Почему Клода с этим мирилась? – неожиданно вслух удивилась она.
– Может, просто не знала, – предположила Джой. – Должно быть, он и ее обманывал. Или, может, использовал тебя как средство давления, чтобы заставить ее бросить Дилана.
Джой не сразу сообразила, как жестоко прозвучали ее слова.
– Ой, прости… Я не подумала. А Клода что? Если б мне предложили выбирать между Маркусом и Диланом, уж я знаю, кого бы я выбрала! Слушай, может, жареной картошки хочешь?
Эшлин покачала головой.
– А вообще съесть чего-нибудь? Шоколада? Попкорна? Ну, чего?
Широким жестом Джой показала на заваленный лакомствами стол.
– Ничего, и не приноси больше.
– Ты вообще вставать с кровати собираешься?
– Нет, – буркнула Эшлин. – Я чувствую себя такой… униженной, просто уничтоженной.
– Не доставляй им этого удовольствия, – строго сказала Джой.
– По-моему, все меня ненавидят.
– За что? Ты же ничего плохого не сделала!
– Я чувствую, что весь мир против меня, и мне очень грустно, – добавила Эшлин.
– Конечно, тебе грустно, кто ж этого не понимает?!
– Нет, я не о том грущу. Я все думаю про Бу, и как грустно, что у него нет дома. И об остальных бездомных, которым голодно и холодно. Потеря достоинства, это так страшно!
Она замолчала, перехватив многозначительный взгляд, которым обменялись Джой и Тед. Они явно считали, что она двинулась умом от потрясения. Как можно горевать о каких-то бездомных, совершенно незнакомых людях, когда у нее своих, настоящих бед хватает? Они не понимали. А вот один человек в мире понял бы. Ее собственная мать!
«Так чувствовала себя моя мама, – подумала Эшлин, вторая ее мысль была: – Ах ты, черт, да у меня, кажется, нервный срыв».
Цветы цветами, но стоило Лизе прийти на работу и увидеть Джека, как в ней снова вспыхнула злая обида на его равнодушие.
– Как дела? – внимательно глядя на Лизу, спросил Джек.
– Прекрасно, – язвительно бросила она.
– Мы скучали без тебя!
Взгляд у него был добрый, сочувствующий – и весь Лизин гнев испарился. Глупости, обиделась, как маленькая.
– Хочешь взглянуть на мой опус по уходу за кожей? – Он протянул ей распечатку, где говорилось, что «Аведа» выпускает «хорошие» средства, и «Киль» – тоже «хорошие», и у «Иссеи Мияке» тоже вся продукция «хорошая».
Лиза положила листок обратно на стол, покровительственно подмигнула Джеку:
– Занимайся своим делом, ладно?
Наверно, они тут и впрямь запаниковали, если даже Джек стал писать статьи.
– Эшлин все еще нет? – спросила она, не скрывая самодовольства. Вот она разводится, а сумела справиться с собой и на работу вышла.
Только теперь, по возвращении, Лиза поняла, какой фурор произвел выход журнала и какими плодами вознаграждены ее старания. Покуда она валялась в постели, убежденная, что большей неудачницы, чем она, свет не видывал, она стала почти звездой – разумеется, в пределах Ирландии, но и это кое-что…
Конкурирующее издание попыталось переманить ее, в редакцию звонили журналисты, некоторые – с целью сделать большое интервью с главным редактором «Колин», а по большей части – с дурацкими вопросами типа «Ваш любимый праздник?» или «Ваш идеал мужчины?».
Лиза в глубине души порадовалась этим новостям и немного оттаяла, но гораздо больше успеха «Колин» ее волновала предстоящая в выходные встреча с Оливером. Выглядеть нужно будет умопомрачительно; добыть каких-нибудь сногсшибательных тряпок, привести в порядок волосы. И ногти. И ноги. И есть она, разумеется, до конца недели не будет, чтобы потом нормально пообедать с ним…
– Из «Санди таймс» звонят, – протянула ей трубку Трикс. – Хотят знать, какого цвета на вас трусики.
– Белые, – рассеянно отозвалась Лиза, и Келвин чуть не упал в обморок.
– Я пошутила, – опешила Трикс. – Они только спрашивают, как вы ухаживаете за волосами…
Лиза уже не слушала. Она звонила в Лондон, в пресс-службу дома Донны Каран.
– Мы хотим сделать фоторепортаж о зимней коллекции в рождественский номер, но платья нужны нам срочно – к пятнице.
– Лиза, мы можем обсудить, кого брать на место Мерседес? – спросил Джек.
При упоминании о бегстве Мерседес у Лизы внутри опять вспыхнул целый фейерверк ярости, который пришлось срочно гасить.
– Трикс, звони в «Гхост», «Фенди», «Прада», «Пол Смит», «Гуччи»! Говори, что мы посвятим им несколько страниц в декабрьском номере, но только если они пришлют нам тряпки до пятницы. Вперед!
И вслед за Джеком она умчалась в кабинет.
– Она что-то задумала, – изрекла в пространство Трикс. Трикс скучала по Эшлин и Мерседес; плохо, когда не с кем играть.
