Уж эта молодежь... О чем только не говорили у костра! Об антиматерии, теории относительности. «Человек за один год может прожить сто земных лет. Для этого достаточно только мчаться с огромной скоростью. Со скоростью света, используя энергию антиматерии». Наум Сидорович поправлял головешки в печке и усмехался про себя. Ему хотелось заметить им, что на земле человек тоже должен находиться в более ускоренном движении. Ну конечно, двигаться не со скоростью света, а по мере своих сил и способностей. Чтобы жизнь была прожита с максимальной пользой. Но он ничего не стал говорить у костра. Ведь они, эти ребята, много читают, им и так уже оскомину набили всевозможными советами и нравоучениями. Если уж говорить им, то надо говорить что-то новое. Пусть они мечтают об антиматериях и антимирах. Будет время — сами поймут, что на земле жизнь надо прожить по земному времени.
У старика тоже были свои земные заботы. Даже свои домашние дела, которые он выполнял каждый вечер в той же последовательности. Сперва он затопил плиту. Когда дрова разгорелись, взял ведро и пошел за водой. Валил снег, и тропу к проруби опять занесло. Ветер бросал в лицо колючий снег. Старик светил карманным фонариком, пытаясь отыскать тропу, по которой ходили за водой.
Когда он вернулся, комната показалась уже уютней: в плите весело трещали поленья и стало теплее. Старик поставил на плиту чайник и проверил свои запасы. Опять забыл зайти в магазин. В шкафу нашлась горбушка хлеба, кусок мяса и немного колбасы. На ужин хватит.
Науму Сидоровичу довелось за свой век жить и питаться по-всякому. Он знал жизнь и обеспеченную, приходилось ему жить на хлебе и воде, притом порой и хлеба не было. Он жил и в богато обставленной квартире со всеми удобствами, и приходилось ему лежать на жестких нарах холодного и сырого барака. Он получал и цветы и пинки, слышал крики восхищения и злые окрики.
Старик открыл дверцу плиты и присел погреться у огня. Хорошо вот так посидеть дома, перед огнем, и не думать ни о чем. А как заставишь себя не думать, пока жив, все думаешь: «Как там Изольда, бедная Изольда!» Изольда, его доченька Изольда под следствием, обвиненная в растрате, в хищении.
Науму Сидоровичу самому пришлось побывать даже в тюрьме, но и тогда, в те тяжелые времена, он сумел отнестись к своему положению философски. Он был один из многих. Но — Изольда, доченька! У нее ведь жизнь только начинается. Что она знает в жизни? Школу, подруг школьных да книги.
Старик знал, в чем обвиняют дочь. И ничем не мог помочь ей: все подтверждалось документами, да и сама Изольда признала растрату. Но старик не верил, что Изольда воровка, расхитительница. Что-то тут не так.
Когда он думал об Изольде, на душе становилось невыносимо тяжело. Он долго не мог заснуть, потом начинала болеть голова. И Наум Сидорович старался заставить себя думать о чем-то другом.
«Неужели Коллиев отберет инструменты?» Наум Сидорович представил, каким ударом это будет для детей. Они увлеклись духовым оркестром. Он уже мысленно видел огорченные лица ребятишек и с печалью подумал, что в их глазах он будет чуть ли не предателем, человеком, не сдержавшим своего слова. Ведь они так уверены, что дядя Наум не даст их в обиду, отстоит созданный только что духовой оркестр.
Наум Сидорович в душе сознавал, что характер у него не ангельский. Все он требует, все ему мало. Да, требовать он умеет, но не для себя. Если ворчит и ругается, то отнюдь не ради себя, а во имя общего дела. Да, случается, он и хватает через край, слишком горячится, слишком много шумит. Но что поделаешь, если у него такой характер, если он не может равнодушно пройти мимо, а идет часто напролом.
Поужинав и убрав со стола, Наум Сидорович стал рассматривать книги на этажерке Изольды: что бы почитать перед сном? Тургенев, Горький, Толстой, Ремарк, Хемингуэй, Стендаль... А вот тетради — в них Изольда записывала понравившиеся ей мысли из прочитанных книг. О жизни, о любви, о счастье, о честности и искренности... Прекрасные, чистые, честные мысли — а сама теперь под следствием, растратчица.
Нет, сегодня Наум Сидорович не станет перечитывать эти тетрадки — и так слишком горько на душе. На пол упала лежавшая сверху книга. Старик поднял ее. «Молодая
гвардия». Из книги выглядывала тонкая тетрадь в синей обложке. Наум Сидорович машинально развернул ее и увидел между страницами ветку березы с маленькими засохшими листиками. Дочь давала ему читать свои дневники, но эту тетрадку он видел впервые.
Наум Сидорович залез под одеяло, пододвинул настольную лампу ближе к кровати и раскрыл синюю тетрадку.
РАССКАЗ О ПОЖЕЛТЕВШЕЙ ВЕТКЕ
«Опять прошел день. И заполнен он был сплошной прозой: говядиной, рыбой, капустой. Большие весы отсырели и, кажется, врут. А счеты так заржавели, что костяшки, пожалуй, скоро придется передвигать двумя руками.
Странная вещь. Везде люди как люди, только не в столовой. В столовой они вечно шумят, скандалят. Глядя на них, я вспоминаю Пушка, такую маленькую, ласковую собачку. Пушок был такой добрый, лаял он только от радости. Но не дай бог подойти к нему, когда он ел,— он урчал, скалил зубы. Но ведь люди-то должны есть по-человечески. Больше всего я боюсь тех, кто тайком приносит с собой водку. Я знаю: они разливают ее по стаканам под столом. Я скорее пошла бы и вырвала из зубов Пушка кость, но к этим больше не пойду, пусть лакают сколько влезет. Меня и так уже обругали последними словами и даже грозили, что, мол, покажут мне.
Не знаю, что сегодня было бы, если бы не вмешался один парень из ремонтных мастерских. Его зовут Игорь. Он сидел за соседним столиком. Смелый парень — подошел и, ничего не говоря, вывернул из руки одного из этих пьянчуг бутылку с водкой и выбросил на улицу. Их, этих пьянчуг, было несколько, а Игоря они побоялись тронуть.
В десять я закрыла столовую. Подсчитала чеки, проверила выручку. Шел уже двенадцатый час, когда я вышла. На улице меня ждал Игорь. Я удивилась и даже перепугалась. Спросила, что он тут делает. Он растерялся, не знал, что сказать. Потом стал говорить, что слышал, как грозились со мной расправиться, и решил проводить меня. Ведь сегодня суббота, и получку давали. И вправду — неподалеку горланили пьяные. Я обрадовалась. Хотя, впрочем, мне ничего не угрожало, и я не боялась ни капельки — ночи сейчас светлые и люди еще не спят. И Игорь вовсе не показался мне таким сильным, как днем,— очень уж он был стеснительным. Мы стояли с ним во дворе столовой и не знали, о чем говорить. Он передвигал носком ботинка; с места на место щепку, а я смотрела на эту щепку.
Сегодня я хочу писать об Игоре. Только для себя. Может, когда-нибудь дам прочитать Игорю. Но только ему — и больше никому. Какие глупости я сейчас пишу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93