Иногда я задаюсь вопросом, не совершил ли я ошибки, поскольку я уверен (хотя она никогда мне об этом не говорила), что она не одобряла моей женитьбы, и, может быть, это несколько охладило ее чувства ко мне и заставило забыть обязанности по отношению к своему настоящему супругу.
— Ты не говорил, что был женат! — невольно вмешался я.
— Да, как многие наши офицеры, я женился в Карфагене на своей синеглазой вандалке. И, как многие из таких браков, долго он не продлился. Вскоре после этого она потеряла свое имущество, когда правительство приказало конфисковать вандальские земли, и мудро позаботилась о том, чтобы найти мужа, более способного содержать себя, чем я. Боюсь, все это было ошибкой. Есть люди, не созданные для брака. Даже для дружбы, может быть Я был женат почти два года и все же едва помню лицо своей жены. Единственное, что я помню со времени нашей совместной жизни, так это как на их варварском наречии приказать подать обед: scapia matzm ia drmcan!
А вот Хелладия — любовница Аполлоса — встает передо мной так, словно ни дня не прошло с тех пор, как мы разговаривали в последний раз тридцать лет назад! Бедняжка. Это было тогда, когда я вернулся в Александрию после Каллиника, чтобы рассказать ей о гибели Аполлоса. Она уже получила об этом известия незадолго до моего приезда, но стояла передо мной бледная, вся в слезах, словно впервые услышала это от меня. Она была так хороша, что я вмиг понял — это не я, оставшийся в живых после побоища при Каллинике, счастливец, а Аполлос. Признаюсь, в тот миг я завидовал ему.
Бедная, милая Хелладия! Помню, она, рыдая, вцепилась в меня, даже просила взять ее с собой, глядя на меня так нежно, говоря, что мы были лучшими друзьями Аполлоса и вместе мы по крайней мере сможем хранить память о нем! Я почувствовал такое искушение, какого ни прежде, ни потом в жизни не испытывал, но счастлив сказать, что моя верность другу преодолела все остальные чувства. Я сказал ей — довольно резко, боюсь, — что должен тотчас встать под орлов, и оставил ее в одиночестве в той комнате, где она провела столько беспечных, счастливых часов. Она повисла на мне и попыталась поцеловать меня на прощание. У нее была мокрая щека, и мне пришлось поспешно уйти Как мог я сказать ей, что я боюсь, что не смогу остаться верным памяти нашего дорогого друга, если хоть еще немного побуду с ней! Я рад, что поступил верно, хотя временами я спрашиваю себя: неужели это действительно было бы так дурно, если бы то, чего я боялся, случилось?
Трибун смущенно замолк. Но я не ответил на его вопрос, поскольку, если бы и знал ответ, он не был бы добрым. Он неловко прочистил горло и быстро вернулся к своему рассказу. — Бедная, милая Хелладия, — пробормотал он, — где ты теперь? Прости, друг мой, иногда моя повесть бежит сама по себе, словно необученный конь под новобранцем на первом параде в кампусе. О чем бишь я? А, да, о днях моей юности. Что же, после того как осада с Рима была снята, меня так и подмывало навестить дом моего детства. Все те годы, что я провел в Египте и в Восточной префектуре, я мечтал еще раз посмотреть на Рим из окна в башне. Этот вид в детстве так возбуждал мое воображение. Я мысленно рисовал себе тучу пыли, висевшую над оживленной дорогой Виа Клодиа за оливковыми рощами Я вспоминал вылазки, которые мы с отцом временами устраивали на озеро Сабатин, где мы часами сидели, ловя рыбу или пуская черепки прыгать по воде. Я слышал скрип телег и веселые крики рабов, возвращавшихся вечером со сбора винограда, звон гонга с виллы, собиравший нас к обеду, утреннее цоканье копыт эскорта, который сопровождал моего отца в Сенат, и многое другое. Ладно… Мне кажется, что чаще всего мне приходит на ум тот день, когда мы с отцом играли в наш игрушечный флот на водохранилище. Я помню каждое его слово, смену всех выражений его лица. Не спрашивай, почему я помню этот день лучше прочих. Я не знаю этого.
— Ты побывал дома? Там все изменилось?
— Не знаю. Когда у меня появлялась такая возможность, я все откладывал и откладывал. Так и не съездил туда. Не знаю почему. Может, боялся, что готы разрушили дом, а видеть это было бы тяжело. Странное дело — пока мы несколько месяцев сидели в осаде и не могли выбраться, я каждый день забирался на башню у Саларийских ворот и изо всех сил старался разглядеть нашу виллу среди северных холмов. Я так и не увидел ее, хотя оттуда Рим было видно.
Конечно, я повидал много других знакомых мест. Они страшно переменились. Большинство горожан сбежали или перемерли с голоду во время готской оккупации. Ко времени моего прибытия (я сопровождал подкрепление под командой Мартина и Валериана) дела у нас шли туго. Много общественных зданий было снесено ради камня, который использовали для новых стен, сооруженных Велизарием. Статуи мавзолея Адриана, разбитые, лежали на земле, и наш гарнизон был обязан в критический момент сбрасывать их со стен на врага.
Но корабль Энея был до сих пор в полной сохранности, как и много лет назад, когда отец впервые взял меня в дом у Тибра, где он стоял, рассказывая о предопределенной Риму славе. Не спрашивай, как он сохранился, когда столько было утрачено. Для меня это был, в конце концов, символ вечного могущества Империи. Разве не на этом самом корабле ее основатель, странник, не имеющий друзей, скиталец по морским волнам, пережил ужасные бури, которые напускала на него Юнона во время его бегства из Трои? Он пережил разрушительную ярость варваров, чтобы увидеть возрождение Рима в наше время, и я верю, что его шпангоуты и киль так крепко и искусно соединены, что он переживет и новый потоп, и все шторма, которые Господь сочтет нужным выпустить на нас из Пещеры Эола.
Внизу, под опасной скалой, на которой ютились, беседуя, мы с трибуном, лежала тьма. Сырой ветер с затопленной равнины кружился в кустах и ветвях вокруг нас, и на мгновение мне показалось, что нас тоже может унести во враждебный океан. В словах моего собеседника на миг сверкнуло поэтическое вдохновение — может, его мысли вызвали к жизни старые стихи, вложенные в его сознание еще в детстве.
— Раза два во время осады я приходил на место, где рядом с Капитолием находилась моя старая школа, — продолжал говорить мне на ухо Руфин. — Странно, что офицер с такими большими полномочиями был прежде мальчишкой, все заботы которого и были-то что подраться с товарищами за сиденье, с которого лучше всего было видно улицу. Где-то был теперь наш старый магистер, чья ферула наводила на меня в детстве такой ужас? Я стоял на том месте, откуда мой отец однажды отвел меня в мой класс и вспоминал — нет, не вспоминал. Я видел все это, как прежде, — как он посмотрел на меня с любовью и гордостью И с горечью вспомнил, как я даже не задержался, чтобы побыть с ним — а ведь мог, — а побежал к моим товарищам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220