Мы начнем со ста тысяч экземпляров – все для розничной продажи. Позднее подумаем о привлечении подписчиков…
Его прервал смех Корал:
– И ты ожидаешь, что я оставлю редакторство в «Дивайн» ради чего-то подобного? Наш тираж уже перевалил за полмиллиона! Одно лишь мое жалованье…
– Оно будет на уровне! – Глаза Говарда сверкнули. – Я вкладываю в это дело каждый пенни, каким обладаю. Я не ищу выгоды, начиная с тобой. И у тебя будет возможность, как ты решила, заниматься авангардом.
Корал одним глотком допила свое вино и неожиданно рассердилась. Она резко освободила ногу из его ладони, встала и начала расхаживать по пустой гостиной.
– Говард, давай никогда не будем смешивать удовольствие с бизнесом…
Говард, сузив глаза, наблюдал за ней. Потом дотянулся до своей рубашки, надел ее и стал застегивать пуговицы. Корал обернулась и посмотрела на него.
– Ты не осознаешь, каким весом пользуется «Дивайн»! Если я хочу сфотографировать Барбару Стрейзанд в платье от Шанель, мне достаточно просто поднять трубку. Если я хочу, чтобы бесподобная Диана Росс позировала для новой американской коллекции, я звоню ее агенту, который от этого только приходит в восторг. Ты полагаешь, они станут это делать для… как там будет называться твоя газета?
– «Лейблз», – мрачно ответил Говард. Он уже надел ботинки и выглядел таким расстроенным и злым, что Корал кинулась к нему. Она положила ладонь на его руку, но он отстранился и стал завязывать галстук.
– Это прекрасное название, – постаралась она смягчить свой отказ. – Я уверена, что она будет пользоваться большим успехом. Но просто… Я редактор издания мод номер один в этой стране, а возможно, и в мире. Ты не можешь замахиваться так высоко.
Он обернулся и взглянул на нее с перекошенным от гнева ртом. Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в губы.
– Я очень сожалею, дорогой… Прощаешь? Он мрачно взглянул на нее.
– Большую часть своего времени я расходую на то, чтобы прощать тебя. Я предлагаю тебе новую, волнующую работу, а ты отбрасываешь ее, швыряешь мне в лицо. Вриленд, или Нэнси Вайт запрыгали бы от такого предложения.
– Нет. – Она лучезарно улыбнулась ему. – Не обманывай себя, Говард. Ты просто не найдешь редактора такого калибра. Но я попробую порекомендовать тебе кого-нибудь. На «Дивайн» работает несколько блестящих молодых ребят. А теперь расскажи мне о «Лейблз» – ты в самом деле рассчитываешь воткнуть перо «Уименз Уэр»?
Теперь уже полностью одетый, Говард нетерпеливо обернулся к ней:
– Не имеет значения, Корал. Это тебя по-настоящему не интересует. Ты думаешь, что «Дивайн» превыше всего и навсегда. А я заинтересован в репортажах другого рода.
– Я извинилась, – сказала она, прижимаясь к нему всем телом и касаясь губами уголка его рта. – Ты ведь не уйдешь от меня в таком раздражении?
Он ничего не ответил, но позволил ей поцеловать себя. На него действовала сексуальная отрава, осознал он, независимо от того, нравилось ему это или нет. Она ласкала его сквозь брюки, и из губ его вырвался стон. Он снова обхватил ее руками, они слились и приткнулись к стене.
– Сними одежду, – хрипло прошептала она, – и снова займемся этим…
Он вырвался от нее, лицо его потемнело и горело.
– Я должен идти.
Он стал искать свой пиджак и нашел его в белой прихожей. Ему неожиданно стало неприятно: быть униженным, позволить чьему-то телу взять верх над твоей гордостью.
Она дотронулась до его плеча, и он обернулся, уже держа пальцы на дверной ручке.
– Скоро я снова увижу тебя? – спросила она. Он бросил на нее безучастный взгляд.
– Я должен начать оберегать себя, Корал. Ты обладаешь удивительной способностью заводить меня. Поэтому – нет.
Она с треском захлопнула за ним дверь. Наливая себе еще один бокал шампанского, подумала: он вернется. Сексуальная отрава, подобная той, что они испили, попадается не каждую неделю…
– Мама? Это я. У тебя все в порядке? – Через неделю после того, как Маккензи ушла из дома, она позвонила матери.
– Маккензи? О Маккензи, как ты могла так поступить со мной?
– Я же оставила тебе записку, разве не так? Я написала тебе, что позвоню, как только найду, где жить. А сейчас я подыскала квартиру.
– Да? Это близко?
– Я живу в Виллидж, ма. Я снимаю квартиру еще с тремя очень симпатичными ребятами.
Эстер Голдштайн начала хныкать.
