастливее?…»
Джем не умер ни в Вальмонтоне, ни в Кастел Фиорентино, ни даже в Вероли. Правда, теперь его уже везли на подводе, засунуть в карету было нельзя, потому что тело не сгибалось. День ото дня он все больше деревенел. Мне не удавалось просунуть между его стиснутыми челюстями ложечку с противоядием, влить хоть каплю воды. За четыре дня турок истаял так, что мне казалось, будто с него стекает не пот, а жир. Кожа – серовато-желтая под лихорадочным румянцем – собралась глубокими складками. Джем выглядел по меньшей мере пятидесятилетним. Говорят, ему было тридцать пять лет.
По ночам я бодрствовал возле него (король окружил его болезнь глубокой тайной и не разрешал, чтобы его стерег кто-нибудь другой) с тяжелой головой, со слезящимися, жаждущими хоть часа сна глазами. Все чаще приходили мне на память слова, месяц назад показавшиеся мне чудовищными: «Пусть брат мой будет избавлен от такого существования, переселится в лучший, более справедливый мир!» «Да, – повторял я про себя. – И пусть это произойдет как можно скорее».
Джем скончался в Неаполе – крайней точке наших итальянских побед, – во дворце, за день до того покинутом Альфонсо, сыном Феррана. То была горькая победа, Карл VIII знал, что она ничего не принесет ему: на севере сгущались тучи, с минуты на минуту ожидалось, что немцы нападут на Францию и принудят ее отказаться от столь легко доставшихся ей завоеваний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
«Спустя месяц мы будем во Франции, – размышлял я. – Король пытается досадить Баязиду, потому что подозревает, что тот в союзе с папой. Умно!»
Я принес Джему бумаги. Он, как всегда, сидел неподвижно у камина. Было это, кажется, в кордегардии замка Вальмонтоне. Я положил листы ему на колени. Джем не шевельнулся, дыхание его было раздражающе громким. Как объяснить ему? Я обмакнул перо, вложил в руку Джема.
– Здесь, ваше высочество! – показывал я ему оставленное для подписи место. – Будьте добры, под-пи-ши-те! Вот так. – Я жестом показывал, будто пишу.
– Саади! – выдохнул он единственное слово, понятное нам обоим.
– Нету вашего Саади! – кричал я. – Черт бы по; брал и Саади, и всех, кто наслал тебя на мою голову! Чертов мавр, грязное животное! Под-пи-ши!
Вообразите – понял! Коряво, точно пьяный, вывел он какую-то закорючку под первой страницей, под второй. Потом выронил перо. И возбужденно, лихорадочно заговорил.
Я снова взял его руку, попытался вложить в пальцы перо. И вздрогнул: рука пылала!
Что-то кольнуло меня. Турку плохо! Что будет ее мной, если он кончится? Я потрогал его лоб, покрытый холодной испариной, преодолев отвращение, пощупал грудь – Джем был в страшном жару. Что колотилось под моей рукой – неровно, то отчаянно громко, то еле слышно? Сердце Джема.
– Стража! – вопил я, мчась по незнакомым переходам, пока не наткнулся на кого-то – не помню уж, на кого. – Тревога! Султану Джему худо!
Точно сквозь туман видел я, как сбегаются люди. Я боялся, как бы не появился и король, но потом узнай, что он к тому времени )же спал. Несколько человек подняли ставшее еще более грузным тело и перенесла на кровать. Джем был неузнаваем – багровый, блестящий от пота, он ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
– Лекаря! – слышал я встревоженные голоса. Кто-то выбежал из комнаты. То и дело входили и выходили какие-то люди, а я все думал о том, что ожидает меня, ведь я не сумел уберечь самого дорогостоящего человека на земле.
Лекарь явился час спустя, его привезли из города. Он прогнал всех, кроме меня – хотел, чтобы я описал ему симптомы болезни. Не помню, что я говорил, у меня все плыло перед глазами. Голос лекаря доносился будто издалека.
