Он знает, что я в этой стране под вымышленным именем или с фальшивым паспортом. Уже за одно это он мог бы меня арестовать.
– Это было бы не похоже на Макса. Он никогда не действует поспешно. Тихо-тихо подбираться, без добычи не остаться – вот его метод. Он установит за нами наблюдение, посмотрит, что мы задумали. А теперь... – Она отложила нож. – Может быть, ты скажешь мне, что именно мы должны здесь делать.
Рубен посмотрел на нее пораженный:
– Ты хочешь сказать, что не знаешь этого? Разве Салли не ввела тебя в курс дела? Она сказала мне, что ты понимаешь грозящие опасности, что ты сама вызвалась ехать со мной, показать мне, как здесь и что, за какие ниточки нужно дергать.
Анжелина кивнула:
– Она рассказала мне кое-что. Но в воскресенье я все еще была наполовину одурманена наркотиками. Я только сейчас начинаю по-настоящему приходить в себя. Салли сказала мне, что работает на правительственное агентство, что ты тоже согласился на них работать. Она сообщила мне, что у тебя большие проблемы, что расследование убийства Рика прекращено и что единственный для тебя способ обелить свое имя – это внедриться в группу здесь. И еще она сказала мне, что я подвергаюсь большей опасности, оставаясь в Нью-Йорке. Ну? Что-нибудь из этого правда?
Он объяснил ей все как мог подробнее. Анжелина напряженно слушала его, наблюдая, как солнце путешествует по двору и крошечные пичужки снуют туда-сюда в кронах высоких, изящных деревьев. Когда он закончил, она некоторое время молчала, ее лицо было ничего не выражавшей маской. Солнце коснулось ее. Его пальцы дотронулись до ее руки и снова отодвинулись.
– Берегись Макса, – сказала она наконец. – Он станет смотреть и ждать и заставит тебя думать, что поводок у тебя длинный-длинный. Но в конце он причинит тебе боль. И убьет тебя, если ему так захочется.
Ее шоколад остыл. Крошки от круасана лежали у нее на коленях, как золотой песок. Она вздрогнула всем телом и потом долгое время сидела молча.
Трущобы были ужаснее всего, что Рубен мог себе вообразить. Анжелина настояла, чтобы водитель повез их этой дорогой, она хотела, чтобы Рубен увидел их, хотела, чтобы он воспринял Гаити целиком. Это было то, что ее с детства приучали избегать, то, что ее брат Макс не жалея сил старался увековечить.
Первое, что заметил Рубен, это жара, второе – вонь. Люди жили здесь, как собаки, как низкие твари, в своих собственных испражнениях, в мире гниющего мусора, открытых выгребных ям, рядом с разлагающимися тушами животных. Их дома были сделаны из картонных коробок, полиэтиленовых мешков, кусков жести. Их хватало на ночь, на две ночи, иногда на целую неделю, а потом приходили дожди и прибивали их к земле, или сильный ветер налетал с моря и разметал их в клочья, или начинался пожар и сжигал их дотла. Город лачуг весь состоял из ветра и воздуха, он постоянно двигался, разрастался, рушился, соединялся, перестраивался.
Вчерашняя гроза произвела здесь страшные разрушения. Люди сновали во все стороны в жидкой грязи и вонючих отбросах, собирая обрывки мешковины, джутовой и нейлоновой, жестяные банки, сломанные палки. Бруклин был бедой. Гибсон-стрит была бедой. Но в сравнении с этим жизнь там была роскошью. Рубен поднял окно в машине, отгородившись от вони и звуков. Но он не мог отгородиться от лиц.
Они въехали в город, пробираясь через узкие улочки, забитые автомобилями, мап-мапами, вьючными животными и двухколесными колясками, которые тащили за собой натужно, с присвистом дышавшие мужчины и узкогрудые мальчики, – отчаянный взрыв мелькающих ног и колес, где только одно имело значение – продвигаться вперед, не теряя скорости. Рубен почти всю дорогу держал глаза закрытыми. Анжелина направила водителя в тихую улочку рядом с католическим собором, совсем рядом с улицей Бон-Фуа. Было похоже, что улочка не имела своего имени. Анжелина, говоря о ней, не назвала его.
Они остановились у двухэтажного деревянного дома, окрашенного в яркий розовый цвет, с голубыми ставнями. Стертые ступени вели наверх к стеклянной двери. Анжелина поднялась по ним и позвонила, дернув за шнурок, пока Рубен ждал внизу с чемоданами. Люди проходили мимо, разглядывая его без всякого стеснения. Стайка ребятишек храбро крикнула: "Allo, blanc! " – и с хохотом бросилась врассыпную. За дверью раздались шаги. Юная девушка приоткрыла дверь и выглянула наружу. Анжелина шепотом сказала ей несколько слов, и та исчезла.
