Так он одержит победу, не пролив братской крови. Крови не будет. Мертвые тела у подножия скал будут совсем иссохшими, натянутая на ребрах кожа будет звенеть, вместо глаз будут пустые глазницы.
Каждого из нас в те невыносимо тяжкие июньские дни 1482 года преследовало видение собственной смерти Поэтому все мы были притихшими Наш караван извивался по горным теснинам, как большая змея, – бесшумно.
Вы очень далеки от нашего времени, у вас все иное. Вам незнакомо чисто мужское ликование после победы, в которой участвовали твои руки; после битвы, от которой ты сохраняешь в памяти лицо твоего врага, из ко торой ты вынес отнятое у врага оружие либо привел вражеского коня. Наши победы были осязаемей, воспринимались всеми органами чувств, вам же радость такой победы чужда.
Но мы отличались от вас и другим – примирением, следовавшим за разгромом. То была не трусость или безверие; просто-напросто сознание того, что ты проиграл и должен претерпеть неизбежные последствия – страдания, голод и смерть. Именно так рассуждали мы во время наших скитаний по Ликии: игра проиграна, остается дожидаться конца. Для побежденного милости нет, мы и не рассчитывали на нее.
Не знаю, что стало бы с Джемом, не окажись с нами Касим-бега. Не Джем, а Касим не желал примириться с нашим поражением. В те несколько коротких недель, пока мы одерживали недолговечные победы в Карамании и Анатолии, Касим ощутил себя воскресителем своей поверженной державы. Он заключил с Джемом договор, по которому в случае победы Джема земле потомков Карамана предстояло вновь стать свободной. Джем мог умереть, существованию Османской империи это ничем не грозило. Но Касим понимал, что гибель Джема будет означать и гибель Карамании, на этот раз окончательную.
Я наблюдал за тем, как он денно и нощно бодрствует возле Джема, как убеждает его, что не все потеряно, что поражение Махмуд-бега – простая случайность, а торжество Баязида – кратковременно.
Джем слушал его с безразличием, повергавшим меня в отчаяние. Как будто Касим не к нему обращал свои слова, а просто изливал свое горе и свои упования на ликийские камни.
Такими и запомнились мне оба они в те дни: Касим – олицетворение напряженной воли и Джем – отрешенный, чуждый всему.
Так было до того часа, пока нас не настиг румелиец.
Вам покажется это неправдоподобным. Тем не менее этот человек сумел преодолеть путь от Аданы (где стояли основные силы Баязида) и после долгих поисков отыскать нас в каменном хаосе Ликии.
День догорал. В Ликии вечерние сумерки не приносят умиротворения. Еще более гнетуще выступают на красном закатном небе резкие очертания красных скал, их тени заволакивают плотной пеленой черные и холодные, как могилы, ущелья.
Мы распрягли и расседлали коней, готовясь к ночлегу. Воины выстроились цепочкой к роднику – должно быть, единственному в дне пути. Каждый набирал воды в какой-нибудь сосуд или мех, тридцать глотков, не больше. Этим должны были довольствоваться и всадник и лошадь.
Незнакомец спустился к роднику откуда-то сверху, из-за скал. Впоследствии мы узнали, что он прошел по всему хребту – если применительно к Ликии можно говорить о хребте, – чтобы нас обнаружить. Я заметил его, еще когда он спускался по обрыву, частью на ногах, частью сидя. Сначала солнце окрашивало его в красный цвет, заставляя казаться не человеком, а призраком. Я подумал, уж не мираж ли это – в пустыне ничто не бывает столь реальным, как миражи.
Только когда он спустился ниже, в полосу тени, я поверил, что это человек из плоти и крови. С его плеч свисали лохмотья, остатки сипахской одежды; из рваных сапог торчали израненные пальцы. Я бросился ему навстречу, держа руку на рукояти ножа; нож успел стать продолжением моей ладони – чего не делает с человеком война!
Заметив меня, незнакомец поднял руки – показывая, что идет не со злым умыслом. К нам подбежали еще люди. Уже много недель мы не видели живой души, если не считать пастухов, изредка появлявшихся на какой-нибудь из вершин, чтобы через мгновение исчезнуть.
– Я к султану Джему, – хрипло произнес незнакомец. – Султан Джем жив?
Уж не сумасшедший ли передо мной, мелькнуло у меня в голове. Глаза его дико сверкали, от всего его существа исходило напряжение, грозившее сорваться в отчаянном крике.
– Идем! – Я нарочно взял его за руку: приступ безумия всего надежней прерывается прикосновением.
Джем ожидал нас стоя. Странно – даже такого пустяка, как появление чужого человека среди каравана смертников, было достаточно, чтобы лицо его ожило.
– Ты послан Баязидом? – спросил он, и я содрогнулся при мысли, что Джем теперь уже возлагает надежды на брата.
– К чертям Баязида! – выругался незнакомец. – Я послан к тебе сипахами Румелии. Если же ты, пове литель, согласен говорить с посланцем Баязида, то иди и ты ко всем чертям!
На подобные слова каждый мужчина должен по справедливости ответить ударом. Джем не сделал этого.
– Говори! – произнес он
– Мой султан! – без надобности громко выкрикнул сипах. – Анатолия предала тебя. Анатолийские сипахи не видят, в какую петлю сами суют свою шею. Тем хуже для них! Почему не обратишься ты к Румелии, мой султан? Вот, за тобой последовали сюда одни лишь караманы, потому что Османская держава для них враг. В Румелии у османов множество врагов – греки, болгары, арнауты, сербы. Только в Румелии бунт против Баязида будет иметь успех!
Сипах умолк, силы его истощились. Я посмотрел на Джема. Только теперь он оскорбился.
– Так вот до чего дошли мы? – Голос его был резок. – Неужто я поведу войну не против брата, а против владычества Османов? Это ли предлагают мне сипахи Румелии?
– Не это, – еле внятно ответил посланец. – Но человек в своей борьбе использует союзы. Вспомни Мехмеда Рыцарственного, сына Баязида Молниеносного, он обрел союзников именно в Румелии.
– А чем он кончил? – прервал его Джем.
– Худо кончил, мы знаем это. Но ты – не он.
– Почему же? – обронил Джем будто мимоходом, но это не обмануло меня: в дни, последовавшие за нашим разгромом, Джему было крайне необходимо услышать, кто же он, в сущности.
– Даже одно то, что ты наполовину их крови, что мать у тебя славянка, заставит неверных пойти за тобой.
– Я хочу услышать слово румелийских сипахов, а не христиан, – холодно бросил Джем.
– Слушай! Мы были опорой Мехмед-хана, потому что в Румелии больше всего земель принадлежало прежде мечетям, потому что сегодня каждый из нас живет доходами от села, которое до вчерашнего дня было вакуфным и завтра снова может им стать. Мы соучастники твоего отца в его грехе против мусульманства, нам нет прощения. Но завтра останутся без земли и платы половина румелийских сипахов – какой мужчина не поднимется на защиту своего дома, своего хлеба, своей власти?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121