» Он был сокрушен. Вы спросите: чего иного мог он ожидать от этого посольства? Я задавал себе тот же вопрос. Но Джем действительно был так далек от житейских соображений, что, вероятно, совершенно искренне верил в успех Сельджук-хатун.
– Все кончено! – произнес он, когда тетка умолкла. – Вновь будет залита кровью благословенная наша империя. Зачем мой отец при жизни не рассек этот узел? Я бы покорно умер, если бы знал, что на то его воля.
– Хватит болтать! – оборвала его Сельджук-хатун, злая от усталости. – Только что я слушала, как охотно принял бы смерть Баязид, если б ему повелел закон, теперь ты… Раз оба вы так готовы к смерти, зачем зря гоняете меня ночью туда-сюда? А?
– Нет, я не хочу умирать! – не менее резко прервал ее Джем, и это было для него очень обычным: метаться от одной крайности к другой. – Пусть Баязид и не надеется!
Старуха пожала плечами, мальчишеская неуравновешенность Джема стала тяготить ее. Она направилась к дверям.
Более чем почтительно поцеловал он край ее пояса. Я понял, что в эту минуту он прощался со всем домом Османов.
– Прощай, тетушка! – сказал он. Голос его дрожал от сдерживаемых рыданий. – Я знаю, что, пока ты жива, будет кому помолиться за Джема!
– Полно, полно! Не доводи дело до молитвы! – И ее высохшие, с одеревеневшими суставами руки легли на его плечи.
– Саади, – сказал мне Джем, когда мы остались одни, – до рассвета мы выступим к долине Йени-шехир.
– Разумно ли утомлять войско перед битвой, мой султан?
– Я не хочу, чтобы Брусса поплатилась за свою верность мне. Буду биться в открытом поле. Позови ко мне Якуб-агу!
Я позвал Якуба – тот спал в другом крыле дворца. При разговоре его с Джемом я не присутствовал, потому что должен был выполнять другие распоряжения. Этот разговор следует считать началом конца в единоборстве Баязида и Джема.
Когда я вернулся к своему господину, он уже принял странное решение. Джем объявил мне, что, по его мнению (впоследствии я узнал, что оно было подсказано Якуб-агой), наше войско следует разделить на два крыла. Одно двинется на Изник, чтобы ударить по войскам Баязида с тыла, а второе – к Йени-шехиру, чтобы завязать бой. Это второе крыло, отборную часть войска, Джем вверял Якуб-аге.
– Повелитель, – осмелился я возразить, – я не могу взять этого в толк. Людей у нас немного. Потому ли вознамерился ты поделить их?…
– Именно потому, что не полагаюсь на их численность, я и должен прибегнуть к хитрости. Не разубеждай меня, Саади! Ты знаешь, как я ценю тебя, но мы с тобой не искушены в военном искусстве. Тут я буду слушать Якуб-агу, это его ремесло.
Все произошло так, как замыслил Якуб. Той же ночью наши войска выступили в двух разных направлениях. Двадцатого произошла битва при Йени-шехире, но во время этой битвы никто не ударил Баязиду в спину – план не удался…
В самом начале боя, пока обе стороны прощупывали друг друга в мелких стычках, пока Баязид разворачивал свои части, а Джем пытался противопоставить ему редкие цепи нашей конницы, к нам, небольшой свите султана, подскакал на взмыленном коне Якуб. «Сразу видно, что война – его ремесло», – сказал я, алайбег действительно выглядел сейчас в своей стихии.
– Мой султан! – крикнул он, с трудом осаживая коня. – Если мы замешкаемся, все будет кончено: Баязид разместит свои силы в низине, отделит тысяч десять акинджий и ударит с двух сторон. Не теряй времени, мой султан! Позволь мне немедля бросить в бой всю нашу конницу; я смету Баязида, не дав ему опомниться!
Якуб-ага проявлял отчаянное нетерпение, он горячил своего коня, продолжая короткими возгласами втолковывать нам, что каждый миг промедления невозвратим.
– Действуй! – тихо приказал Джем, и я заподозрил, что он уже не верит в нашу победу. Не поэтом даже, а просто-напросто безумцем надо было быть, чтобы поверить, будто пятнадцать тысяч всадников не потонут в океане стоящего против нас войска.
Якуб только того и ждал. Конь вихрем унес его. Ми же поднялись на холм над рекой, чтобы наблюдать за ходом сражения.
Мы видели, как наши сипахи ищут брод, как нашли его. Первым вступил в воду конь Якуба – алайбег уверенно вел людей вперед. Даже переправляясь через реку, всадники спешили – им дорога была каждая минута. Й выбравшись на другой берег, поскакали к лагерю Баязида.
Мне показалось странным, что там не подняли тревоги, а продолжали размещение алаев. Неужто самонадеянность Баязида столь велика, что он считает лучшие наши части отбросами?