– Я никогда не думала, что моя дочь станет бродягой. Ни номера телефона, ни адреса! Если мы свалимся и умрем, ты даже не узнаешь о дне похорон…
– Ладно, ты не умерла, так, может быть, запишешь мой номер?
Эстер завозилась в поисках карандаша. Маккензи назвала матери адрес и номер телефона. Потом спросила:
– Есть для меня какая-нибудь почта?
– Несколько писем. Я захвачу их с собой в воскресенье, когда зайду навестить тебя по дороге к тете Фанни. Тогда и посмотрю, как ты живешь.
Маккензи окинула взглядом хаос в своей комнате. В открытую дверь был виден один из ее соседей, Люк, который в одних кальсонах, скрестив ноги, играл на флейте.
– Нет, – ответила она. – Я сама приду в воскресенье на бранч. Копченый лосось будет?
– А тебе что, нужно особое приглашение? Это все еще твой дом.
– Спасибо, ма, и помни: я по-прежнему люблю тебя больше всех.
Она повесила трубку и вздохнула. Она провела у Элистера три ночи, отражая все его притязания. Наконец она отыскала себе пристанище, куда можно было переехать.
Там уже жили две девушки и один парень, приблизительно одного с ней возраста. Лаура, разрисовывающая галстуки и майки, Лоретта, художница по макраме, торгующая по выходным на рынках цветочными подставками и кашпо, и Люк, тихий, погруженный в себя мальчик с длинными прямыми белокурыми волосами; он занимался тем, что играл на флейте и размешивал овощи в кастрюльке на плите. Они буднично приняли Маккензи в свою жизнь, и она сделалась частичкой населения Виллидж – энергичной, эксцентрично одетой девушкой, которую часто видели в шесть часов вечера бегущей по улице на работу в бар.
Дом Голдштайнов был погружен во мрак со дня побега Маккензи. Серия сцен, которые устроила Эстер, оказала свое воздействие на всех домашних.
– Я не могу представить, что мой ребенок где-то там живет сам по себе, – плакалась Эстер каждому, кто мог слышать. – Она такая невинная! А что будет, если ее соблазнит какой-нибудь мужчина?
Реджи и Макс могли только обмениваться взглядами и хрюкать, подавляя смех.
– Она сможет научить его одной или двум штучкам, ма, – сказал Реджи.
– Я не буду счастлива, пока она не вернется обратно, – заявила она Эйбу в их спальне однажды ночью. – Дорогой, дай ей работу, она не должна находиться в баре!
– Она не желает получить работу от меня, – закричал Эйб, – мои магазины недостаточно хороши для нее! Ей подавай модные!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Его прервал смех Корал:
– И ты ожидаешь, что я оставлю редакторство в «Дивайн» ради чего-то подобного? Наш тираж уже перевалил за полмиллиона! Одно лишь мое жалованье…
– Оно будет на уровне! – Глаза Говарда сверкнули. – Я вкладываю в это дело каждый пенни, каким обладаю. Я не ищу выгоды, начиная с тобой. И у тебя будет возможность, как ты решила, заниматься авангардом.
Корал одним глотком допила свое вино и неожиданно рассердилась. Она резко освободила ногу из его ладони, встала и начала расхаживать по пустой гостиной.
– Говард, давай никогда не будем смешивать удовольствие с бизнесом…
Говард, сузив глаза, наблюдал за ней. Потом дотянулся до своей рубашки, надел ее и стал застегивать пуговицы. Корал обернулась и посмотрела на него.
– Ты не осознаешь, каким весом пользуется «Дивайн»! Если я хочу сфотографировать Барбару Стрейзанд в платье от Шанель, мне достаточно просто поднять трубку. Если я хочу, чтобы бесподобная Диана Росс позировала для новой американской коллекции, я звоню ее агенту, который от этого только приходит в восторг. Ты полагаешь, они станут это делать для… как там будет называться твоя газета?
– «Лейблз», – мрачно ответил Говард. Он уже надел ботинки и выглядел таким расстроенным и злым, что Корал кинулась к нему. Она положила ладонь на его руку, но он отстранился и стал завязывать галстук.
– Это прекрасное название, – постаралась она смягчить свой отказ. – Я уверена, что она будет пользоваться большим успехом. Но просто… Я редактор издания мод номер один в этой стране, а возможно, и в мире. Ты не можешь замахиваться так высоко.
Он обернулся и взглянул на нее с перекошенным от гнева ртом. Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его в губы.
– Я очень сожалею, дорогой… Прощаешь? Он мрачно взглянул на нее.
– Большую часть своего времени я расходую на то, чтобы прощать тебя. Я предлагаю тебе новую, волнующую работу, а ты отбрасываешь ее, швыряешь мне в лицо. Вриленд, или Нэнси Вайт запрыгали бы от такого предложения.
– Нет. – Она лучезарно улыбнулась ему. – Не обманывай себя, Говард. Ты просто не найдешь редактора такого калибра. Но я попробую порекомендовать тебе кого-нибудь. На «Дивайн» работает несколько блестящих молодых ребят. А теперь расскажи мне о «Лейблз» – ты в самом деле рассчитываешь воткнуть перо «Уименз Уэр»?
