Носить сестренку на руках мне было не под силу, но если я выпячивал живот, то мог спустить ее на пол. Таким способом с большими усилиями я перетащил ее потихоньку в другую комнату и посадил на диван. Там ей, видно, понравилось. Я пыхтел и сопел, устраивая ее в углу дивана, потом придвинул к нему стол. Но, прежде чем я покончил с этим делом, ей уже наскучило сидеть, и она снова затянула свое вечное: «На ручки! На ручки!» И мне снова пришлось стаскивать ее вниз. За это время она уже успела порядком испортить мамин красивый диван, к которому мы не смели даже приближаться. Я следовал за сестренкой по всей квартире, от одного предмета к другому. Когда ей надоедало греметь ручками от ящиков комода, я должен был вести ее дальше. Но что бы я ни придумывал, ничто ее надолго не занимало. Сначала вещь заинтересовывала ее, и она словно забывала об окружающем, — я уже предвкушал отдых, но через минуту сестренка испускала вопль, означавший, что она хочет идти дальше. Теперь мне не понятно, как это я безропотно переносил ее постоянные капризы. Может быть, следовало просто шлепнуть ее разок, тогда бы она, наревевшись досыта, утихомирилась. Мать иногда,— правда, очень редко, — прибегала к такому способу, а я не мог решиться на это, хотя случалось, что я кусал и бил старшего брата, — но сестричка была еще такая крошечная!
И я плелся с ней дальше. Наконец мы остановились в кухне, у ящика, в котором лежал чудесный белый песок для мытья полов, — мать хранила в нем морковь. Казалось, здесь наконец сестренка успокоится. Но вот песок попал ей в глаза. Она терла их и дико кричала, а я не мог заставить ее отнять ручки, чтобы промыть глаза. Как только я хотел помочь ей, она еще больше засоряла их. Наконец я ударил ее по пальцам. В этот момент я по-настоящему ощутил свою беспомощность. Я заревел громче, чем она, и попробовал ее поцеловать, как бы прося прощения за то, что ударил. Сестренка страдала не меньше моего. Она плакала, но без злости. В знак прощения она широко раскрыла рот и слюнявила мне лицо. В ее плаче звучала жалоба на мой поступок: я ударил, ударил ее! Мне самому казалось, что теперь всему конец. Так сидели мы друг перед другом с мокрыми грязными лицами и ревели, открыв рты, когда вдруг неожиданно вошел брат.
Лавочник послал его с поручением — отнести какие-то товары, и он завернул на минутку домой, чтобы... «Ну просто чтобы помочь тебе, дурачок! Я ведь знал, что ты ревешь».
Возможно, я и не поверил его объяснению, но во всяком случае он действительно оказался моим ангелом спасителем. Он был сильнее меня и лучше умел справляться с маленькой сестрой. В миг он переменил пеленку, взял малышку на руки и начал ходить по комнате. Он не меньше меня любил детей, прямо обожал их. Это было присуще всем детям в нашей семье и сохранилось, когда мы стали взрослыми. Брат обладал счастливой способностью — умел заговаривать зубы, чему, к сожалению, я не мог научиться всю жизнь. Сестричка что-то радостно лепетала ему в ответ, хотя ровно ничего не понимала из его прекрасных слов и обещаний. У него на руках она была похожа на щебечущую птичку.
Но Георг не отличался постоянством, ему быстро все надоедало. Он оставил ребенка и принялся искать съестное в шкафу и в других местах. Между тем мать заперла все, что могло бы прийтись по вкусу мальчику, который постоянно недоедает.
— Ты уже пил кофе? Нет еще? — спросил он и встряхнул полный кофейник. — А, ты уже вылизал все, олух! — Он увидел пустую чашку.
— Нет, просто все кончилось, — возразил я робко, но в то же время довольный тем, что опередил его.
— Кончилось? Ну да, разумеется, потому что ты все вылизал. — Брат улыбнулся. — Ты думаешь, можно вылизать так, что будет незаметно? Ну прямо как грудное дитя! Так не бывает. — Он с презрением смотрел на меня
— Ничего я не думал, — промолвил я, сгорая от стыда
— Нет, ты именно так думаешь, — повторил он раздраженно и поглядел в пустую чашку с таким видом, что, несмотря на кажущееся добродушие Георга, я не мог ожидать от него ничего хорошего. — Я знаю, ты начинаешь лизать понемногу, еще и еще, пока не вылижешь до дна. Но тут уж ничего не поделаешь, потому что ты дурак, а дураки не могут поумнеть!
Он продолжал добродушно болтать, а сам все смотрел в пустую чашку, словно был заворожен ее исчезнувшим содержимым. Каждая его фраза причиняла мне боль, словно удар кнута. Как он унижал меня! А ведь я работал не меньше его. Я каждый день нянчил сестренку. Вряд ли добрый ангел надоумил его заглянуть домой среди дня. Я страдал от его уничтожающих слов и снисходительной улыбки; его поведение бесило меня. Мне хотелось больно ударить его ногой и так закричать, чтобы прибежали люди, прежде чем он успеет со мной расправиться. Я не раз успешно прибегал к этому способу, зная, что гнев его быстро остывает. На этот раз брат вдруг забыл про меня и снова принялся за поиски.
В кухне на стене висел большой ящик из-под сигар, который отец превратил в кухонный шкафчик, выкрасив его черной краской.
— Слушай, да тут есть толченая корица, — воскликнул брат. — Пожалуй, получится недурно, если положить ее в кофе.
В один миг он разжег спиртовку, и скоро кофе был готов.
Но сестра не оставляла нас в покое. «На ручки!» — без конца твердила она, сидя на полу. Каждый раз, как она принималась пищать, Георг строил ей гримасы.
— Вот дурочка! Возьми нажуй хлеба для соски, чтобы она оставила нас в покое.
— Разве можно! А что скажет мама!
— Пустяки! Все так делают. Младенцам дают даже водку, и тогда они замечательно спят. Если бы у нас в доме была хоть капля спиртного!
Георг нашел какую-то тоненькую тряпочку, разжевал кусочек моего бутерброда с салом, положил в тряпку и завязал.
— Неплохо получилось, а? — сказал он гордо и воткнул соску сестре в рот. — Но ты должен крепко держать конец тряпицы, иначе она может проглотить все целиком, и тогда... — он сделал рукой выразительное движение.
— Что же тогда? — спросил я с волнением.
— Что? А то, что тогда она станет ангелом, а ты, дурак, получишь от матери трепку.
Я ничего не понял, но тем не менее крепко держал тряпицу, в то время как сестренка, лежа на полу, наслаждалась соской.
— Вот видишь, ей нравится, — сказал Георг. — А мать, глупая, ничего не понимает.
— Нет, это ты глупый! — возразил я и предусмотрительно поднял руки к лицу, чтобы отразить пощечину. — Мама умнее всех.
Но брат лишь презрительно посмотрел на меня.
— Ну ладно; положим, что так, — заявил он самоуверенно.— Но ты должен понять, что сосать соску неприлично. Ведь тетка Лассен все время твердит: «При дворе мы никогда не даем младенцам сосок!»
Георг менял голос и важно качал головой, совсем как отец. Тот терпеть не мог тетки Лассен, — он уверял, что от нее воняет королевской конюшней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45