что-то случилось. Вместо того чтобы поцеловать ее, как обычно, он был надут и расстроен.
– Что не так? – спросила Эшлин. – Извини, что опоздала. Я работала…
– Взгляни. – Он швырнул ей газету.
Она торопливо прочла. Судя по заметке, Билли Велосипед, названный «одним из лучших юмористов Ирландии», заключил с издательством договор на публикацию двух книг и получил «шестизначный аванс». Представитель издательства охарактеризовал его роман как «очень мрачный, очень тяжелый, разительно непохожий на его сценические миниатюры».
– Но ты же книг не пишешь, – желая утешить друга, возразила Эшлин.
– Они назвали его одним из лучших юмористов Ирландии.
– Ты намного лучше, чем он. Правда. Все это знают.
– Тогда почему об этом в газете не пишут?
– Потому что ты не написал книгу.
– Ну, давай, – холодно процедил Маркус. – Посыпь соли.
– Но…
Эшлин совсем растерялась. У Маркуса и раньше проскальзывали сомнения в собственных силах, но чтобы настолько… Она ничего не понимала, но очень хотела помочь ему.
– Ты самый лучший, – убежденно повторила она. – Ты же сам знаешь. Иначе зачем бы Лиза так хотела, чтобы ты вел колонку? Она никого больше не просила. Смотри, как тебя все любят.
Он обиженно пожал плечами, и Эшлин поняла, что дело пошло.
– Ни разу не видела, чтобы кому-то еще из юмористов так хлопали, – продолжала она.
– А Лиза действительно волновалась, что я откажусь вести колонку? – вдруг спросил он.
– Еще как! Маркус промолчал.
– Она говорила, ты вот-вот станешь звездой. Маркус взял ее руку и впервые за этот вечер поцеловал.
– Извини. Ты ни в чем не виновата. Но сцена – мир жестокий, все друг другу готовы глотку перегрызть, и судят о тебе только по твоему последнему выступлению. Иногда мне даже страшно делается.
После фотосессии Лиза пребывала в замечательном настроении. Чутье – а оно ее никогда не подводило – подсказывало, что снимки вышли редкостные и, скорее всего, произведут фурор.
Весь месяц она была невероятно занята, и нелепые приступы депрессии, отравившие ее первые недели в Дублине, больше не возвращались. Только начинала накатывать хандра, Лиза сочиняла очередной материал для журнала: статейку, интервью, рекламу. На депрессию просто не оставалось времени, и каждый день она с удовольствием наблюдала, как мало-помалу складывается первый выпуск. Говорить о том, что журнал существует за счет рекламы, было пока рановато, но Лиза подозревала, что отснятые сегодня фотографии окончательно убедят в состоятельности «Колин» те немногие дома косметики, что еще не разместили у них рекламу. Джек будет доволен.
И вдруг безоблачное, солнечное настроение испортилось. Джек и Мэй. Они по-прежнему строили из себя образцовую пару. За целый месяц ни разу не поругались при людях, а вспышки чувственного напряжения между Джеком и Лизой, наоборот, бесследно прошли. По крайней мере, со стороны Джека ничего подобного больше не наблюдалось. Как трезвый реалист, Лиза понимала, что ничего сверхъестественного между ними не происходило, но и этого немногого было достаточно, чтобы надеяться. Когда она пыталась утвердиться на ранее завоеванных высотах путем легкого флирта, Джек никак не реагировал, хотя был безукоризненно вежлив и корректен. Пришлось предоставить его отношениям с Мэй жить своей жизнью. Авось эта жизнь, как ей и положено, скоро сойдет на нет.
А ей расслабляться некогда: пора найти себе какого-никакого мужчину. Сегодня вечером Лизе предстояла встреча с Ником Сирайтом, художником, более примечательным своими внешними данными, нежели художественной ценностью холстов. Он, скорее всего, тоже мальчик одноразовый, ненастоящий, но секс и с такими секс, а в данный конкретный момент привередничать не приходится.
Придя домой, Лиза застала в дверях Кэти.
– Вечер добрый, Лиза, все сделано, белье поглажено, и вообще. Ой, и за лак для ногтей спасибочки. – Вряд ли Кэти при ее работе столь необходим желтый лак с блестками, но Франсине, дочке ее, он точно понравится. – На будущей неделе как всегда?
– Да, пожалуйста.
«К субботе опять все грязью зарастет, – с неприязнью думала Кэти по дороге домой. – Опять выгребать из-под кровати яблочные огрызки, отчищать ванну от грязи, и посуды в раковине будет гора. Странно, Лиза вроде такая приличная на вид женщина, а в доме черт ногу сломит».
А в холодном, продуваемом ветрами Рингсенде, в доме на берегу моря, за столом, уставленным судками и пакетами из индийского ресторанчика, Мэй говорила Джеку совершенно невозможные слова:
– Тебе настолько на меня плевать, что ты даже ссориться со мной больше не хочешь.
