Как последняя дура, она ответила тем, что стала любить его еще больше, предлагая ему себя снова и снова, пока истина наконец не оскалилась всеми своими отвратительными мелкими зубками: он хотел сделать ей больно, и чем чаще она превращала свое тело в награду за его измены, тем большее удовольствие ему доставляла боль, которую он мог ей причинить. Поэтому теперь она держала свое тело при себе и была глубоко уязвлена, когда увидела, что он, судя по всему, остался к этому равнодушным. Или не заметил.
Но в этом году он не ожил совсем. Его походка так и осталась тяжелой, словно свинцовой, щеки – бледными. Ему минуло сорок девять, он был злым, хрупким и лишенным изящества. Если он смотрел на себя в зеркало, то делал это не из любви.
Она услышала, как в двери повернулся ключ. Часы показывали начало девятого. Она решила, что он пил в «Прекрасной Креолке» на Флэтбуш Авеню. Рик начал сшиваться там примерно с год назад, он пил неразбавленный клэрэн и получал удовольствие от приглушенного гула, который всякий раз поднимался там с его появлением – он был единственным белым в этом баре, где собирались и пили ром одни гаитянцы. Он, разумеется, никогда не напивался слишком пьяным; это была его сильная черта – пить и сохранять полный контроль над собой. Любить и оставаться безучастным. Ведь было время, когда он любил ее, не так ли?
– Ты ел?
Он покачал головой.
– Будешь ужинать?
– Если у тебя есть что-нибудь. У тебя есть что-нибудь? – Он поставил дипломат на пол, новый дипломат, который он купил в июне.
– Я посмотрю. – Она нерешительно помолчала. Он не казался слишком пьяным. Вполне владел собой.
– Ты так и не нашел Филиуса? – спросила она.
– Пока нет. – Он прятал от нее глаза. Рик казался не просто усталым, а измотанным до предела, словно малейшего толчка было достаточно, чтобы он сорвался. Его гнев, когда он проявлялся, был неизменно холодным. Она боялась этого холода больше, чем побоев: его тщательный, академический выбор слов, манерный тон, бледные безжалостные глаза.
– Что это значит: «пока нет»? Прошла уже неделя, Рик. Никто из тех, у кого ты спрашивал, не помнит, чтобы видел его за последние полтора месяца. Я хочу знать, что происходит. Я хочу знать, имеет ли это какое-то отношение к... к той другой проблеме. – Сегодня ей было все равно, толкнет она его за грань, на которой он балансировал, или нет. Исчезновение Филиуса потрясло ее. В ее животе копошились крошечные паучки страха, предупреждая ее об опасности. Последний раз, когда кто-то из их друзей видел Филиуса, был за два дня до того, как тринадцатый канал транслировал «Бетти Блю».
– Ничего не происходит. Сегодня в «Креолке» я виделся с Ти-Жуэ. Он мне сказал, что Филиус поговаривал о возвращении на Гаити. У него еще оставались там родные. Ти-Жуэ полагает, что он завел себе маленькую подружку по дороге на Жакмель. Говорят, хорошенькая девчонка. Семнадцать лет и горяча, как перчик чили. Он познакомился с ней в прошлом году, когда ездил в командировку в Мариго. Ти-Жуэ говорит, она, по слухам, родила ему мальчика. – Рик сделал паузу и улыбнулся.
«Видишь, – словно говорила его ухмылка, – некоторые гаитянские женщины способны иметь детей».
– Вот куда подевался Филиус, – продолжал он. – Сама увидишь. Он вернется со своей татап petite , как-нибудь протащит ее в страну через Майами и появится здесь с нею к Рождеству. Вот увидишь.
– Я думаю, мы должны сообщить в полицию.
– Мы уже говорили об этом, Анжелина. Эта тема закрыта. – Левое веко у него подергивалось. На виске пульсировала жилка, темная, вздувшаяся от крови.
«Сегодня, – подумала она, – он, возможно, хоть раз потеряет контроль над собой».
– Нет, не закрыта, для меня – нет. Если ты не позвонишь в участок, я сама это сделаю.
– Ты никуда звонить не будешь. Филиус на Гаити. Заяви в полицию, и ты просто создашь для него кучу проблем, если он попытается провезти свою девушку через Флориду.
– Ты хочешь сказать, что это создаст кучу проблем для тебя. Ведь ты именно это имеешь ввиду, Рик, не правда ли? Ведь так?
Он понимал, о чем она говорила. Он не был тупым.
Рик фыркнул и отвернулся, направившись в ванную. Анжелина пожала плечами и опустилась в ближайшее кресло. Что толку спорить? Но она была права, она знала, почему Рик отказывался посвятить в это дело полицию.