Джек и Лиза просмотрели четыре заявления на место редактора по модам и решили пригласить на собеседование всех четверых.
– Если не подойдут, сами дадим объявление, – сказала Лиза. – Джек, можно вопрос? Как бы мне найти адвоката?
Джек на секунду задумался.
– У нас есть дела с одной конторой… Может, с ними попробуешь связаться? Если они не возьмутся за твое… дело, то посоветуют того, кто сможет.
– Спасибо.
– И я чем смогу помогу, – посулил Джек.
Лиза посмотрела на него с подозрением. Да, никуда не денешься: он ей нравится. Он по-прежнему предлагает дружеское тепло и поддержку, как в тот день, когда она ревела у него в кабинете из-за того, что не поедет на Неделю моды. И не его вина, что она истолковала его поведение иначе.
Во вторник вечером у Эшлин зазвонил телефон. Она схватила трубку. «Пожалуйста, пусть это будет Маркус. Пусть Маркус!»
Но услышала женский голос. Голос мамы.
– Эшлин, детка, мы все так волновались, как прошла презентация, и я звонила тебе на работу. Там сказали, ты дома. Что случилось, ты заболела?
– Нет.
– Тогда что?
– Я… – Эшлин запнулась на запретном слове, но все же выговорила его, испытывая одновременно испуг и облегчение: – Я в депрессии.
Моника мгновенно все поняла. Эшлин всячески старалась никогда, ни при каких обстоятельствах не произносить этого слова, говоря о себе. Значит, все серьезно. История повторяется.
– Мой парень изменил мне с Клодой, – еле слышно проговорила Эшлин.
– С Клодой Наджент? – разъярилась Моника.
– Она уже десять лет как Клода Келли. Но все равно, дело не только в этом.
Моника заволновалась еще больше.
– Насколько тебе плохо?
– Лежу, не встаю. Пятый день уже. И вставать не собираюсь.
– Ты хоть что-нибудь ешь?
– Не-а.
– Принимаешь душ?
– Не-а.
– Мысли о самоубийстве приходили в голову?
– Пока нет.
– Детка, завтра утром я сажусь в поезд. Побуду немного с тобой.
Моника помолчала, привычно ожидая отпора, но вместо этого услышала вялое «ладно» и похолодела от страха. Видимо, Эшлин совсем худо.
– Не волнуйся, солнышко, мы тебе поможем. Я не допущу, чтобы ты пережила то, что выпало пережить мне, – с жаром пообещала Моника. – Теперь с этим все по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Может, просто не знала, – предположила Джой. – Должно быть, он и ее обманывал. Или, может, использовал тебя как средство давления, чтобы заставить ее бросить Дилана.
Джой не сразу сообразила, как жестоко прозвучали ее слова.
– Ой, прости… Я не подумала. А Клода что? Если б мне предложили выбирать между Маркусом и Диланом, уж я знаю, кого бы я выбрала! Слушай, может, жареной картошки хочешь?
Эшлин покачала головой.
– А вообще съесть чего-нибудь? Шоколада? Попкорна? Ну, чего?
Широким жестом Джой показала на заваленный лакомствами стол.
– Ничего, и не приноси больше.
– Ты вообще вставать с кровати собираешься?
– Нет, – буркнула Эшлин. – Я чувствую себя такой… униженной, просто уничтоженной.
– Не доставляй им этого удовольствия, – строго сказала Джой.
– По-моему, все меня ненавидят.
– За что? Ты же ничего плохого не сделала!
– Я чувствую, что весь мир против меня, и мне очень грустно, – добавила Эшлин.
– Конечно, тебе грустно, кто ж этого не понимает?!
– Нет, я не о том грущу. Я все думаю про Бу, и как грустно, что у него нет дома. И об остальных бездомных, которым голодно и холодно. Потеря достоинства, это так страшно!
Она замолчала, перехватив многозначительный взгляд, которым обменялись Джой и Тед. Они явно считали, что она двинулась умом от потрясения. Как можно горевать о каких-то бездомных, совершенно незнакомых людях, когда у нее своих, настоящих бед хватает? Они не понимали. А вот один человек в мире понял бы. Ее собственная мать!
«Так чувствовала себя моя мама, – подумала Эшлин, вторая ее мысль была: – Ах ты, черт, да у меня, кажется, нервный срыв».
Цветы цветами, но стоило Лизе прийти на работу и увидеть Джека, как в ней снова вспыхнула злая обида на его равнодушие.
– Как дела? – внимательно глядя на Лизу, спросил Джек.
– Прекрасно, – язвительно бросила она.
– Мы скучали без тебя!
Взгляд у него был добрый, сочувствующий – и весь Лизин гнев испарился. Глупости, обиделась, как маленькая.
– Хочешь взглянуть на мой опус по уходу за кожей? – Он протянул ей распечатку, где говорилось, что «Аведа» выпускает «хорошие» средства, и «Киль» – тоже «хорошие», и у «Иссеи Мияке» тоже вся продукция «хорошая».