Якуб-ага находился уже на расстоянии выстрела от вражеского стана. Мы настороженно ждали криков, стонов, звяканья оружия, торжественного шума битвы. Но наша сипахская конница, наше упование, наша гордость, не врезалась в войско Баязида, а бесшумно растворилась в нем…
Тишина…
Никогда мне не забыть той тишины, в которой было слышно даже наше дыхание. Есть мысли столь чудовищные, что требуется время для того, чтобы осознать их; именно такую мысль мы и пытались отогнать от себя: «Измена!»
Джем медленно повернул ко мне голову – взгляд его был страшен! В его глазах пылало не отчаяние – это звучит слишком слабо. Безграничный ужас, безмерное отвращение, бескрайняя боль – чего только не выражал взгляд Джема!
– Караманы! – нарушил молчание Хайдар.
Я позавидовал ему. Ни одно из упомянутых чувств не волновало сейчас этого поэта-крестьянина. Хайдара занимали только караманы – последняя наша опора, остальных он сбросил со счетов.
А караманы и впрямь отступали. Малочисленные их дружины, еще недавно то там, то тут наскакивавшие на неприятеля, теперь в беспорядке откатывались назад, стремясь поскорее достичь реки.
– Разбиты еще до начала сражения! – Джем и не заметил, что произнес это вслух.
– Останови их! Попробуй их остановить! – не как султану, а как безусому юнцу крикнул ему Хайдар и погнал своего коня вниз по склону.
– Стой! – крикнул ему вслед Джем, и мы поняли, что он отказался от всякого сопротивления. – Вернись! Нас предали…
И не добавив ни слова, направился к своему шатру.
Быть может, я ошибаюсь, но мне почудилось, что Джем, испытав в первую минуту ужас, потом воспринял предательство Я куба почти с облегчением. Оно словно бы снимало с него вину за поражение. Возможно, Джем увидел в измене Я куба веление судьбы и покорился ей.
Я заметил, что он с трудом заставляет себя замедлить шаг, сохранить остатки своего султанского достоинства. Их хватило лишь до порога шатра. Я не слышал, велел ли он грузить поклажу; Джем вскочил в седло, натянул поводья своей Бороной кобылы и поскакал.
В бешеной скачке проделали мы путь, требующий двух полных дней, – от Йени-шехира до гор Эрмени. За нами последовали лишь дружины караманов, непрерывно бросавшие по дороге узлы и оружие, избавляясь от лишней ноши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Все кончено! – произнес он, когда тетка умолкла. – Вновь будет залита кровью благословенная наша империя. Зачем мой отец при жизни не рассек этот узел? Я бы покорно умер, если бы знал, что на то его воля.
– Хватит болтать! – оборвала его Сельджук-хатун, злая от усталости. – Только что я слушала, как охотно принял бы смерть Баязид, если б ему повелел закон, теперь ты… Раз оба вы так готовы к смерти, зачем зря гоняете меня ночью туда-сюда? А?
– Нет, я не хочу умирать! – не менее резко прервал ее Джем, и это было для него очень обычным: метаться от одной крайности к другой. – Пусть Баязид и не надеется!
Старуха пожала плечами, мальчишеская неуравновешенность Джема стала тяготить ее. Она направилась к дверям.
Более чем почтительно поцеловал он край ее пояса. Я понял, что в эту минуту он прощался со всем домом Османов.
– Прощай, тетушка! – сказал он. Голос его дрожал от сдерживаемых рыданий. – Я знаю, что, пока ты жива, будет кому помолиться за Джема!
– Полно, полно! Не доводи дело до молитвы! – И ее высохшие, с одеревеневшими суставами руки легли на его плечи.
– Саади, – сказал мне Джем, когда мы остались одни, – до рассвета мы выступим к долине Йени-шехир.
– Разумно ли утомлять войско перед битвой, мой султан?
– Я не хочу, чтобы Брусса поплатилась за свою верность мне. Буду биться в открытом поле. Позови ко мне Якуб-агу!
Я позвал Якуба – тот спал в другом крыле дворца. При разговоре его с Джемом я не присутствовал, потому что должен был выполнять другие распоряжения. Этот разговор следует считать началом конца в единоборстве Баязида и Джема.
Когда я вернулся к своему господину, он уже принял странное решение. Джем объявил мне, что, по его мнению (впоследствии я узнал, что оно было подсказано Якуб-агой), наше войско следует разделить на два крыла. Одно двинется на Изник, чтобы ударить по войскам Баязида с тыла, а второе – к Йени-шехиру, чтобы завязать бой. Это второе крыло, отборную часть войска, Джем вверял Якуб-аге.
