Если вы хотели знать, что действительно происходит в городе, вы не настраивали радио, вы слушали лесной телеграф.
Они поели немного, изображая аппетит, которого не испытывали. Кто-то заговорил о любви в гладких, уклончивых выражениях: любви к mysteres, любви к океану, любви к смерти. Сидя на своих стульях, они вдыхали запах китайской розы и олеандра, миндаля и бугенвилии, темные запахи, неустойчивые и неповторимые, воскресшие после шторма. Поговорили ни о чем. Мама Вижина посматривала на мальчика, понимая, что ему почти не на что надеяться. Кто-то другой заговорил об одиночестве. Слышался стук ложек о тарелки, ярко посверкивали ножи, пахло возрождением. На улице снаружи мужчины и женщины аккуратно складывали вместе разбросанные кубики своих жизней, как делали это много раз в прошлом. Поговаривали о покаянии и воздаянии за грехи.
Расследование убийства Макандала не продвинулось ни на шаг. Полиция установила его личность, это был мужчина тридцати четырех лет по имени Отар Ле Савёр, недавно перебравшийся в Порт-о-Пренс их Ле-Ке, служащий министерства культуры, без криминального прошлого. Он оставил после себя женщину – femme caille - в Порт-о-Пренсе, от которой имел трех детей, и еще одну – femme placee - в Каррефуре. Его убийцу разыскивали. Улик не было.
Когда ее подруги ушли, – те самые женщины, которые говорили о любви и одиночестве, – Мама Вижина села с Рубеном и Анжелиной в тесный кружок и рассказала им тревожную новость. Политическая ситуация была напряженной и ухудшалась день ото дня, ходили слухи о разгоне политической оппозиции, о комендантском часе, о потоках крови на улицах. Давно обещанные выборы откладывались, людей призывали объединиться в своей преданности к их вождю и защитнику, президенту Цицерону, подстрекатели к неповиновению будут расстреливаться на месте. Слухи переполняли город, прошлой ночью на стенах появились граффити, страх накрыл столицу, словно рука в перчатке. Любовь и одиночество. Единственный выход.
Вскоре после завтрака Август исчез. Сэм остался в доме, встревожено мяуча, отказываясь от пищи. Вошла Локади в ярком платье с цветочным узором и забрала его, царапающегося, не понимающего, что происходит. Анжелина дала ей шляпу Линдстрема, которую она захватила с собой с «Фаншетты», чтобы девушка положила ее рядом с котом, но Локади отказалась ее брать, заявив, что шляпа не принесет ему утешения, что коты, в конце концов, не собаки.
После этого они поднялись наверх и легли спать. Анжелина долго лежала с открытыми глазами, глядя на свет, просачивавшийся через голубые ставни. Свет чертил на полу фигуры, которые лениво передвигались. Стоило ей закрыть глаза, как комната тут же начинала раскачиваться взад-вперед и с боку на бок, принуждая ее снова открывать их, чтобы найти взглядом что-нибудь твердое и неподвижное. Когда сон наконец овладел ею, ее сны были наполнены запахом тертой ванили и горько-сладким вкусом французского шоколада.
Было далеко за полдень, когда она проснулась. Комната была погружена в полумрак, но вся испещрена крошечными точками света. Солнце оставляло размытые золотистые пятна на голых досках пола, мягкие и вместе с тем ослепительно яркие, как масло, тающее в горячей кастрюльке. Ее разбудил какой-то звук, и долгое мгновение она чувствовала удушающий страх, сдавивший ей сердце и горло.
В ногах кровати стояла тень, замершая, неподвижная. Вздрогнув, она узнала в ней Рубена. Он стоял и молча смотрел на нее. Длинная стрела солнечного света косо падала ему на грудь. Он был совершенно неподвижен. И с каждым мгновением, по мере того как ее глаза обретали свою привычную зоркость, он становился меньше тенью и больше человеком из плоти и крови.
– Я не мог уснуть, – произнес он наконец. – Кровать все время ездила подо мной, все вокруг качалось.
– Я знаю, – ответила она томным со сна голосом.
– Ты спала, – сказал он ей. – Я смотрел на тебя.
– Как долго?
– Не знаю. – Он помолчал. – Долго.
На улице снаружи дома женский голос затянул песню о любви, тягучую и мучительную. До наступления ночи будет объявлен комендантский час, танки прогрохочут мимо, песня умолкнет.
– Мне снился отец, – сказала она.
– Это была правда? – спросил он. – То, что ты рассказала мне раньше про... – Он не смог закончить предложение. Сама мысль вызывала в нем ужас и отвращение.
Она не ответила. Правда или неправда, но ей снились руки, пахнувшие ванилью, снилась стариковская борода, тершаяся о ее щеку.