Лиза положила листок обратно на стол, покровительственно подмигнула Джеку:
– Занимайся своим делом, ладно?
Наверно, они тут и впрямь запаниковали, если даже Джек стал писать статьи.
– Эшлин все еще нет? – спросила она, не скрывая самодовольства. Вот она разводится, а сумела справиться с собой и на работу вышла.
Только теперь, по возвращении, Лиза поняла, какой фурор произвел выход журнала и какими плодами вознаграждены ее старания. Покуда она валялась в постели, убежденная, что большей неудачницы, чем она, свет не видывал, она стала почти звездой – разумеется, в пределах Ирландии, но и это кое-что…
Конкурирующее издание попыталось переманить ее, в редакцию звонили журналисты, некоторые – с целью сделать большое интервью с главным редактором «Колин», а по большей части – с дурацкими вопросами типа «Ваш любимый праздник?» или «Ваш идеал мужчины?».
Лиза в глубине души порадовалась этим новостям и немного оттаяла, но гораздо больше успеха «Колин» ее волновала предстоящая в выходные встреча с Оливером. Выглядеть нужно будет умопомрачительно; добыть каких-нибудь сногсшибательных тряпок, привести в порядок волосы. И ногти. И ноги. И есть она, разумеется, до конца недели не будет, чтобы потом нормально пообедать с ним…
– Из «Санди таймс» звонят, – протянула ей трубку Трикс. – Хотят знать, какого цвета на вас трусики.
– Белые, – рассеянно отозвалась Лиза, и Келвин чуть не упал в обморок.
– Я пошутила, – опешила Трикс. – Они только спрашивают, как вы ухаживаете за волосами…
Лиза уже не слушала. Она звонила в Лондон, в пресс-службу дома Донны Каран.
– Мы хотим сделать фоторепортаж о зимней коллекции в рождественский номер, но платья нужны нам срочно – к пятнице.
– Лиза, мы можем обсудить, кого брать на место Мерседес? – спросил Джек.
При упоминании о бегстве Мерседес у Лизы внутри опять вспыхнул целый фейерверк ярости, который пришлось срочно гасить.
– Трикс, звони в «Гхост», «Фенди», «Прада», «Пол Смит», «Гуччи»! Говори, что мы посвятим им несколько страниц в декабрьском номере, но только если они пришлют нам тряпки до пятницы. Вперед!
И вслед за Джеком она умчалась в кабинет.
– Она что-то задумала, – изрекла в пространство Трикс. Трикс скучала по Эшлин и Мерседес; плохо, когда не с кем играть.
Джек и Лиза просмотрели четыре заявления на место редактора по модам и решили пригласить на собеседование всех четверых.
– Если не подойдут, сами дадим объявление, – сказала Лиза. – Джек, можно вопрос? Как бы мне найти адвоката?
Джек на секунду задумался.
– У нас есть дела с одной конторой… Может, с ними попробуешь связаться? Если они не возьмутся за твое… дело, то посоветуют того, кто сможет.
– Спасибо.
– И я чем смогу помогу, – посулил Джек.
Лиза посмотрела на него с подозрением. Да, никуда не денешься: он ей нравится. Он по-прежнему предлагает дружеское тепло и поддержку, как в тот день, когда она ревела у него в кабинете из-за того, что не поедет на Неделю моды. И не его вина, что она истолковала его поведение иначе.
Во вторник вечером у Эшлин зазвонил телефон. Она схватила трубку. «Пожалуйста, пусть это будет Маркус. Пусть Маркус!»
Но услышала женский голос. Голос мамы.
– Эшлин, детка, мы все так волновались, как прошла презентация, и я звонила тебе на работу. Там сказали, ты дома. Что случилось, ты заболела?
– Нет.
– Тогда что?
– Я… – Эшлин запнулась на запретном слове, но все же выговорила его, испытывая одновременно испуг и облегчение: – Я в депрессии.
Моника мгновенно все поняла. Эшлин всячески старалась никогда, ни при каких обстоятельствах не произносить этого слова, говоря о себе. Значит, все серьезно. История повторяется.
– Мой парень изменил мне с Клодой, – еле слышно проговорила Эшлин.
– С Клодой Наджент? – разъярилась Моника.
– Она уже десять лет как Клода Келли. Но все равно, дело не только в этом.
Моника заволновалась еще больше.
– Насколько тебе плохо?
– Лежу, не встаю. Пятый день уже. И вставать не собираюсь.
– Ты хоть что-нибудь ешь?
– Не-а.
– Принимаешь душ?
– Не-а.
– Мысли о самоубийстве приходили в голову?
– Пока нет.
– Детка, завтра утром я сажусь в поезд. Побуду немного с тобой.
Моника помолчала, привычно ожидая отпора, но вместо этого услышала вялое «ладно» и похолодела от страха. Видимо, Эшлин совсем худо.
– Не волнуйся, солнышко, мы тебе поможем. Я не допущу, чтобы ты пережила то, что выпало пережить мне, – с жаром пообещала Моника. – Теперь с этим все по-другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118