Если бы я мог это сделать, то совершил бы такие подвиги, каких не видел еще мир. Но стоило проявиться одной способности, как отказывалась действовать другая, — каждая существовала сама по себе.
— Тебя словно скроили из разных кусков, — заметила как-то одна моя хорошая знакомая.
Это правильно сказано. Отдельные органы у меня — каждый сам по себе —были в порядке, но не хотели считаться друг с другом. Слаженно работали они, только когда дело доходило до болезни. Стоило мне изгнать бациллы из одного органа, как они коварно перебирались в другой, где начинали действовать уже в новом виде. Совсем избавиться от болезней я никак не мог. Дни, когда я был совершенно здоров, можно буквально пересчитать по пальцам. И я с горечью пришел к выводу, что, видимо, в моем теле сидит сам черт, которого невозможно одолеть.
Но болезнь дает и кое-какие преимущества, — она как бы обостряет все чувства; ты постоянно начеку, висишь над пропастью, — и все становится тогда удивительно реальным . и ценным! Я старался не упустить ни одной минуты — с утра уже готов был к бою за жизнь. Даже сон, столь необходимый организму, я долгое время считал грабежом. Лет с двадцати и примерно до пятидесяти я не позволял себе уделять сну из так дорого доставшейся мне жизни более шести-семи часов в сутки. Я обманывал себя, как только мог, и отсыпался потом, когда болезнь приковывала меня к постели
Никто из нас не гарантирован от смерти, однако все ведут себя так, будто предполагают жить вечно Есть что-то волнующее, когда «ад тобой постоянно витает угроза смерти; все предметы и явления приобретают необычайную ценность, и ты не можешь насытиться жизнью, словно завтра же тебе предстоит умереть; всеми силами ты стремишься взять от жизни как можно больше, вгрызаешься в нее, как гусеница, оставляя после себя лишь никому не нужные отбросы. Мало найдется вещей на свете, которые я не пытался бы постичь путем размышления; лишь в редких случаях я доходил до них чисто механическим путем. Какой путь более правилен — это вопрос иного порядка.
Чем больше анализируешь явления, тем труднее становится иметь дело с людьми. Им не по нутру мыслящие натуры. Они охотнее общаются с теми, кто только пересказывает прочитанное в газете.
У нас много говорят о человеческой лени, особенно теперь, в век безработицы; многие весьма здравомыслящие люди взваливают вину на мировой кризис, на тридцать — пятьдесят миллионов безработных, считая, что причина кризиса — невероятная лень рабочих. На деле, пожалуй, физической лени вовсе не существует. В жизни мне приходилось заниматься различным делом.
и, наблюдая людей, я пришел к заключению, что те, которые казались ленивыми, на самом деле страдали какой-нибудь болезнью или в некоторых случаях у них были признаки типичного вырождения. Здоровому человеку свойственна потребность в физическом труде, в действии, но когда в организме появляются неполадки, эта потребность слабеет или вовсе исчезает.
Если больному присуща физическая вялость, то здоровому, как правило, — некоторая умственная инертность. На основании опыта я пришел к выводу, что человек может научиться мыслить в том случае, если его вынудят обстоятельства. От природы люди физически подвижны, но в умственном отношении они несколько ленивы. Товарищи всегда приходили мне на помощь, готовы были сделать за меня любую физическую работу, даже жертвуя ради этого сном. Однако, когда я пытался заставить их самостоятельно мыслить, они протестовали и готовы были оторвать мне голову. Хотя они очень ценили и уважали меня, все же часто старались держаться подальше, — боялись моих новых идей Я всегда избегал общества и этим напоминал заболевшее животное, которое отбивается от стада.
Так же как больной неохотно работает, здоровый неохотно предается излишним размышлениям; и то и другое в порядке вещей. Мышление — это болезненный процесс или в лучшем случае результат умственной неуравновешенности, расстройства. Здоровый, нормальный человек не раздумывает над вещами, а принимает их такими, как они есть. Присущая мне склонность во всем копаться была тесно связана с отсутствием гармонии во мне самом, с моей внутренней непримиримостью. Я подвергал все явления перекрестному анализу, чтобы найти приемлемую основу для внутреннего согласия, примирить все противоречивое, что боролось в моей натуре.
