Мальчики ведь тоже нуждаются в ласке, а мы в этом отношении не были избалованы. Как мы радовались, когда он лежал на спине на зеленой лужайке между домами, а мы все садились на него верхом! Он казался нам в эти минуты страшным великаном, которого мы побеждали и брали в плен. Дядя стонал и вообще прекрасно изображал несчастного великана, потом неожиданно выгибался мостом, и мы летели в траву.
Отец не умел играть с нами, даже когда бывал в хорошем настроении. Обычно и он и мы оставались недовольны, и часто игра кончалась слезами и бранью. Как жаль, что дядя Лауриц вдруг взял и женился! Теперь он бывал у нас реже, и уж если приходил, то всегда разодетый и вместе с молодой женой. И все-таки он был мил и весел, несмотря на то, что нарядный костюм и новое положение заставляли его держаться более чинно, чем раньше. Он еще и теперь, дожив до восьмидесяти лет, сохранил свою веселость. Но он совершил ошибку, поселившись в так называемом «ревенном квартале»: там жили злейшие враги мальчиков из нашего и соседнего кварталов, мы были с ними на ножах и осмеливались показываться там лишь целой оравой, захватив с собой ремни и палки; идти туда в одиночку нечего было и думать. Иногда по воскресеньям мы ходили к дяде в гости вместе с родителями, и для нас это всегда было праздником. Оттербергов мы считали своими единственными родственниками, бывали только
у дяди и его принимали у себя, никаких других знакомств отец с матерью не поддерживали.
Однажды меня и Георга послали к Оттербергам с поручением, которое не сулило нам ничего хорошего: мы должны были принести люльку, временно взятую у нас дядей для первенца. Не так уж приятно будет тащить ее домой издалека. Да и зачем нам люлька? Гораздо лучше без нее.
— Зачем она нам? Разве ты не понимаешь этого, дурачок? Ведь у матери скоро будет маленький. Когда женщина складывает руки на животе — вот так, и нос у нее заостряется, значит, у нее должен родиться ребенок.
Георг выпятил живот и скрестил на нем руки.
— Ну, мы сразу можем послать за пастором и окрестить ребенка, тогда он непременно умрет, — заметил я.
— Ох, как ты глуп! Ведь дети умирают не оттого, что их крестят. Правда, слабых малышей стараются поскорее окрестить, — боятся, что не успеют.
Значит, для нас это не выход. В жизни многое бывает не так, как хочется.
Когда мы пошли напрямик через поле, скот уже угнали домой. Я устал и захотел спать, вероятнее всего от огорчения. Я и теперь становлюсь сонным, если случается что-нибудь неприятное. Мы уселись на землю, и я заснул, положив голову на колени Георгу. Спал я долго, а он, разумеется, скучал, — он вообще быстро начинал скучать, — но разбудить меня не решался. Чтобы кое-как убить время, он принялся набивать мне рот сухим овечьим навозом. Я проснулся оттого, что Георг стал засовывать мне эти маленькие черные и твердые шарики даже в нос. Я закричал, меня начало рвать, а брат усердно помогал мне освободиться от «этой дряни, которая попала в глотку», — но я ему больше уже не верил. И все же, когда какой-то большой мальчик подошел к нам и хотел побить Георга, я тотчас же стал на сторону брата, и чужой мальчик убежал. Таким образом, мы восстановили дружбу и зашагали дальше. Брат всю дорогу болтал, чтобы окончательно загладить свой поступок.
— Конечно, ты еще долго будешь плеваться, шарики не очень-то приятно пахнут. Но, поверь мне, они придают силу, поэтому постарайся как-нибудь привыкнуть к их вкусу. Ты, наверное, видел, что сильные мужчины всегда держат во рту и жуют что-то темное, как раз вроде того, чем я тебя накормил! Тогда сделаешься чертовски сильным. Сегодня ведь этому мальчишке больше всего досталось от тебя.
Георг продолжал морочить мне голову своей болтовней, так что я одурел и под конец совсем перестал соображать. Если бы мы вскоре не пришли в «ревенный квартал», я, наверное, согласился бы есть овечий навоз.
У дяди я впервые в жизни отведал клубничного варенья. Обратный путь тоже был довольно удачным, хотя мы и попали под дождь. Но мы перевернули плетеную люльку вверх дном и, держа ее над головой, шли под ней, как будто под крышей.
