– оправдываясь, воскликнул Марк. – Ее дух, ее личность, ее душа– все это покинуло ее тело. Мы занимаемся самообманом, Санти. Это просто ее оболочка.
– Нет… – Голос Санти зазвучал низко и мудро. – Ее глаза меняются, когда ты играешь, готов поклясться!
– И что же? спросил Марк. – У собак уши улавливают звуки, которых мы не различаем, – и что это доказывает? Ничего это не значит.
После ужина они медленно прогуливались по центральной улице Деи. Санти был тих и молчалив.
– Ты просто не понимаешь, Санти. – Марк придерживал его за руку, чтобы повернуть и взглянуть ему в лицо. – Я так сильно люблю ее, что это убивает меня! Я начинаю ненавидеть ее из-за этого тупого выражения на ее лице. Не хочу я такой запомнить свою мать!
– Ты считаешь, мне хочется запомнить ее такой? – парировал Санти. – Но я буду продолжать заботиться о ней. Это будет моей личной привилегией. Она была самым чудесным человеком, которого я встретил в жизни. Благодаря ей я так много узнал о… ах, о жизни и любви, о многом…
Марк присел на каменную скамейку, уткнув подбородок в скрещенные руки.
– Мне нужна передышка, чтобы отдохнуть от тысячекратных повторений каждый день «Кто я?», Санти. – Он застонал. – Обещаю, что вернусь. Я не брошу ее.
– Когда ты уезжаешь, Марк? – спросил Санти.
– Через несколько дней, наверное. Обещаю, что я вернусь.
Санти, улыбаясь, покачал головой:
– Тебе не нужно ничего обещать мне, Марк. Я не могу смириться с поражением, поэтому я остаюсь. У меня есть небольшой участок земли возле дома, я продам его. Может быть, начну работать вместе со своим другом, у которого своя галерея в Пальме. Так что я смогу быть с твоей матерью каждый день или почти каждый день. Я присмотрю за ней.
Марк кивнул.
– Может быть, нам придется просто смириться со всем этим, – предположил он. – Хорошо, что она не страдает от боли, что она сама не сознает, что происходит.
Они грустно попрощались, словно неубежденные собственными аргументами.
На следующий день Марк стал готовиться к отъезду, стараясь не чувствовать восторга по поводу возвращения на Манхэттен – старый, добрый, грязный Манхэттен с ревущими сиренами, попрошайками и сумасшедшими – в жизнь!
День или два они обсуждали, не перевезти ли Марчеллу на отдельную квартиру с личной сиделкой, но потом решили оставить ее с другими людьми, в меньшей изоляции.
В свой последний день Марк сидел, держа ее за руки, ловя ее странный взгляд.
– Завтра я уезжаю, мамочка, – сказал он. – Я уезжаю. Может быть, никогда не вернусь. Потому что мне невыносимо видеть тебя такой! Я думал, что смогу помочь тебе, но это только разрушило меня самого. Пожалуйста, постарайся понять. Если бы я знал, что это поможет, я играл бы тебе на пианино до второго пришествия!
Он уселся за пианино и в первый раз за все время заиграл Гершвина. Он повернулся к ней, закончив, и обнаружил, что глаза ее лихорадочно бегают, губы беззвучно шевелятся, как будто она обеспокоена, почему больше не звучит Шопен.
Он нарочно сыграл самую худшую импровизацию джаза, какую только мог придумать. Она мотала головой из стороны в сторону.
– Мама, кто я? – закричал он. – Кто я?
Он выскочил пообедать с Санти в ближайшем бистро, но в три вернулся к Марчелле.
– Завтра я улетаю, – заявил он, глядя в ее безучастное лицо. – И никогда не вернусь сюда к тебе, пока ты не скажешь мне, кто я? Кто я?
Она уставилась на него. Показалось ли ему или и вправду в ее глазах мелькнуло отражение мысли? Не слишком ли он привык к ее состоянию, что даже малейший проблеск в ее глазах кажется ему сигналом? Он сел у нее в ногах, взял ее руку в свои.
– Завтра я уезжаю и не вернусь к тебе. – Весь день он играл ей только Гершвина и джазовые импровизации, после каждой пьесы оборачиваясь, чтобы посмотреть, не изменилась ли ее реакция.
– Итак, ты в самом деле покидаешь нас? – спросил Санти.
Марк кивнул, глядя на него.
Caнти присоединился к нему в семь вечера, когда сумерки уже опускались на остров. Марк сидел рядом с Марчеллой, держа ее за руку, ожидая, не пожмет ли она его руку в ответ.
– Итак, ты в самом деле покидаешь нас? – спросил Санти.
Марк кивнул, подняв на него глаза.
– Теперь уже ради моего собственного здоровья, – сказал он. – Может быть, вернувшись в Нью-Йорк, я восстановлю свои силы и вернусь сюда, чтобы продолжать наши занятия с ней. Не знаю… – Он поднялся.
– Попробуй еще раз, – нетерпеливо прошептал Санти, теребя его. – Последний раз, сделай усилие. Я не теряю надежду…
Марк обхватил руки Марчеллы.