– Повелитель, – осмелился я возразить, – я не могу взять этого в толк. Людей у нас немного. Потому ли вознамерился ты поделить их?…
– Именно потому, что не полагаюсь на их численность, я и должен прибегнуть к хитрости. Не разубеждай меня, Саади! Ты знаешь, как я ценю тебя, но мы с тобой не искушены в военном искусстве. Тут я буду слушать Якуб-агу, это его ремесло.
Все произошло так, как замыслил Якуб. Той же ночью наши войска выступили в двух разных направлениях. Двадцатого произошла битва при Йени-шехире, но во время этой битвы никто не ударил Баязиду в спину – план не удался…
В самом начале боя, пока обе стороны прощупывали друг друга в мелких стычках, пока Баязид разворачивал свои части, а Джем пытался противопоставить ему редкие цепи нашей конницы, к нам, небольшой свите султана, подскакал на взмыленном коне Якуб. «Сразу видно, что война – его ремесло», – сказал я, алайбег действительно выглядел сейчас в своей стихии.
– Мой султан! – крикнул он, с трудом осаживая коня. – Если мы замешкаемся, все будет кончено: Баязид разместит свои силы в низине, отделит тысяч десять акинджий и ударит с двух сторон. Не теряй времени, мой султан! Позволь мне немедля бросить в бой всю нашу конницу; я смету Баязида, не дав ему опомниться!
Якуб-ага проявлял отчаянное нетерпение, он горячил своего коня, продолжая короткими возгласами втолковывать нам, что каждый миг промедления невозвратим.
– Действуй! – тихо приказал Джем, и я заподозрил, что он уже не верит в нашу победу. Не поэтом даже, а просто-напросто безумцем надо было быть, чтобы поверить, будто пятнадцать тысяч всадников не потонут в океане стоящего против нас войска.
Якуб только того и ждал. Конь вихрем унес его. Ми же поднялись на холм над рекой, чтобы наблюдать за ходом сражения.
Мы видели, как наши сипахи ищут брод, как нашли его. Первым вступил в воду конь Якуба – алайбег уверенно вел людей вперед. Даже переправляясь через реку, всадники спешили – им дорога была каждая минута. Й выбравшись на другой берег, поскакали к лагерю Баязида.
Мне показалось странным, что там не подняли тревоги, а продолжали размещение алаев. Неужто самонадеянность Баязида столь велика, что он считает лучшие наши части отбросами?
Якуб-ага находился уже на расстоянии выстрела от вражеского стана. Мы настороженно ждали криков, стонов, звяканья оружия, торжественного шума битвы. Но наша сипахская конница, наше упование, наша гордость, не врезалась в войско Баязида, а бесшумно растворилась в нем…
Тишина…
Никогда мне не забыть той тишины, в которой было слышно даже наше дыхание. Есть мысли столь чудовищные, что требуется время для того, чтобы осознать их; именно такую мысль мы и пытались отогнать от себя: «Измена!»
Джем медленно повернул ко мне голову – взгляд его был страшен! В его глазах пылало не отчаяние – это звучит слишком слабо. Безграничный ужас, безмерное отвращение, бескрайняя боль – чего только не выражал взгляд Джема!
– Караманы! – нарушил молчание Хайдар.
Я позавидовал ему. Ни одно из упомянутых чувств не волновало сейчас этого поэта-крестьянина. Хайдара занимали только караманы – последняя наша опора, остальных он сбросил со счетов.
А караманы и впрямь отступали. Малочисленные их дружины, еще недавно то там, то тут наскакивавшие на неприятеля, теперь в беспорядке откатывались назад, стремясь поскорее достичь реки.
– Разбиты еще до начала сражения! – Джем и не заметил, что произнес это вслух.
– Останови их! Попробуй их остановить! – не как султану, а как безусому юнцу крикнул ему Хайдар и погнал своего коня вниз по склону.
– Стой! – крикнул ему вслед Джем, и мы поняли, что он отказался от всякого сопротивления. – Вернись! Нас предали…
И не добавив ни слова, направился к своему шатру.
Быть может, я ошибаюсь, но мне почудилось, что Джем, испытав в первую минуту ужас, потом воспринял предательство Я куба почти с облегчением. Оно словно бы снимало с него вину за поражение. Возможно, Джем увидел в измене Я куба веление судьбы и покорился ей.
Я заметил, что он с трудом заставляет себя замедлить шаг, сохранить остатки своего султанского достоинства. Их хватило лишь до порога шатра. Я не слышал, велел ли он грузить поклажу; Джем вскочил в седло, натянул поводья своей Бороной кобылы и поскакал.
В бешеной скачке проделали мы путь, требующий двух полных дней, – от Йени-шехира до гор Эрмени. За нами последовали лишь дружины караманов, непрерывно бросавшие по дороге узлы и оружие, избавляясь от лишней ноши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121