Я хорошо помню, каким шумом сопровождалось мое поступление в приют, но зато о времени моего пребывания там у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Мать, разумеется, не могла каждую неделю выкраивать по пятьдесят эре, чтобы платить за учение.
Но я от этого ровно ничего не потерял. Мне не надо было приучать себя к порядку и послушанию. Трудовая жизнь достаточно хорошо научила меня и тому и другому. К учению же за партой я никогда не мог привыкнуть. Не знаю, где искать причину этого: в системе преподавания или во мне самом. Зато я усваивал гораздо больше знаний из самой жизни, чем другие дети, которые, так же как их родители, считали, что черпать знания можно лишь на уроках и из книг.
Впоследствии я заметил, что существует громадная разница между людьми, получившими книжное образование, и такими, как я, поставленными перед необходимостью по крохам собирать знания путем собственного опыта. И позвольте мне сказать, что я не променял бы этот путь ни на что другое. Конечно, гораздо легче овладеть теми или иными знаниями с помощью книги и учителя, чем без них, — требуется только вера в авторитеты и способность заучивать наизусть. Но зато гораздо прочнее те знания, которые дает сама жизнь, — они куда разностороннее и шире. Мне часто приходилось видеть, как люди с высшим образованием становятся в тупик перед самыми простыми явлениями природы. — Это не моя специальность, я этого не изучал,— обычно оправдывались они.
Человек, получающий академическое образование, поставлен, мне кажется, в слишком большую зависимость от книг и от преподносимого ему материала, который он воспринимает пассивно. Он может достичь успеха, если некритически позволит начинить себя знаниями. И, наоборот, человек должен быть чрезвычайно активен, если ему самому приходится заботиться о своем развитии, извлекать знания из тысячи жизненных явлений.
Говорят, куры, которых держат взаперти и пичкают специально составленным кормом, определенными порциями и в положенные часы, теряют способность отыскивать себе пищу, когда их выпускают на волю и предоставляют самим себе; они начинают класть яйца, но без скорлупы, потому что разучились отделять и собирать необходимое для скорлупы вещество — известь. Я обладал умением отбирать из жизни и классифицировать то, что было необходимо для моего роста, да и теперь еще не утратил этой способности, что может до известной степени отдалить меня от интеллигенции, большая часть которой получает в наш век академическое образование.
В детстве я еще не умел пользоваться накопленным опытом и освежать в памяти усвоенное, да и впоследствии не научился этому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Отец не умел играть с нами, даже когда бывал в хорошем настроении. Обычно и он и мы оставались недовольны, и часто игра кончалась слезами и бранью. Как жаль, что дядя Лауриц вдруг взял и женился! Теперь он бывал у нас реже, и уж если приходил, то всегда разодетый и вместе с молодой женой. И все-таки он был мил и весел, несмотря на то, что нарядный костюм и новое положение заставляли его держаться более чинно, чем раньше. Он еще и теперь, дожив до восьмидесяти лет, сохранил свою веселость. Но он совершил ошибку, поселившись в так называемом «ревенном квартале»: там жили злейшие враги мальчиков из нашего и соседнего кварталов, мы были с ними на ножах и осмеливались показываться там лишь целой оравой, захватив с собой ремни и палки; идти туда в одиночку нечего было и думать. Иногда по воскресеньям мы ходили к дяде в гости вместе с родителями, и для нас это всегда было праздником. Оттербергов мы считали своими единственными родственниками, бывали только
у дяди и его принимали у себя, никаких других знакомств отец с матерью не поддерживали.
Однажды меня и Георга послали к Оттербергам с поручением, которое не сулило нам ничего хорошего: мы должны были принести люльку, временно взятую у нас дядей для первенца. Не так уж приятно будет тащить ее домой издалека. Да и зачем нам люлька? Гораздо лучше без нее.
— Зачем она нам? Разве ты не понимаешь этого, дурачок? Ведь у матери скоро будет маленький. Когда женщина складывает руки на животе — вот так, и нос у нее заостряется, значит, у нее должен родиться ребенок.
Георг выпятил живот и скрестил на нем руки.
— Ну, мы сразу можем послать за пастором и окрестить ребенка, тогда он непременно умрет, — заметил я.
— Ох, как ты глуп! Ведь дети умирают не оттого, что их крестят. Правда, слабых малышей стараются поскорее окрестить, — боятся, что не успеют.
Значит, для нас это не выход. В жизни многое бывает не так, как хочется.