Через несколько секунд дверной проем заполнило буйство шума и цвета. Анжелина исчезла в объятиях огромной женщины, которая словно вся состояла из бесчисленных метров хлопчатобумажной ткани ярчайших расцветок. Женщины обнялись, отстранились, чтобы взглянуть друг на друга, и обнялись снова, И тут Анжелина вдруг безудержно разрыдалась, прижавшись к огромной груди второй женщины как исстрадавшееся дитя.
Все еще плачущую, Анжелину увели в дом, оставив Рубена со всем багажом внизу ступеней. Дверь осталась широко распахнутой. Он подождал еще с минуту. Потом просто поднял чемоданы и занес их внутрь.
Найти Анжелину было не трудно. Ее отвели в глубину дома, в просторную кухню, остро пахнущую травами и пряностями, где она села на низкий стул с прямой спинкой в окружении огромной женщины и тесной кучки других, менее дородных. Рубена никто просто не замечал.
Мало-помалу Анжелина успокоилась. Одна женщина принесла бутылку клэрена, другая затянула песню низким голосом. Наконец Анжелина подняла глаза и увидела Рубена, смущенно стоявшего в дверях, страдающего от жары и чувства неловкости. Она улыбнулась и махнула ему рукой, подзывая к себе:
– Рубен, прости меня, это было очень грубо с моей стороны. Позволь мне представить тебя. – Она встала и взяла руку огромной женщины в свою. – Рубен, это Мама Вижина. Вижина – мамбо, то, что ты назвал бы жрицей вуду. Приезжая на Гаити, мы с Риком всегда останавливались здесь. Она научила его всему, что он знал о водун, посвятила его во все mysteres . Я только что сообщила ей, что он умер. Вижина любила Рика. Она была одной из немногих, кому он нравился. Я думаю, она понимала его. Или еще что-нибудь.
Вижине было, прикинул Рубен, лет пятьдесят пять, может быть чуть больше. Ее тело было триумфом плоти, спрятанное в просторном хлопчатобумажном платье с абстрактным узором из ярких, ликующих красок. На голове она носила платок из той же ткани, повязанной традиционным способом. Между платьем и платком простиралось лицо.
Рубен почувствовал, что не в состоянии отвернуться от ее лица, оторвать свои глаза от ее глаз. Это было вполне обыкновенное лицо, поднятое какой-то внутренней алхимией на новый уровень. Или, возможно, наоборот: необыкновенное лицо, чья необыкновенность была приглушена, опущена на несколько тонов, чтобы простые смертные могли воспринимать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Это было бы не похоже на Макса. Он никогда не действует поспешно. Тихо-тихо подбираться, без добычи не остаться – вот его метод. Он установит за нами наблюдение, посмотрит, что мы задумали. А теперь... – Она отложила нож. – Может быть, ты скажешь мне, что именно мы должны здесь делать.
Рубен посмотрел на нее пораженный:
– Ты хочешь сказать, что не знаешь этого? Разве Салли не ввела тебя в курс дела? Она сказала мне, что ты понимаешь грозящие опасности, что ты сама вызвалась ехать со мной, показать мне, как здесь и что, за какие ниточки нужно дергать.
Анжелина кивнула:
– Она рассказала мне кое-что. Но в воскресенье я все еще была наполовину одурманена наркотиками. Я только сейчас начинаю по-настоящему приходить в себя. Салли сказала мне, что работает на правительственное агентство, что ты тоже согласился на них работать. Она сообщила мне, что у тебя большие проблемы, что расследование убийства Рика прекращено и что единственный для тебя способ обелить свое имя – это внедриться в группу здесь. И еще она сказала мне, что я подвергаюсь большей опасности, оставаясь в Нью-Йорке. Ну? Что-нибудь из этого правда?
Он объяснил ей все как мог подробнее. Анжелина напряженно слушала его, наблюдая, как солнце путешествует по двору и крошечные пичужки снуют туда-сюда в кронах высоких, изящных деревьев. Когда он закончил, она некоторое время молчала, ее лицо было ничего не выражавшей маской. Солнце коснулось ее. Его пальцы дотронулись до ее руки и снова отодвинулись.
– Берегись Макса, – сказала она наконец. – Он станет смотреть и ждать и заставит тебя думать, что поводок у тебя длинный-длинный. Но в конце он причинит тебе боль. И убьет тебя, если ему так захочется.
Ее шоколад остыл. Крошки от круасана лежали у нее на коленях, как золотой песок. Она вздрогнула всем телом и потом долгое время сидела молча.
Трущобы были ужаснее всего, что Рубен мог себе вообразить. Анжелина настояла, чтобы водитель повез их этой дорогой, она хотела, чтобы Рубен увидел их, хотела, чтобы он воспринял Гаити целиком. Это было то, что ее с детства приучали избегать, то, что ее брат Макс не жалея сил старался увековечить.