Рубен подошел ближе и сел на край кровати. Она сняла с себя всю одежду, она лежала нагая под тонкой простыней, ее наполняли остатки беспокойного сна. Все смущение и неловкость упали с них, ураган разметал барьеры, отделявшие их друг от друга, они уже умерли однажды, сейчас они проходили через воскрешение. Или еще одну смерть.
Она села в постели, простыня упала, обнажив плечи и грудь – такая ужасная беззащитность. Он подался вперед и коснулся ее щеки и шеи, поглаживая усталую кожу длинными, голыми пальцами. Она вздохнула и повернулась к нему, чувствуя, как сон уступает место желанию, смерть – возрождению. Рубен наклонился и поцеловал ее в плечо, пробежав губами и языком по тонкой косточке под кожей. Она не помылась, ее тело все еще несло на себе вкус и запах моря. Ее кожа была соленой, и это была не соль тела, а глубокая океанская соль.
Он скользнул в постель рядом с ней, почувствовав, как ее руки обвились вокруг его шеи, привлекая его к ней.
– Это тоже танец, такой же, что и тогда, – сказала она.
– Я не понимаю.
– Давай я покажу тебе, – прошептала она.
Простыня сползла совсем, теперь она была полностью нагой под ним. Где-то начал мерно бить барабан. На улице песня любви поднималась и падала, как море.
65
Прошло много времени, прежде чем дым окончательно рассеялся. Вся улица была усыпана пеплом и головешками, вода в сточных канавах бежала густая и черная. Возникли трудности с пожарной машиной, ее никак не удавалось подогнать на достаточно близкое расстояние, но даже и потом напор воды оказался слишком слабым. Соседи помогали подносить ведра, но спасти удалось очень мало – слишком уж яростно полыхало пламя. Пострадали дома по обе стороны. Возможно, их придется сносить.
Легкий бриз поднял немного пепла в утренний воздух. Он был легким, прозрачным, как газ, и взлетал в воздух при малейшем дуновении ветра. Вблизи на нем можно было различить тонкие белые призраки – тени напечатанных слов. На земле безразличные ноги людей давили его, обращая в прах.
Они узнали о катастрофе, случившейся с Хуперами, вскоре после своего пробуждения. Локади вошла, расстроенная, и сообщила, что на Рю-де-Касерн был пожар, американский книжный магазин сгорел дотла.
Не дожидаясь завтрака, они поспешили туда, чтобы помочь, чем могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Они поели немного, изображая аппетит, которого не испытывали. Кто-то заговорил о любви в гладких, уклончивых выражениях: любви к mysteres, любви к океану, любви к смерти. Сидя на своих стульях, они вдыхали запах китайской розы и олеандра, миндаля и бугенвилии, темные запахи, неустойчивые и неповторимые, воскресшие после шторма. Поговорили ни о чем. Мама Вижина посматривала на мальчика, понимая, что ему почти не на что надеяться. Кто-то другой заговорил об одиночестве. Слышался стук ложек о тарелки, ярко посверкивали ножи, пахло возрождением. На улице снаружи мужчины и женщины аккуратно складывали вместе разбросанные кубики своих жизней, как делали это много раз в прошлом. Поговаривали о покаянии и воздаянии за грехи.
Расследование убийства Макандала не продвинулось ни на шаг. Полиция установила его личность, это был мужчина тридцати четырех лет по имени Отар Ле Савёр, недавно перебравшийся в Порт-о-Пренс их Ле-Ке, служащий министерства культуры, без криминального прошлого. Он оставил после себя женщину – femme caille - в Порт-о-Пренсе, от которой имел трех детей, и еще одну – femme placee - в Каррефуре. Его убийцу разыскивали. Улик не было.
Когда ее подруги ушли, – те самые женщины, которые говорили о любви и одиночестве, – Мама Вижина села с Рубеном и Анжелиной в тесный кружок и рассказала им тревожную новость. Политическая ситуация была напряженной и ухудшалась день ото дня, ходили слухи о разгоне политической оппозиции, о комендантском часе, о потоках крови на улицах. Давно обещанные выборы откладывались, людей призывали объединиться в своей преданности к их вождю и защитнику, президенту Цицерону, подстрекатели к неповиновению будут расстреливаться на месте. Слухи переполняли город, прошлой ночью на стенах появились граффити, страх накрыл столицу, словно рука в перчатке. Любовь и одиночество. Единственный выход.
Вскоре после завтрака Август исчез. Сэм остался в доме, встревожено мяуча, отказываясь от пищи. Вошла Локади в ярком платье с цветочным узором и забрала его, царапающегося, не понимающего, что происходит. Анжелина дала ей шляпу Линдстрема, которую она захватила с собой с «Фаншетты», чтобы девушка положила ее рядом с котом, но Локади отказалась ее брать, заявив, что шляпа не принесет ему утешения, что коты, в конце концов, не собаки.