Когда мы пошли напрямик через поле, скот уже угнали домой. Я устал и захотел спать, вероятнее всего от огорчения. Я и теперь становлюсь сонным, если случается что-нибудь неприятное. Мы уселись на землю, и я заснул, положив голову на колени Георгу. Спал я долго, а он, разумеется, скучал, — он вообще быстро начинал скучать, — но разбудить меня не решался. Чтобы кое-как убить время, он принялся набивать мне рот сухим овечьим навозом. Я проснулся оттого, что Георг стал засовывать мне эти маленькие черные и твердые шарики даже в нос. Я закричал, меня начало рвать, а брат усердно помогал мне освободиться от «этой дряни, которая попала в глотку», — но я ему больше уже не верил. И все же, когда какой-то большой мальчик подошел к нам и хотел побить Георга, я тотчас же стал на сторону брата, и чужой мальчик убежал. Таким образом, мы восстановили дружбу и зашагали дальше. Брат всю дорогу болтал, чтобы окончательно загладить свой поступок.
— Конечно, ты еще долго будешь плеваться, шарики не очень-то приятно пахнут. Но, поверь мне, они придают силу, поэтому постарайся как-нибудь привыкнуть к их вкусу. Ты, наверное, видел, что сильные мужчины всегда держат во рту и жуют что-то темное, как раз вроде того, чем я тебя накормил! Тогда сделаешься чертовски сильным. Сегодня ведь этому мальчишке больше всего досталось от тебя.
Георг продолжал морочить мне голову своей болтовней, так что я одурел и под конец совсем перестал соображать. Если бы мы вскоре не пришли в «ревенный квартал», я, наверное, согласился бы есть овечий навоз.
У дяди я впервые в жизни отведал клубничного варенья. Обратный путь тоже был довольно удачным, хотя мы и попали под дождь. Но мы перевернули плетеную люльку вверх дном и, держа ее над головой, шли под ней, как будто под крышей.
Я хорошо помню, каким шумом сопровождалось мое поступление в приют, но зато о времени моего пребывания там у меня не сохранилось никаких воспоминаний. Мать, разумеется, не могла каждую неделю выкраивать по пятьдесят эре, чтобы платить за учение.
Но я от этого ровно ничего не потерял. Мне не надо было приучать себя к порядку и послушанию. Трудовая жизнь достаточно хорошо научила меня и тому и другому. К учению же за партой я никогда не мог привыкнуть. Не знаю, где искать причину этого: в системе преподавания или во мне самом. Зато я усваивал гораздо больше знаний из самой жизни, чем другие дети, которые, так же как их родители, считали, что черпать знания можно лишь на уроках и из книг.
Впоследствии я заметил, что существует громадная разница между людьми, получившими книжное образование, и такими, как я, поставленными перед необходимостью по крохам собирать знания путем собственного опыта. И позвольте мне сказать, что я не променял бы этот путь ни на что другое. Конечно, гораздо легче овладеть теми или иными знаниями с помощью книги и учителя, чем без них, — требуется только вера в авторитеты и способность заучивать наизусть. Но зато гораздо прочнее те знания, которые дает сама жизнь, — они куда разностороннее и шире. Мне часто приходилось видеть, как люди с высшим образованием становятся в тупик перед самыми простыми явлениями природы. — Это не моя специальность, я этого не изучал,— обычно оправдывались они.
Человек, получающий академическое образование, поставлен, мне кажется, в слишком большую зависимость от книг и от преподносимого ему материала, который он воспринимает пассивно. Он может достичь успеха, если некритически позволит начинить себя знаниями. И, наоборот, человек должен быть чрезвычайно активен, если ему самому приходится заботиться о своем развитии, извлекать знания из тысячи жизненных явлений.
Говорят, куры, которых держат взаперти и пичкают специально составленным кормом, определенными порциями и в положенные часы, теряют способность отыскивать себе пищу, когда их выпускают на волю и предоставляют самим себе; они начинают класть яйца, но без скорлупы, потому что разучились отделять и собирать необходимое для скорлупы вещество — известь. Я обладал умением отбирать из жизни и классифицировать то, что было необходимо для моего роста, да и теперь еще не утратил этой способности, что может до известной степени отдалить меня от интеллигенции, большая часть которой получает в наш век академическое образование.
В детстве я еще не умел пользоваться накопленным опытом и освежать в памяти усвоенное, да и впоследствии не научился этому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45