Дело усложнялось тем, что я унаследовал кровь двух различных национальностей, и они спорили во мне, не желая слиться воедино. Поэтому я старался покончить с противоречиями, объявив им решительную войну. К тому же, если учесть, что мои родители были очень разными людьми и я унаследовал от них отнюдь не лучшие качества,— то станет ясно, что жилось мне не легко.
Итак, мне пришлось немало бороться с собой, к счастью, я не всегда сознавал огромность препятствий, иначе, пожалуй, давно бы отказался от этой! борьбы, сочтя ее безнадежной.
Да, борьба была жестокая! В довершение всего я часто выслушивал упреки, что не похож на остальных. Я принимал это — может быть, из ложной скромности— как доказательство, что у меня имеются какие-то дефекты, и упорно старался исправить их. Я потратил массу сил и энергии на то, чтобы изжить в себе все противоречивое, присущее мне одному, и походить на других людей, но целиком сделать это мне не удалилось. И лишь когда мне минуло пятьдесят лет, я прекратил эту постоянную войну с самим собой, поняв, что она бессмысленна и требует напряжения всех сил. Почти целую неделю я занимался тем, что пересматривал свою жизнь, — и в результате пришел к заключению, что о моем прошлом можно сказать: хуже всего он относился к самому себе!
«Довольно, — решил я тогда, — пусть люди принимают меня таким, каков я есть».
И — странное дело — я почувствовал себя счастливым, оттого что проявил такую решимость. Окружающие начали с тех пор лучше обо мне думать, хотя я причиняю им некоторые неприятности, заставляя их терпеть мои недостатки. Я стал себя чувствовать гораздо свободнее, — вот как полезно не считаться с чужим мнением.
Постараюсь и в дальнейшем придерживаться этого правила.
Для многих пролетарских детей самым тяжелым временем были роковые девять месяцев, — часто они рождались на свет с морщинистым лицом. Трагичен и самый момент зачатия ребенка. Желание родителей иметь детей борется со страхом перед лишениями. А с того дня, когда женщина узнает, что «попалась», она уже относится к своей беременности как к чему-то неизбежному, роковому.
Мать рассказывала, что, когда она была мной беременна, я вел себя беспокойно; надеюсь, потом она простила мне это. Но в виде справедливого возмездия я начал получать колотушки от отца вскоре же после появления на свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— Тебя словно скроили из разных кусков, — заметила как-то одна моя хорошая знакомая.
Это правильно сказано. Отдельные органы у меня — каждый сам по себе —были в порядке, но не хотели считаться друг с другом. Слаженно работали они, только когда дело доходило до болезни. Стоило мне изгнать бациллы из одного органа, как они коварно перебирались в другой, где начинали действовать уже в новом виде. Совсем избавиться от болезней я никак не мог. Дни, когда я был совершенно здоров, можно буквально пересчитать по пальцам. И я с горечью пришел к выводу, что, видимо, в моем теле сидит сам черт, которого невозможно одолеть.
Но болезнь дает и кое-какие преимущества, — она как бы обостряет все чувства; ты постоянно начеку, висишь над пропастью, — и все становится тогда удивительно реальным . и ценным! Я старался не упустить ни одной минуты — с утра уже готов был к бою за жизнь. Даже сон, столь необходимый организму, я долгое время считал грабежом. Лет с двадцати и примерно до пятидесяти я не позволял себе уделять сну из так дорого доставшейся мне жизни более шести-семи часов в сутки. Я обманывал себя, как только мог, и отсыпался потом, когда болезнь приковывала меня к постели
Никто из нас не гарантирован от смерти, однако все ведут себя так, будто предполагают жить вечно Есть что-то волнующее, когда «ад тобой постоянно витает угроза смерти; все предметы и явления приобретают необычайную ценность, и ты не можешь насытиться жизнью, словно завтра же тебе предстоит умереть; всеми силами ты стремишься взять от жизни как можно больше, вгрызаешься в нее, как гусеница, оставляя после себя лишь никому не нужные отбросы. Мало найдется вещей на свете, которые я не пытался бы постичь путем размышления; лишь в редких случаях я доходил до них чисто механическим путем. Какой путь более правилен — это вопрос иного порядка.
Чем больше анализируешь явления, тем труднее становится иметь дело с людьми. Им не по нутру мыслящие натуры. Они охотнее общаются с теми, кто только пересказывает прочитанное в газете.