Половина гаитянцев, живущих в Нью-Йорке, въехала в страну незаконно. Они кое-как добирались до Майами в старых, протекающих лодках, отдав за этот переезд сбережения всей своей жизни. Некоторые тонули по дороге, других по прибытии задерживали и отправляли в центр для переселенцев на Кроум Авеню. Те, кому везло, отыскивали друзей или родственников и как можно быстрее ложились на дно. Кто-то оставался в Майами, остальные перебирались на север: те, у кого было немного денег, – в Квинз или на Манхэттен, прочие – в Бруклин.
Они жили по десять человек в одной комнате, которую снимали в осыпающихся многоквартирных домах из кирпича, или дрожали за дверью с тремя замками в квартирах многоэтажек. Брались за самую серую, самую унизительную работу, получая один доллар за час и работая шестнадцать часов в день, семь дней в неделю, пятьдесят две недели в год. Улицы, на которых они жили, задыхались от отбросов, их соседями были пьяницы и наркоманы, их комнаты не обогревались, и они делили свою пищу с крысами и тараканами.
Это было лучше, чем Гаити. И никто не хотел неприятностей с полицией.
Рику, с другой стороны, было совершенно наплевать, кого высылали домой, а кто оставался с крысами. Десять лет назад Анжелина готова была поспорить, что он по-настоящему болел за них душой. Он входил в комитеты по правам гаитянских беженцев, заставлял своего конгрессмена засиживаться допоздна, строча письма о последнем нарушении закона об иммиграции, собирал деньги для отправки будущим беженцам из Жереми и Кап-Аитьена. Десять лет назад она сказала бы, что он делал все это из любви. Теперь она знала лучше. Теперь она знала, что он делал все это для Рика. И делал все это для Рика с самого начала.
Гаитянцы были для него божьим даром: готовая этническая община прямо у его порога – ковыряйся, копошись, вешай бирки сколько душе угодно. Он был большой белый доктор, а они были его пациентами. С пришествием к власти Бэби Дока в 1972 году они стекались к нему гуртами, и он выстроил себе репутацию на их широких безропотных спинах. Но, как и все репутации, она была столь же шаткой, как и вчерашняя расположенность. Он ходил по улицам Форт-Грина, Флэтбуша или Бедфорда Стивисента с опаской – не из страха перед хулиганами, он нервничал из-за того, что кто-то мог увидеть его насквозь и обогнать по другой стороне.
Лишиться своих ручных негров было для Рика почти что равносильно смерти. Если он обманет их доверие, хотя бы однажды, ему, он твердо знал это, уже никогда не вернуть его, сколько бы он ни призывал к себе на помощь всех лоа и всех далеких предков из Гвинеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Но в этом году он не ожил совсем. Его походка так и осталась тяжелой, словно свинцовой, щеки – бледными. Ему минуло сорок девять, он был злым, хрупким и лишенным изящества. Если он смотрел на себя в зеркало, то делал это не из любви.
Она услышала, как в двери повернулся ключ. Часы показывали начало девятого. Она решила, что он пил в «Прекрасной Креолке» на Флэтбуш Авеню. Рик начал сшиваться там примерно с год назад, он пил неразбавленный клэрэн и получал удовольствие от приглушенного гула, который всякий раз поднимался там с его появлением – он был единственным белым в этом баре, где собирались и пили ром одни гаитянцы. Он, разумеется, никогда не напивался слишком пьяным; это была его сильная черта – пить и сохранять полный контроль над собой. Любить и оставаться безучастным. Ведь было время, когда он любил ее, не так ли?
– Ты ел?
Он покачал головой.
– Будешь ужинать?
– Если у тебя есть что-нибудь. У тебя есть что-нибудь? – Он поставил дипломат на пол, новый дипломат, который он купил в июне.
– Я посмотрю. – Она нерешительно помолчала. Он не казался слишком пьяным. Вполне владел собой.
– Ты так и не нашел Филиуса? – спросила она.
– Пока нет. – Он прятал от нее глаза. Рик казался не просто усталым, а измотанным до предела, словно малейшего толчка было достаточно, чтобы он сорвался. Его гнев, когда он проявлялся, был неизменно холодным. Она боялась этого холода больше, чем побоев: его тщательный, академический выбор слов, манерный тон, бледные безжалостные глаза.
– Что это значит: «пока нет»? Прошла уже неделя, Рик. Никто из тех, у кого ты спрашивал, не помнит, чтобы видел его за последние полтора месяца. Я хочу знать, что происходит. Я хочу знать, имеет ли это какое-то отношение к... к той другой проблеме. – Сегодня ей было все равно, толкнет она его за грань, на которой он балансировал, или нет. Исчезновение Филиуса потрясло ее. В ее животе копошились крошечные паучки страха, предупреждая ее об опасности. Последний раз, когда кто-то из их друзей видел Филиуса, был за два дня до того, как тринадцатый канал транслировал «Бетти Блю».