Теперь уже полностью одетый, Говард нетерпеливо обернулся к ней:
– Не имеет значения, Корал. Это тебя по-настоящему не интересует. Ты думаешь, что «Дивайн» превыше всего и навсегда. А я заинтересован в репортажах другого рода.
– Я извинилась, – сказала она, прижимаясь к нему всем телом и касаясь губами уголка его рта. – Ты ведь не уйдешь от меня в таком раздражении?
Он ничего не ответил, но позволил ей поцеловать себя. На него действовала сексуальная отрава, осознал он, независимо от того, нравилось ему это или нет. Она ласкала его сквозь брюки, и из губ его вырвался стон. Он снова обхватил ее руками, они слились и приткнулись к стене.
– Сними одежду, – хрипло прошептала она, – и снова займемся этим…
Он вырвался от нее, лицо его потемнело и горело.
– Я должен идти.
Он стал искать свой пиджак и нашел его в белой прихожей. Ему неожиданно стало неприятно: быть униженным, позволить чьему-то телу взять верх над твоей гордостью.
Она дотронулась до его плеча, и он обернулся, уже держа пальцы на дверной ручке.
– Скоро я снова увижу тебя? – спросила она. Он бросил на нее безучастный взгляд.
– Я должен начать оберегать себя, Корал. Ты обладаешь удивительной способностью заводить меня. Поэтому – нет.
Она с треском захлопнула за ним дверь. Наливая себе еще один бокал шампанского, подумала: он вернется. Сексуальная отрава, подобная той, что они испили, попадается не каждую неделю…
– Мама? Это я. У тебя все в порядке? – Через неделю после того, как Маккензи ушла из дома, она позвонила матери.
– Маккензи? О Маккензи, как ты могла так поступить со мной?
– Я же оставила тебе записку, разве не так? Я написала тебе, что позвоню, как только найду, где жить. А сейчас я подыскала квартиру.
– Да? Это близко?
– Я живу в Виллидж, ма. Я снимаю квартиру еще с тремя очень симпатичными ребятами.
Эстер Голдштайн начала хныкать.
– Я никогда не думала, что моя дочь станет бродягой. Ни номера телефона, ни адреса! Если мы свалимся и умрем, ты даже не узнаешь о дне похорон…
– Ладно, ты не умерла, так, может быть, запишешь мой номер?
Эстер завозилась в поисках карандаша. Маккензи назвала матери адрес и номер телефона. Потом спросила:
– Есть для меня какая-нибудь почта?
– Несколько писем. Я захвачу их с собой в воскресенье, когда зайду навестить тебя по дороге к тете Фанни. Тогда и посмотрю, как ты живешь.
Маккензи окинула взглядом хаос в своей комнате. В открытую дверь был виден один из ее соседей, Люк, который в одних кальсонах, скрестив ноги, играл на флейте.
– Нет, – ответила она. – Я сама приду в воскресенье на бранч. Копченый лосось будет?
– А тебе что, нужно особое приглашение? Это все еще твой дом.
– Спасибо, ма, и помни: я по-прежнему люблю тебя больше всех.
Она повесила трубку и вздохнула. Она провела у Элистера три ночи, отражая все его притязания. Наконец она отыскала себе пристанище, куда можно было переехать.
Там уже жили две девушки и один парень, приблизительно одного с ней возраста. Лаура, разрисовывающая галстуки и майки, Лоретта, художница по макраме, торгующая по выходным на рынках цветочными подставками и кашпо, и Люк, тихий, погруженный в себя мальчик с длинными прямыми белокурыми волосами; он занимался тем, что играл на флейте и размешивал овощи в кастрюльке на плите. Они буднично приняли Маккензи в свою жизнь, и она сделалась частичкой населения Виллидж – энергичной, эксцентрично одетой девушкой, которую часто видели в шесть часов вечера бегущей по улице на работу в бар.
Дом Голдштайнов был погружен во мрак со дня побега Маккензи. Серия сцен, которые устроила Эстер, оказала свое воздействие на всех домашних.
– Я не могу представить, что мой ребенок где-то там живет сам по себе, – плакалась Эстер каждому, кто мог слышать. – Она такая невинная! А что будет, если ее соблазнит какой-нибудь мужчина?
Реджи и Макс могли только обмениваться взглядами и хрюкать, подавляя смех.
– Она сможет научить его одной или двум штучкам, ма, – сказал Реджи.
– Я не буду счастлива, пока она не вернется обратно, – заявила она Эйбу в их спальне однажды ночью. – Дорогой, дай ей работу, она не должна находиться в баре!
– Она не желает получить работу от меня, – закричал Эйб, – мои магазины недостаточно хороши для нее! Ей подавай модные!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146