Ведь раньше ему приходилось наблюдать, как Великий Цимбалист сеял цимбалами то синие цветы, то темно-зеленые краски печали, то огненные лепестки радостного безумства. Почему же эта сотня цимбалистов, что собрались сюда со всех концов, не высеяла из своих цимбал хоть бы одно зернышко? Одно-единственное. Правда, они простые музыканты, «свадебники», а он — Великий Цимбалист, иначе народ ни за что не возвеличил бы его. «Но кто виноват,— размышлял Довбуш,— что среди них не вырос хотя бы один Великий? Я? Мое дело — бартка и пистоли, кара и месть. Они, эти люди, что собрались вместе? Но они ведь знают плуг и топор, заступ и колун. Так, может, виновны сами цимбалисты? Нет, они, наверное, желали б — по их лицам видать — сеять цветы из цимбал; хотели бы — да не умеют, их никто не научил сеять. А должен бы научить, должен бы передать им в наследство свой талант этот человек, что умирает, этот старик, что зовется Великим Цимбалистом».
Олекса подступил ближе к нему, спросил:
— Вы уже умираете, деду? — И почему-то в Довбушевом голосе не было ни сочувствия, ни жалости, напротив, звенел в нем гнев.
— Нет, Олексику, еще не умираю, еще Смерть сидит на колоде. Я думаю...
— Над тем, что не оставляете себе замены? — нахмурился. Довбуш.
— Угадал, Олексику...— старик понурил голову. В его ушах еще бренчали струны цимбал, которые не умели ни плакать, ни смеяться.
— Смотрю я на вас, батько, и думаю, что напрасно жизнь вы прожили. Или неправду говорю? — повысил голос Олекса.
Народ выпучил на него глаза, народ, может, даже возмутился, что опришок, пусть он и Олекса Довбуш, насмехается над прославленным музыкантом. Разве под его цимбалы сынов не крестили, разве под его музыку не паровались, разве его пальцы не дарили людям радость?
— Что ты такое, Довбуш, говоришь? — попытался кто-то устыдить Олексу.— Дай человеку умереть спокойно.
— Не дам! — крикнул Довбуш. Схватил Цимбалиста за плечи, встряхнул его, будто грушу.— Не дам... Кто ему правду скажет, если не я? Он себе думает, что если весь век служил нам цимбалами, то заслужил себе
какие-то почести, право на память после смерти? Служил, ибо должен был, так ему на роду написано, ибо должен был на кусок хлеба заработать. Он удивлял нас своею игрой, и за то мы его любили и дали имя Великого. Да он оказался скупцом. Про него говорили, что он со своими цимбалами — слава нашего края. Теперь он умирает, уходит прочь от нас, и мы останемся без славы, без цимбал, которые сеют цветы.
Довбуш оглянулся, люди обернулись — и все увидели, что день почернел, горы стали ниже, леса стали реже, люди стали меньше, ибо нет в этом дне, и в завтрашнем тоже нет, и нет ни в горах, ни в лесах, ни среди людей человека, который занял бы место Великого Цимбалиста. И все ужаснулись, представив себе, что уже никогда в Карпатах не будет цимбал, которые умели бы сеять цветы-краски, а без них тяжко на свете жить.
Девки еще завывали где-то:
И старухи еще далеко за гумном поплескивали ладошами и высекали из себя слезы:
А здесь, на гумне, вокруг стола, застланного белыми покрывалами, среди многочисленных свечей, уже повеяло холодным ветром, между Великим Цимбалистом и окружающим людом вырастала стена отчужденности, ибо мало быть великим при жизни, надо остаться великим после смерти, ибо мало лелеять свой талант, надо другие таланты взращивать. Это Великий Цимбалист только теперь понял. Он глянул на Смерть, что издевательски щерила свои зубы, был бы рад, когда бы в этот момент достала его косою, но Смерть не спешила, она радовалась, что ее взяла, ибо вон уж глохнут плачи-причитания, ибо вон уже высыхают на лицах слезы. Смерть хотела насмеяться над Цимбалистом, ждала, чтобы до дна испил горькую чашу.
— Олекса наш правду молвит,— прошептал наконец Великий Цимбалист. Ему уже с трудом удавалось говорить, все слова, которые были отвешены ему на всю жизнь, высказал и теперь подметал их, как зернышки последние.
Люди ласкали Довбуша взглядами, чувствовали себя счастливыми оттого, что ватажок заботится о них, заботится о них своей золотой барткою в борьбе с панами и заботится разумом в такие вот минуты. Молодицы сушили слезы, дивчата заплетали косы и из-под бровей поглядывали на ватажка, в девичьих взорах таились зов любви и обещание счастливых ночей. Олекса не ловил ни единого взгляда, не потому не ловил, что для него не существовало дивчины, кроме Аннычки из Кутов, просто в эту минуту он думал иную думу, искал спасения от беды, что сталась с Великим Цимбалистом.
— А когда я молвил правду,— заговорил Олекса с Цимбалистом,— то умирать не должны, батько...
— Если б то в моих силах... Если б мне хоть год- другой жизни прибавить, то я бы их не зря прожил, я собрал бы сто хлопцев — сто цимбалистов, я б свои тайны, какое певучее и звонкое дерево для цимбал выбирать, им бы раскрыл, я б научил их, как со струнами говорить, я из своего жбана в их жбаны налил бы таланта до краев...
— Почему при жизни этого не делали? — допытывался Довбуш.
— То, Довбуше, такая уж людская натура: все, что имеешь, держи под замком. Кто его знает, может, я боялся хлеб потерять, может, не хотел, чтобы хлопцы урвали себе славы от моей? Теперь прозрел, теперь мне светло стало...
— А может, выплатите нам старый долг? — с надеждой спросил Олекса.
— Да как? Когда ж? — защищался старик.— Будто не видишь — Смерть сидит на колоде посреди гумна.
Олекса повернулся лицом к тому месту, где лежали еловые бревна. И он тоже увидел Смерть. Она показалась опришку нарочно, чтобы отбить у него охоту сманивать Великого Цимбалиста платить людям какой- то старый долг. Олекса ясно увидел ее длинную белую мантию, из-под которой выглядывали кости ног, и видел вместо глаз черные ямы, и видел желтые зубы, смеявшиеся над ним. Смерть даже помахала Довбушу
косой, мол, подожди, молодец, придет и твой черед. У опришка волосы встали дыбом, но он взял себя в руки и спросил древних дедов, что толпились впереди:
— Можно ли, уважаемые, побороть Смерть?
Деды были мудрые, они прожили на свете долгие
годы и, верно, дали бы Олексе добрый совет, но старики привыкли долго вспоминать и еще дольше рассказывать, на это требовалось время, а у Великого Цимбалиста руки уже синели и легким не хватало воздуха: Смерть точила косу.
— А когда я попробую?..
Довбуш не договорил, мысль молнией полыхнула в мозгу, он ухватился за нее, как утопающий за соломинку, вихрем помчался в хату, сорвал со стены цимбалы, ткнул их старику на колени, в посиневшие пальцы вложил клевчики, пальцы клевчиков не держали, цимбалы сползали с колен. Смерть от смеха подпрыгивала на колоде. Олекса цимбалы придерживал, стискивал пальцами стариковские пальцы и просил- приказывал:
— Играйте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91