– Ничего не происходит. Сегодня в «Креолке» я виделся с Ти-Жуэ. Он мне сказал, что Филиус поговаривал о возвращении на Гаити. У него еще оставались там родные. Ти-Жуэ полагает, что он завел себе маленькую подружку по дороге на Жакмель. Говорят, хорошенькая девчонка. Семнадцать лет и горяча, как перчик чили. Он познакомился с ней в прошлом году, когда ездил в командировку в Мариго. Ти-Жуэ говорит, она, по слухам, родила ему мальчика. – Рик сделал паузу и улыбнулся.
«Видишь, – словно говорила его ухмылка, – некоторые гаитянские женщины способны иметь детей».
– Вот куда подевался Филиус, – продолжал он. – Сама увидишь. Он вернется со своей татап petite , как-нибудь протащит ее в страну через Майами и появится здесь с нею к Рождеству. Вот увидишь.
– Я думаю, мы должны сообщить в полицию.
– Мы уже говорили об этом, Анжелина. Эта тема закрыта. – Левое веко у него подергивалось. На виске пульсировала жилка, темная, вздувшаяся от крови.
«Сегодня, – подумала она, – он, возможно, хоть раз потеряет контроль над собой».
– Нет, не закрыта, для меня – нет. Если ты не позвонишь в участок, я сама это сделаю.
– Ты никуда звонить не будешь. Филиус на Гаити. Заяви в полицию, и ты просто создашь для него кучу проблем, если он попытается провезти свою девушку через Флориду.
– Ты хочешь сказать, что это создаст кучу проблем для тебя. Ведь ты именно это имеешь ввиду, Рик, не правда ли? Ведь так?
Он понимал, о чем она говорила. Он не был тупым.
Рик фыркнул и отвернулся, направившись в ванную. Анжелина пожала плечами и опустилась в ближайшее кресло. Что толку спорить? Но она была права, она знала, почему Рик отказывался посвятить в это дело полицию.
Половина гаитянцев, живущих в Нью-Йорке, въехала в страну незаконно. Они кое-как добирались до Майами в старых, протекающих лодках, отдав за этот переезд сбережения всей своей жизни. Некоторые тонули по дороге, других по прибытии задерживали и отправляли в центр для переселенцев на Кроум Авеню. Те, кому везло, отыскивали друзей или родственников и как можно быстрее ложились на дно. Кто-то оставался в Майами, остальные перебирались на север: те, у кого было немного денег, – в Квинз или на Манхэттен, прочие – в Бруклин.
Они жили по десять человек в одной комнате, которую снимали в осыпающихся многоквартирных домах из кирпича, или дрожали за дверью с тремя замками в квартирах многоэтажек. Брались за самую серую, самую унизительную работу, получая один доллар за час и работая шестнадцать часов в день, семь дней в неделю, пятьдесят две недели в год. Улицы, на которых они жили, задыхались от отбросов, их соседями были пьяницы и наркоманы, их комнаты не обогревались, и они делили свою пищу с крысами и тараканами.
Это было лучше, чем Гаити. И никто не хотел неприятностей с полицией.
Рику, с другой стороны, было совершенно наплевать, кого высылали домой, а кто оставался с крысами. Десять лет назад Анжелина готова была поспорить, что он по-настоящему болел за них душой. Он входил в комитеты по правам гаитянских беженцев, заставлял своего конгрессмена засиживаться допоздна, строча письма о последнем нарушении закона об иммиграции, собирал деньги для отправки будущим беженцам из Жереми и Кап-Аитьена. Десять лет назад она сказала бы, что он делал все это из любви. Теперь она знала лучше. Теперь она знала, что он делал все это для Рика. И делал все это для Рика с самого начала.
Гаитянцы были для него божьим даром: готовая этническая община прямо у его порога – ковыряйся, копошись, вешай бирки сколько душе угодно. Он был большой белый доктор, а они были его пациентами. С пришествием к власти Бэби Дока в 1972 году они стекались к нему гуртами, и он выстроил себе репутацию на их широких безропотных спинах. Но, как и все репутации, она была столь же шаткой, как и вчерашняя расположенность. Он ходил по улицам Форт-Грина, Флэтбуша или Бедфорда Стивисента с опаской – не из страха перед хулиганами, он нервничал из-за того, что кто-то мог увидеть его насквозь и обогнать по другой стороне.
Лишиться своих ручных негров было для Рика почти что равносильно смерти. Если он обманет их доверие, хотя бы однажды, ему, он твердо знал это, уже никогда не вернуть его, сколько бы он ни призывал к себе на помощь всех лоа и всех далеких предков из Гвинеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115