– Похоже на отравление. Медленно действующий яд. Кто-то пошел на большие расходы: этот яд чрезвычайно редок, его привозят из Восточной Азии. Поэтому стоит неслыханных денег! – Лекарь явно хвастался своей осведомленностью.
– Что касается денег, ваша милость, – сказал я, – не печальтесь! Есть охотники их уплатить!
Так мы стояли и беседовали – незнакомые друг другу свидетели тайного преступления. Лекарь умолял не называть его имени, боялся неведомого отравителя. «Особа, вероятно, важная», – все повторял он. Я обещал молчать, а сам думал о том, что всего лучше будет если не прикончить его, то посадить под замок, потому что король, наверно, пожелает сохранить в тайне болезнь Джема. Вернее, смерть. Она была бы крайне несвоевременной для французов.
Я велел лекарю подождать, покуда схожу за деньгами, чтобы заплатить ему. Вышел из комнаты, позвал стражу. Но лекарь уже испарился как дым. Очевидно, был знаком с крепостью лучше, чем я. «Час от часу не легче! – подумал я. – Завтра меня непременно спросят, куда делся лекарь».
Я провел ту ночь наедине с султаном Джемом. Не только страх испытывал я, но и облегчение: наконец-то он уйдет из моей жизни, избавит мир от крупных ставок, великих треволнений, алчности и раскаяния, коим имя было – султан Джем. Король тотчас возвратится во Францию, потому что больше ему нечем подкупать и устрашать своих врагов. А я, Антуан, вернусь в свою Бретань, где меня, наверно, забыли за эти шесть лет. Зачем, кому было нужно все это – ложь, обманы, подкупы, соперничество? Кто, в сущности, выиграл в деле Джема и кто проиграл?
Смею вас уверить – никто. Баязид-хан остался султаном, как остался бы, и не входя в эти безумные траты; в войне с ним Каитбай потерял столько же земель, сколько он потерял бы, и не помогая Джему; турки завоевали на Балканах и в Венгрии ровно столько земель, сколько завоевали бы, если бы их и не пугали султаном Джемом; моему королю пришлось вернуться во Францию, расставшись со своими честолюбивыми надеждами, вернуться к тому, с чего он начал. Борджиа и Д'Обюссон? Да они потратили на подкупы дворян, епископов и кардиналов, роздали осведомителям и стражникам ничуть не меньше, чем получили от Баязида в уплату за то, что держали Джема в заточении.
«Кому нужна суетность наша, господи! – размышлял я. – Если бы не она, жил бы я сейчас дома, в Бретани, были бы у меня уже большие дети и свой путь в жизни… Зачем терзаем мы других, если сами не становимся от этого счастливее?…»
Джем не умер ни в Вальмонтоне, ни в Кастел Фиорентино, ни даже в Вероли. Правда, теперь его уже везли на подводе, засунуть в карету было нельзя, потому что тело не сгибалось. День ото дня он все больше деревенел. Мне не удавалось просунуть между его стиснутыми челюстями ложечку с противоядием, влить хоть каплю воды. За четыре дня турок истаял так, что мне казалось, будто с него стекает не пот, а жир. Кожа – серовато-желтая под лихорадочным румянцем – собралась глубокими складками. Джем выглядел по меньшей мере пятидесятилетним. Говорят, ему было тридцать пять лет.
По ночам я бодрствовал возле него (король окружил его болезнь глубокой тайной и не разрешал, чтобы его стерег кто-нибудь другой) с тяжелой головой, со слезящимися, жаждущими хоть часа сна глазами. Все чаще приходили мне на память слова, месяц назад показавшиеся мне чудовищными: «Пусть брат мой будет избавлен от такого существования, переселится в лучший, более справедливый мир!» «Да, – повторял я про себя. – И пусть это произойдет как можно скорее».
Джем скончался в Неаполе – крайней точке наших итальянских побед, – во дворце, за день до того покинутом Альфонсо, сыном Феррана. То была горькая победа, Карл VIII знал, что она ничего не принесет ему: на севере сгущались тучи, с минуты на минуту ожидалось, что немцы нападут на Францию и принудят ее отказаться от столь легко доставшихся ей завоеваний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121