Джек посмотрел на нее спокойно и пристально, выдержал долгую паузу. Сразу выкладывать неопровержимую правду сложно.
– Люди, которые друг другу небезразличны, вовсе не обязаны каждый день воевать.
– Чушь собачья, – возбужденно возразила Мэй. – Если не ругаешься, то и не миришься. Все эти вопли и хлопанье дверьми дают остроту ощущений.
Джек подбирал слова с предельной осторожностью.
– А может, так проще скрыть, что никакой остроты ощущений нет? – как можно мягче спросил он.
У Мэй на глазах появились слезы:
– Иди ты на фиг, Джек… Иди ты… Но убежденности в ее голосе не было.
Джек обнял ее, она поплакала, уткнувшись носом ему в грудь, но взвинтить себя по-настоящему так и не могла.
– Мерзавец, – беззвучно прошептала она.
– Ага, – грустно согласился он.
– То есть все кончено? – спросила Мэй.
Джек чуть отстранился, взглянул ей в глаза, кивнул:
– Ты же сама знаешь.
Она еще немного поплакала.
– Да, наверное. Ни с кем столько не ругалась. И это прозвучало как комплимент.
– И мирились мы чаще, чем Фрэнк Синатра с Авой Гарднер, – поддакнул Джек, хотя сам ни малейшего удовольствия от их ссор не получал.
Мэй нервно рассмеялась.
– Ты чудная девочка, Мэй, – сказал Джек, нежно глядя на нее.
– И ты ничего себе, – всхлипнула она. – Из-за тебя еще кто-нибудь наплачется. Лиза, например.
– Лиза?
– Ну да, эта, самоуверенная и блестящая… Боже, – вдруг хихикнула Мэй, – послушать меня, она просто шоколадное драже какое-то! Она, по-моему, тебе очень подходит. Или не Лиза, а та, другая…
– Какая еще другая?
– Красотка-латиноамериканочка.
– А, Мерседес… Ничего, что она замужем?
– А пошел ты… – За резкостью Мэй пыталась спрятать свое огорчение. – Ты такой вредный, что, пожалуй, она не устоит. Отвези меня домой, а?
– Побудь еще!
– Нет, я уже и так много времени на тебя потратила, – с горечью улыбнулась Мэй.
Они молча ехали по темным ночным улицам. Мэй успокаивала себя, как могла, чтобы легче было вынести разрыв. Да, Джек, конечно, человек нерядовой: большой, сильный, умный, азартный… Сначала эта игра доставляла ей большое удовольствие, но потом она по уши влюбилась и подозревала, что, узнай Джек об этом, его бы как ветром сдуло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Что не так? – спросила Эшлин. – Извини, что опоздала. Я работала…
– Взгляни. – Он швырнул ей газету.
Она торопливо прочла. Судя по заметке, Билли Велосипед, названный «одним из лучших юмористов Ирландии», заключил с издательством договор на публикацию двух книг и получил «шестизначный аванс». Представитель издательства охарактеризовал его роман как «очень мрачный, очень тяжелый, разительно непохожий на его сценические миниатюры».
– Но ты же книг не пишешь, – желая утешить друга, возразила Эшлин.
– Они назвали его одним из лучших юмористов Ирландии.
– Ты намного лучше, чем он. Правда. Все это знают.
– Тогда почему об этом в газете не пишут?
– Потому что ты не написал книгу.
– Ну, давай, – холодно процедил Маркус. – Посыпь соли.
– Но…
Эшлин совсем растерялась. У Маркуса и раньше проскальзывали сомнения в собственных силах, но чтобы настолько… Она ничего не понимала, но очень хотела помочь ему.
– Ты самый лучший, – убежденно повторила она. – Ты же сам знаешь. Иначе зачем бы Лиза так хотела, чтобы ты вел колонку? Она никого больше не просила. Смотри, как тебя все любят.
Он обиженно пожал плечами, и Эшлин поняла, что дело пошло.
– Ни разу не видела, чтобы кому-то еще из юмористов так хлопали, – продолжала она.
– А Лиза действительно волновалась, что я откажусь вести колонку? – вдруг спросил он.
– Еще как! Маркус промолчал.
– Она говорила, ты вот-вот станешь звездой. Маркус взял ее руку и впервые за этот вечер поцеловал.
– Извини. Ты ни в чем не виновата. Но сцена – мир жестокий, все друг другу готовы глотку перегрызть, и судят о тебе только по твоему последнему выступлению. Иногда мне даже страшно делается.
После фотосессии Лиза пребывала в замечательном настроении. Чутье – а оно ее никогда не подводило – подсказывало, что снимки вышли редкостные и, скорее всего, произведут фурор.
Весь месяц она была невероятно занята, и нелепые приступы депрессии, отравившие ее первые недели в Дублине, больше не возвращались. Только начинала накатывать хандра, Лиза сочиняла очередной материал для журнала: статейку, интервью, рекламу. На депрессию просто не оставалось времени, и каждый день она с удовольствием наблюдала, как мало-помалу складывается первый выпуск. Говорить о том, что журнал существует за счет рекламы, было пока рановато, но Лиза подозревала, что отснятые сегодня фотографии окончательно убедят в состоятельности «Колин» те немногие дома косметики, что еще не разместили у них рекламу. Джек будет доволен.