– Я ухожу от тебя! – закричал он на нее. – Я не вернусь, никогда не вернусь! Я уеду завтра в Нью-Йорк, если ты мне сейчас же не скажешь, кто я. Ну, кто я?
Санти ловил выражение на лице Марчеллы. Глаза ее обвели комнату. Рот ее приоткрылся, как будто она подыскивала слова. Казалось, она пытается понять.
Марк отпустил ее руки и подошел к пианино.
– Помоги мне выкатить его, – попросил он Санти. – Может, если она увидит, что мы забираем инструмент, это расстроит ее. Я уверен, что ей нравится музыка. – Он раскрыл дверь, и они вдвоем принялись выкатывать пианино из комнаты, пыхтя от усилий.
Марчелла внезапно поднялась, глядя на них, словно протестуя.
Глаза Санти расширились.
– Она хочет оставить пианино! – закричал он. – Ах, Марк, она поняла!
– Продолжай вытаскивать, – зашипел на него Марк. – Не останавливайся! Мы уходим от тебя, мама! Мы никогда не вернемся! Больше не будет музыки. Я уйду от тебя навсегда, если ты не скажешь, кто я такой. Кто я? Кто я?
Она очень медленно начала осознавать, что она отчего-то стоит. Потом у нее появилось такое ощущение, как будто она своими ногами выходит из какого-то затянувшегося кошмара. Такой долгий кошмар, что целые месяцы она провела в темноте. Она смотрела на двух мужчин, выталкивающих большой черный предмет от нее через проем в стене. Она спала с открытыми глазами много дней. И последние часы она точно так же спала, хотя что-то в ней сопротивлялось тому, что они делали. Звуки из этого большого ящика были такими мягкими, обволакивающими. Казалось, она начала понимать, хотя он выкрикивал их уже много часов, угрозы одного из мужчин. Уходят. Никогда не вернутся. Почему это должно волновать ее? Тогда она потеряет звуки, которые получаются, когда этот мужчина садится за большой ящик и нажимает на белые и черные планки. Звуки, похожие… она нахмурилась… на музыку? Играют на… пианино! Она нашла имя. Все имело свое имя, слово! Она забыла, как разговаривать! Как пользоваться своим голосом. Молодой мужчина страшно напоминал ей кого-то очень любимого – ее сына! И другой мужчина – она и на него не могла смотреть, не почувствовав эхо, отголосок памяти, как будто и он был кем-то очень важным в ее жизни.
Они уходят от нее, лишают ее своего присутствия, к которому она так привыкла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
– Нет… – Голос Санти зазвучал низко и мудро. – Ее глаза меняются, когда ты играешь, готов поклясться!
– И что же? спросил Марк. – У собак уши улавливают звуки, которых мы не различаем, – и что это доказывает? Ничего это не значит.
После ужина они медленно прогуливались по центральной улице Деи. Санти был тих и молчалив.
– Ты просто не понимаешь, Санти. – Марк придерживал его за руку, чтобы повернуть и взглянуть ему в лицо. – Я так сильно люблю ее, что это убивает меня! Я начинаю ненавидеть ее из-за этого тупого выражения на ее лице. Не хочу я такой запомнить свою мать!
– Ты считаешь, мне хочется запомнить ее такой? – парировал Санти. – Но я буду продолжать заботиться о ней. Это будет моей личной привилегией. Она была самым чудесным человеком, которого я встретил в жизни. Благодаря ей я так много узнал о… ах, о жизни и любви, о многом…
Марк присел на каменную скамейку, уткнув подбородок в скрещенные руки.
– Мне нужна передышка, чтобы отдохнуть от тысячекратных повторений каждый день «Кто я?», Санти. – Он застонал. – Обещаю, что вернусь. Я не брошу ее.
– Когда ты уезжаешь, Марк? – спросил Санти.
– Через несколько дней, наверное. Обещаю, что я вернусь.
Санти, улыбаясь, покачал головой:
– Тебе не нужно ничего обещать мне, Марк. Я не могу смириться с поражением, поэтому я остаюсь. У меня есть небольшой участок земли возле дома, я продам его. Может быть, начну работать вместе со своим другом, у которого своя галерея в Пальме. Так что я смогу быть с твоей матерью каждый день или почти каждый день. Я присмотрю за ней.
Марк кивнул.
– Может быть, нам придется просто смириться со всем этим, – предположил он. – Хорошо, что она не страдает от боли, что она сама не сознает, что происходит.
Они грустно попрощались, словно неубежденные собственными аргументами.
На следующий день Марк стал готовиться к отъезду, стараясь не чувствовать восторга по поводу возвращения на Манхэттен – старый, добрый, грязный Манхэттен с ревущими сиренами, попрошайками и сумасшедшими – в жизнь!
День или два они обсуждали, не перевезти ли Марчеллу на отдельную квартиру с личной сиделкой, но потом решили оставить ее с другими людьми, в меньшей изоляции.