Первое, что заметил Рубен, это жара, второе – вонь. Люди жили здесь, как собаки, как низкие твари, в своих собственных испражнениях, в мире гниющего мусора, открытых выгребных ям, рядом с разлагающимися тушами животных. Их дома были сделаны из картонных коробок, полиэтиленовых мешков, кусков жести. Их хватало на ночь, на две ночи, иногда на целую неделю, а потом приходили дожди и прибивали их к земле, или сильный ветер налетал с моря и разметал их в клочья, или начинался пожар и сжигал их дотла. Город лачуг весь состоял из ветра и воздуха, он постоянно двигался, разрастался, рушился, соединялся, перестраивался.
Вчерашняя гроза произвела здесь страшные разрушения. Люди сновали во все стороны в жидкой грязи и вонючих отбросах, собирая обрывки мешковины, джутовой и нейлоновой, жестяные банки, сломанные палки. Бруклин был бедой. Гибсон-стрит была бедой. Но в сравнении с этим жизнь там была роскошью. Рубен поднял окно в машине, отгородившись от вони и звуков. Но он не мог отгородиться от лиц.
Они въехали в город, пробираясь через узкие улочки, забитые автомобилями, мап-мапами, вьючными животными и двухколесными колясками, которые тащили за собой натужно, с присвистом дышавшие мужчины и узкогрудые мальчики, – отчаянный взрыв мелькающих ног и колес, где только одно имело значение – продвигаться вперед, не теряя скорости. Рубен почти всю дорогу держал глаза закрытыми. Анжелина направила водителя в тихую улочку рядом с католическим собором, совсем рядом с улицей Бон-Фуа. Было похоже, что улочка не имела своего имени. Анжелина, говоря о ней, не назвала его.
Они остановились у двухэтажного деревянного дома, окрашенного в яркий розовый цвет, с голубыми ставнями. Стертые ступени вели наверх к стеклянной двери. Анжелина поднялась по ним и позвонила, дернув за шнурок, пока Рубен ждал внизу с чемоданами. Люди проходили мимо, разглядывая его без всякого стеснения. Стайка ребятишек храбро крикнула: "Allo, blanc! " – и с хохотом бросилась врассыпную. За дверью раздались шаги. Юная девушка приоткрыла дверь и выглянула наружу. Анжелина шепотом сказала ей несколько слов, и та исчезла.
Через несколько секунд дверной проем заполнило буйство шума и цвета. Анжелина исчезла в объятиях огромной женщины, которая словно вся состояла из бесчисленных метров хлопчатобумажной ткани ярчайших расцветок. Женщины обнялись, отстранились, чтобы взглянуть друг на друга, и обнялись снова, И тут Анжелина вдруг безудержно разрыдалась, прижавшись к огромной груди второй женщины как исстрадавшееся дитя.
Все еще плачущую, Анжелину увели в дом, оставив Рубена со всем багажом внизу ступеней. Дверь осталась широко распахнутой. Он подождал еще с минуту. Потом просто поднял чемоданы и занес их внутрь.
Найти Анжелину было не трудно. Ее отвели в глубину дома, в просторную кухню, остро пахнущую травами и пряностями, где она села на низкий стул с прямой спинкой в окружении огромной женщины и тесной кучки других, менее дородных. Рубена никто просто не замечал.
Мало-помалу Анжелина успокоилась. Одна женщина принесла бутылку клэрена, другая затянула песню низким голосом. Наконец Анжелина подняла глаза и увидела Рубена, смущенно стоявшего в дверях, страдающего от жары и чувства неловкости. Она улыбнулась и махнула ему рукой, подзывая к себе:
– Рубен, прости меня, это было очень грубо с моей стороны. Позволь мне представить тебя. – Она встала и взяла руку огромной женщины в свою. – Рубен, это Мама Вижина. Вижина – мамбо, то, что ты назвал бы жрицей вуду. Приезжая на Гаити, мы с Риком всегда останавливались здесь. Она научила его всему, что он знал о водун, посвятила его во все mysteres . Я только что сообщила ей, что он умер. Вижина любила Рика. Она была одной из немногих, кому он нравился. Я думаю, она понимала его. Или еще что-нибудь.
Вижине было, прикинул Рубен, лет пятьдесят пять, может быть чуть больше. Ее тело было триумфом плоти, спрятанное в просторном хлопчатобумажном платье с абстрактным узором из ярких, ликующих красок. На голове она носила платок из той же ткани, повязанной традиционным способом. Между платьем и платком простиралось лицо.
Рубен почувствовал, что не в состоянии отвернуться от ее лица, оторвать свои глаза от ее глаз. Это было вполне обыкновенное лицо, поднятое какой-то внутренней алхимией на новый уровень. Или, возможно, наоборот: необыкновенное лицо, чья необыкновенность была приглушена, опущена на несколько тонов, чтобы простые смертные могли воспринимать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115