И вдруг безоблачное, солнечное настроение испортилось. Джек и Мэй. Они по-прежнему строили из себя образцовую пару. За целый месяц ни разу не поругались при людях, а вспышки чувственного напряжения между Джеком и Лизой, наоборот, бесследно прошли. По крайней мере, со стороны Джека ничего подобного больше не наблюдалось. Как трезвый реалист, Лиза понимала, что ничего сверхъестественного между ними не происходило, но и этого немногого было достаточно, чтобы надеяться. Когда она пыталась утвердиться на ранее завоеванных высотах путем легкого флирта, Джек никак не реагировал, хотя был безукоризненно вежлив и корректен. Пришлось предоставить его отношениям с Мэй жить своей жизнью. Авось эта жизнь, как ей и положено, скоро сойдет на нет.
А ей расслабляться некогда: пора найти себе какого-никакого мужчину. Сегодня вечером Лизе предстояла встреча с Ником Сирайтом, художником, более примечательным своими внешними данными, нежели художественной ценностью холстов. Он, скорее всего, тоже мальчик одноразовый, ненастоящий, но секс и с такими секс, а в данный конкретный момент привередничать не приходится.
Придя домой, Лиза застала в дверях Кэти.
– Вечер добрый, Лиза, все сделано, белье поглажено, и вообще. Ой, и за лак для ногтей спасибочки. – Вряд ли Кэти при ее работе столь необходим желтый лак с блестками, но Франсине, дочке ее, он точно понравится. – На будущей неделе как всегда?
– Да, пожалуйста.
«К субботе опять все грязью зарастет, – с неприязнью думала Кэти по дороге домой. – Опять выгребать из-под кровати яблочные огрызки, отчищать ванну от грязи, и посуды в раковине будет гора. Странно, Лиза вроде такая приличная на вид женщина, а в доме черт ногу сломит».
А в холодном, продуваемом ветрами Рингсенде, в доме на берегу моря, за столом, уставленным судками и пакетами из индийского ресторанчика, Мэй говорила Джеку совершенно невозможные слова:
– Тебе настолько на меня плевать, что ты даже ссориться со мной больше не хочешь.
Джек посмотрел на нее спокойно и пристально, выдержал долгую паузу. Сразу выкладывать неопровержимую правду сложно.
– Люди, которые друг другу небезразличны, вовсе не обязаны каждый день воевать.
– Чушь собачья, – возбужденно возразила Мэй. – Если не ругаешься, то и не миришься. Все эти вопли и хлопанье дверьми дают остроту ощущений.
Джек подбирал слова с предельной осторожностью.
– А может, так проще скрыть, что никакой остроты ощущений нет? – как можно мягче спросил он.
У Мэй на глазах появились слезы:
– Иди ты на фиг, Джек… Иди ты… Но убежденности в ее голосе не было.
Джек обнял ее, она поплакала, уткнувшись носом ему в грудь, но взвинтить себя по-настоящему так и не могла.
– Мерзавец, – беззвучно прошептала она.
– Ага, – грустно согласился он.
– То есть все кончено? – спросила Мэй.
Джек чуть отстранился, взглянул ей в глаза, кивнул:
– Ты же сама знаешь.
Она еще немного поплакала.
– Да, наверное. Ни с кем столько не ругалась. И это прозвучало как комплимент.
– И мирились мы чаще, чем Фрэнк Синатра с Авой Гарднер, – поддакнул Джек, хотя сам ни малейшего удовольствия от их ссор не получал.
Мэй нервно рассмеялась.
– Ты чудная девочка, Мэй, – сказал Джек, нежно глядя на нее.
– И ты ничего себе, – всхлипнула она. – Из-за тебя еще кто-нибудь наплачется. Лиза, например.
– Лиза?
– Ну да, эта, самоуверенная и блестящая… Боже, – вдруг хихикнула Мэй, – послушать меня, она просто шоколадное драже какое-то! Она, по-моему, тебе очень подходит. Или не Лиза, а та, другая…
– Какая еще другая?
– Красотка-латиноамериканочка.
– А, Мерседес… Ничего, что она замужем?
– А пошел ты… – За резкостью Мэй пыталась спрятать свое огорчение. – Ты такой вредный, что, пожалуй, она не устоит. Отвези меня домой, а?
– Побудь еще!
– Нет, я уже и так много времени на тебя потратила, – с горечью улыбнулась Мэй.
Они молча ехали по темным ночным улицам. Мэй успокаивала себя, как могла, чтобы легче было вынести разрыв. Да, Джек, конечно, человек нерядовой: большой, сильный, умный, азартный… Сначала эта игра доставляла ей большое удовольствие, но потом она по уши влюбилась и подозревала, что, узнай Джек об этом, его бы как ветром сдуло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118