В свой последний день Марк сидел, держа ее за руки, ловя ее странный взгляд.
– Завтра я уезжаю, мамочка, – сказал он. – Я уезжаю. Может быть, никогда не вернусь. Потому что мне невыносимо видеть тебя такой! Я думал, что смогу помочь тебе, но это только разрушило меня самого. Пожалуйста, постарайся понять. Если бы я знал, что это поможет, я играл бы тебе на пианино до второго пришествия!
Он уселся за пианино и в первый раз за все время заиграл Гершвина. Он повернулся к ней, закончив, и обнаружил, что глаза ее лихорадочно бегают, губы беззвучно шевелятся, как будто она обеспокоена, почему больше не звучит Шопен.
Он нарочно сыграл самую худшую импровизацию джаза, какую только мог придумать. Она мотала головой из стороны в сторону.
– Мама, кто я? – закричал он. – Кто я?
Он выскочил пообедать с Санти в ближайшем бистро, но в три вернулся к Марчелле.
– Завтра я улетаю, – заявил он, глядя в ее безучастное лицо. – И никогда не вернусь сюда к тебе, пока ты не скажешь мне, кто я? Кто я?
Она уставилась на него. Показалось ли ему или и вправду в ее глазах мелькнуло отражение мысли? Не слишком ли он привык к ее состоянию, что даже малейший проблеск в ее глазах кажется ему сигналом? Он сел у нее в ногах, взял ее руку в свои.
– Завтра я уезжаю и не вернусь к тебе. – Весь день он играл ей только Гершвина и джазовые импровизации, после каждой пьесы оборачиваясь, чтобы посмотреть, не изменилась ли ее реакция.
– Итак, ты в самом деле покидаешь нас? – спросил Санти.
Марк кивнул, глядя на него.
Caнти присоединился к нему в семь вечера, когда сумерки уже опускались на остров. Марк сидел рядом с Марчеллой, держа ее за руку, ожидая, не пожмет ли она его руку в ответ.
– Итак, ты в самом деле покидаешь нас? – спросил Санти.
Марк кивнул, подняв на него глаза.
– Теперь уже ради моего собственного здоровья, – сказал он. – Может быть, вернувшись в Нью-Йорк, я восстановлю свои силы и вернусь сюда, чтобы продолжать наши занятия с ней. Не знаю… – Он поднялся.
– Попробуй еще раз, – нетерпеливо прошептал Санти, теребя его. – Последний раз, сделай усилие. Я не теряю надежду…
Марк обхватил руки Марчеллы.
– Я ухожу от тебя! – закричал он на нее. – Я не вернусь, никогда не вернусь! Я уеду завтра в Нью-Йорк, если ты мне сейчас же не скажешь, кто я. Ну, кто я?
Санти ловил выражение на лице Марчеллы. Глаза ее обвели комнату. Рот ее приоткрылся, как будто она подыскивала слова. Казалось, она пытается понять.
Марк отпустил ее руки и подошел к пианино.
– Помоги мне выкатить его, – попросил он Санти. – Может, если она увидит, что мы забираем инструмент, это расстроит ее. Я уверен, что ей нравится музыка. – Он раскрыл дверь, и они вдвоем принялись выкатывать пианино из комнаты, пыхтя от усилий.
Марчелла внезапно поднялась, глядя на них, словно протестуя.
Глаза Санти расширились.
– Она хочет оставить пианино! – закричал он. – Ах, Марк, она поняла!
– Продолжай вытаскивать, – зашипел на него Марк. – Не останавливайся! Мы уходим от тебя, мама! Мы никогда не вернемся! Больше не будет музыки. Я уйду от тебя навсегда, если ты не скажешь, кто я такой. Кто я? Кто я?
Она очень медленно начала осознавать, что она отчего-то стоит. Потом у нее появилось такое ощущение, как будто она своими ногами выходит из какого-то затянувшегося кошмара. Такой долгий кошмар, что целые месяцы она провела в темноте. Она смотрела на двух мужчин, выталкивающих большой черный предмет от нее через проем в стене. Она спала с открытыми глазами много дней. И последние часы она точно так же спала, хотя что-то в ней сопротивлялось тому, что они делали. Звуки из этого большого ящика были такими мягкими, обволакивающими. Казалось, она начала понимать, хотя он выкрикивал их уже много часов, угрозы одного из мужчин. Уходят. Никогда не вернутся. Почему это должно волновать ее? Тогда она потеряет звуки, которые получаются, когда этот мужчина садится за большой ящик и нажимает на белые и черные планки. Звуки, похожие… она нахмурилась… на музыку? Играют на… пианино! Она нашла имя. Все имело свое имя, слово! Она забыла, как разговаривать! Как пользоваться своим голосом. Молодой мужчина страшно напоминал ей кого-то очень любимого – ее сына! И другой мужчина – она и на него не могла смотреть, не почувствовав эхо, отголосок памяти, как будто и он был кем-то очень важным в ее жизни.
Они уходят от нее, лишают ее своего присутствия, к которому она так привыкла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182