У нас много говорят о человеческой лени, особенно теперь, в век безработицы; многие весьма здравомыслящие люди взваливают вину на мировой кризис, на тридцать — пятьдесят миллионов безработных, считая, что причина кризиса — невероятная лень рабочих. На деле, пожалуй, физической лени вовсе не существует. В жизни мне приходилось заниматься различным делом.
и, наблюдая людей, я пришел к заключению, что те, которые казались ленивыми, на самом деле страдали какой-нибудь болезнью или в некоторых случаях у них были признаки типичного вырождения. Здоровому человеку свойственна потребность в физическом труде, в действии, но когда в организме появляются неполадки, эта потребность слабеет или вовсе исчезает.
Если больному присуща физическая вялость, то здоровому, как правило, — некоторая умственная инертность. На основании опыта я пришел к выводу, что человек может научиться мыслить в том случае, если его вынудят обстоятельства. От природы люди физически подвижны, но в умственном отношении они несколько ленивы. Товарищи всегда приходили мне на помощь, готовы были сделать за меня любую физическую работу, даже жертвуя ради этого сном. Однако, когда я пытался заставить их самостоятельно мыслить, они протестовали и готовы были оторвать мне голову. Хотя они очень ценили и уважали меня, все же часто старались держаться подальше, — боялись моих новых идей Я всегда избегал общества и этим напоминал заболевшее животное, которое отбивается от стада.
Так же как больной неохотно работает, здоровый неохотно предается излишним размышлениям; и то и другое в порядке вещей. Мышление — это болезненный процесс или в лучшем случае результат умственной неуравновешенности, расстройства. Здоровый, нормальный человек не раздумывает над вещами, а принимает их такими, как они есть. Присущая мне склонность во всем копаться была тесно связана с отсутствием гармонии во мне самом, с моей внутренней непримиримостью. Я подвергал все явления перекрестному анализу, чтобы найти приемлемую основу для внутреннего согласия, примирить все противоречивое, что боролось в моей натуре.
Дело усложнялось тем, что я унаследовал кровь двух различных национальностей, и они спорили во мне, не желая слиться воедино. Поэтому я старался покончить с противоречиями, объявив им решительную войну. К тому же, если учесть, что мои родители были очень разными людьми и я унаследовал от них отнюдь не лучшие качества,— то станет ясно, что жилось мне не легко.
Итак, мне пришлось немало бороться с собой, к счастью, я не всегда сознавал огромность препятствий, иначе, пожалуй, давно бы отказался от этой! борьбы, сочтя ее безнадежной.
Да, борьба была жестокая! В довершение всего я часто выслушивал упреки, что не похож на остальных. Я принимал это — может быть, из ложной скромности— как доказательство, что у меня имеются какие-то дефекты, и упорно старался исправить их. Я потратил массу сил и энергии на то, чтобы изжить в себе все противоречивое, присущее мне одному, и походить на других людей, но целиком сделать это мне не удалилось. И лишь когда мне минуло пятьдесят лет, я прекратил эту постоянную войну с самим собой, поняв, что она бессмысленна и требует напряжения всех сил. Почти целую неделю я занимался тем, что пересматривал свою жизнь, — и в результате пришел к заключению, что о моем прошлом можно сказать: хуже всего он относился к самому себе!
«Довольно, — решил я тогда, — пусть люди принимают меня таким, каков я есть».
И — странное дело — я почувствовал себя счастливым, оттого что проявил такую решимость. Окружающие начали с тех пор лучше обо мне думать, хотя я причиняю им некоторые неприятности, заставляя их терпеть мои недостатки. Я стал себя чувствовать гораздо свободнее, — вот как полезно не считаться с чужим мнением.
Постараюсь и в дальнейшем придерживаться этого правила.
Для многих пролетарских детей самым тяжелым временем были роковые девять месяцев, — часто они рождались на свет с морщинистым лицом. Трагичен и самый момент зачатия ребенка. Желание родителей иметь детей борется со страхом перед лишениями. А с того дня, когда женщина узнает, что «попалась», она уже относится к своей беременности как к чему-то неизбежному, роковому.
Мать рассказывала, что, когда она была мной беременна, я вел себя беспокойно; надеюсь, потом она простила мне это. Но в виде справедливого возмездия я начал получать колотушки от отца вскоре же после появления на свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45