После этого они поднялись наверх и легли спать. Анжелина долго лежала с открытыми глазами, глядя на свет, просачивавшийся через голубые ставни. Свет чертил на полу фигуры, которые лениво передвигались. Стоило ей закрыть глаза, как комната тут же начинала раскачиваться взад-вперед и с боку на бок, принуждая ее снова открывать их, чтобы найти взглядом что-нибудь твердое и неподвижное. Когда сон наконец овладел ею, ее сны были наполнены запахом тертой ванили и горько-сладким вкусом французского шоколада.
Было далеко за полдень, когда она проснулась. Комната была погружена в полумрак, но вся испещрена крошечными точками света. Солнце оставляло размытые золотистые пятна на голых досках пола, мягкие и вместе с тем ослепительно яркие, как масло, тающее в горячей кастрюльке. Ее разбудил какой-то звук, и долгое мгновение она чувствовала удушающий страх, сдавивший ей сердце и горло.
В ногах кровати стояла тень, замершая, неподвижная. Вздрогнув, она узнала в ней Рубена. Он стоял и молча смотрел на нее. Длинная стрела солнечного света косо падала ему на грудь. Он был совершенно неподвижен. И с каждым мгновением, по мере того как ее глаза обретали свою привычную зоркость, он становился меньше тенью и больше человеком из плоти и крови.
– Я не мог уснуть, – произнес он наконец. – Кровать все время ездила подо мной, все вокруг качалось.
– Я знаю, – ответила она томным со сна голосом.
– Ты спала, – сказал он ей. – Я смотрел на тебя.
– Как долго?
– Не знаю. – Он помолчал. – Долго.
На улице снаружи дома женский голос затянул песню о любви, тягучую и мучительную. До наступления ночи будет объявлен комендантский час, танки прогрохочут мимо, песня умолкнет.
– Мне снился отец, – сказала она.
– Это была правда? – спросил он. – То, что ты рассказала мне раньше про... – Он не смог закончить предложение. Сама мысль вызывала в нем ужас и отвращение.
Она не ответила. Правда или неправда, но ей снились руки, пахнувшие ванилью, снилась стариковская борода, тершаяся о ее щеку.
Рубен подошел ближе и сел на край кровати. Она сняла с себя всю одежду, она лежала нагая под тонкой простыней, ее наполняли остатки беспокойного сна. Все смущение и неловкость упали с них, ураган разметал барьеры, отделявшие их друг от друга, они уже умерли однажды, сейчас они проходили через воскрешение. Или еще одну смерть.
Она села в постели, простыня упала, обнажив плечи и грудь – такая ужасная беззащитность. Он подался вперед и коснулся ее щеки и шеи, поглаживая усталую кожу длинными, голыми пальцами. Она вздохнула и повернулась к нему, чувствуя, как сон уступает место желанию, смерть – возрождению. Рубен наклонился и поцеловал ее в плечо, пробежав губами и языком по тонкой косточке под кожей. Она не помылась, ее тело все еще несло на себе вкус и запах моря. Ее кожа была соленой, и это была не соль тела, а глубокая океанская соль.
Он скользнул в постель рядом с ней, почувствовав, как ее руки обвились вокруг его шеи, привлекая его к ней.
– Это тоже танец, такой же, что и тогда, – сказала она.
– Я не понимаю.
– Давай я покажу тебе, – прошептала она.
Простыня сползла совсем, теперь она была полностью нагой под ним. Где-то начал мерно бить барабан. На улице песня любви поднималась и падала, как море.
65
Прошло много времени, прежде чем дым окончательно рассеялся. Вся улица была усыпана пеплом и головешками, вода в сточных канавах бежала густая и черная. Возникли трудности с пожарной машиной, ее никак не удавалось подогнать на достаточно близкое расстояние, но даже и потом напор воды оказался слишком слабым. Соседи помогали подносить ведра, но спасти удалось очень мало – слишком уж яростно полыхало пламя. Пострадали дома по обе стороны. Возможно, их придется сносить.
Легкий бриз поднял немного пепла в утренний воздух. Он был легким, прозрачным, как газ, и взлетал в воздух при малейшем дуновении ветра. Вблизи на нем можно было различить тонкие белые призраки – тени напечатанных слов. На земле безразличные ноги людей давили его, обращая в прах.
Они узнали о катастрофе, случившейся с Хуперами, вскоре после своего пробуждения. Локади вошла, расстроенная, и сообщила, что на Рю-де-Касерн был пожар, американский книжный магазин сгорел дотла.
Не дожидаясь завтрака, они поспешили туда, чтобы помочь, чем могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115