В темноте под дождем видны редкие тени соседей, вдалеке покрикивают страусы.
Карен вспоминает тот самый момент, когда все началось. Она сидела в гостиной и ждала полуденного выпуска новостей. С одной стороны, она продолжала сердиться на Ричарда, хотя бы потому, что ей было без него грустно и одиноко. С другой — она понимала, как глупо было отговаривать его лететь в командировку.
— Перестань ты так убиваться, — сказал ей Ричард во время одного из споров на эту тему. — Ничего не случится. А если я соглашусь и не полечу в Лос-Анджелес, то это только усилит болезненные проявления твоего воображения.
— Ах, вот ты как считаешь! — Карен вспоминает, что современным людям свойственно время от времени переходить на странный жаргон эмоционально насыщенной трескотни, полной ахинеи. — Ричард, я ведь сказала только то, что видела и слышала. Душой, сердцем!
— Карен, прошу тебя, не надо себя так накручивать. Пожалуйста.
В итоге Ричард летит в свой Лос-Анджелес, Лоис уезжает за покупками, Джордж отправляется в свою мастерскую. Меган где-то шатается с Дженни, и получается, что все разбежались — именно в тот день, когда — Карен уверена в этом — им нужно быть вместе.
Холодно. На Карен три свитера и шерстяные носки Ричарда. Ноги с утра ныли, двигаться было совсем тяжело. Она включила телевизор и, не особо присматриваясь к новостям, пытается отвинтить крышку термоса с кофе. Неожиданно по экрану телевизора пробегает рябь, потом его заливает ровный белый свет. Лампы в гостиной и на кухне принимаются отчаянно мигать, потом гаснут, а дом начинает ходить ходуном, словно плохо пришвартованный корабль.
— Это ты, — говорит Карен. — Ты. Ты все-таки пришел.
— Да.
Справа от нее начинает звенеть стеклянная дверь, выходящая во двор. Сама собой открывается защелка, — клац — и дверь с натужным скрипом ползет по направляющим желобам; холодный ветер тотчас же швыряет в дом пригоршню пожухлых листьев. Карен начинает перетаскивать свое тело к двери, бесчувственные ноги с обмотавшим их пледом — как тяжеленные мешки с картошкой, подвешенные к поясу. Ветер хлещет в лицо. Летят капли ледяного дождя. Вот и дверь. Господи, какая же она тяжелая! Уходи . Начинается поединок — кто кого: Карен против веса двери.
— Покажись мне, - требует Карен, медленно сдвигая дверь зашедшимися в судороге от неимоверного усилия руками. — Зачем ты все это устроил? Зачем тебе это? Зачем тебе понадобилась моя молодость? Уходи. Я знаю, что ты где-то здесь. Все, хватит, уходи же!
Она плачет, слезы на ее лице смешиваются с дождевыми каплями. Руки покраснели и болят так, словно сухожилия уже оторвались от костей. Еще раз навалиться всем телом — и все, дверь захлопнута.
Карен в изнеможении падает на вытертые ромашки-маргаритки старого линолеума. Есть. И вдруг — удар, словно снаружи кто-то изо всех сил вколотил футбольный мяч в стеклянную дверь. Лист стекла мгновенно покрывается паутиной трещин, разбегающихся от центра к углам. Миллионы прозрачных кусочков готовы рухнуть на пол, но лишь несколько крохотных осколков со звоном падают из самого центра паутины. В образовавшуюся дырочку тотчас же начинает заунывно насвистывать ветер. Карен кричит, потом молча ложится на пол у самой двери, смотрит в потолок и ждет новостей — они могут быть только плохими. Она дотягивается до упавшей с дивана подушки, мягкой, прохладной, и кладет ее себе на лицо, чтобы чуть-чуть успокоились глаза. Телевизор опять начинает что-то бубнить. Карен дотягивается до пульта и включает запись.
Она думает: я так мало успела порадоваться жизни, а тут — получите: конец света. Я не хочу жить в том мире, каким он станет после . Я хочу оставить здесь свое тело, хочу уйти из этой жизни быстро и чисто — как провалиться в глубокую-глубокую шахту. Я хочу взобраться на гору — на самую высокую гору. Посмотрю оттуда на мир вокруг и превращусь в частицу Солнца. Мое тело такое слабое и такое уродливое. А как хочется просто крепко держать что-то в руках. Просто шевелить пальцами ног, даже менструацию пережить хочется. Господи, я даже никогда не баюкала на руках собственную дочь.
Она вспоминает: я ведь каталась на лыжах. Холодно бывало так, что дух захватывало, а мне все нипочем — тепло. Я скользила по склону, словно танцуя. Я любила прыгать, скакать. Я никогда не жаловалась, никогда. Только сейчас. И всего-то хотелось самую малость — захватить нормальной жизни чуть-чуть побольше.
До ее слуха доносится гудение вертолета и взрывы в центре города. Быстро как все происходит .
Карен закрывает глаза и видит: в ее видениях кровь перемешана с грязью, настоящее тесто для «Черного леса». Каньоны пустых небоскребов. Дома, гробы, дети, машины, швабры и метлы, бутылочные пробки — все горит, плавится и стекает в море, где растворяется, как карамель. И всему этому есть причина, Карен знает это наверняка. Вот она видит универсам в Техасе, видит торговый зал через объектив черно-белой камеры наблюдения. На мониторе — двое детей. Они лежат на полу в луже разлитого лимонада. Она видит взрыв хранилища нервно-паралитического газа в Юте, видит, как ядовитый буро-желтый призрак расползается по континенту. Она видит пустые кабинеты — какой-то офис в Сан-Паулу, Бразилия. Желтые листочки-стикеры падают на пол, словно осенние листья.
Как же она боялась этого дня. Знала, что он настанет, боялась и была вынуждена ждать. И вот он настал.
26. Конец прогресса
На следующий день Ричард и Меган едут по вымокшим под дождем улицам, мимо десятка тысяч коттеджей. Некоторые здания горят, кое-какие уже догорели. Иногда они видят поодаль одинокие человеческие силуэты. Многие время от времени начинают бесцельно палить из пистолетов. Лица выглядят осунувшимися и подавленными.
Машин попадается мало. Двери многих домов открыты настежь, и четвероногие обитатели пригорода — собаки, еноты, скунсы — не теряют времени даром. Вот машина, оставленная посреди лужайки. Две мертвые собаки лежат на краю дороги.
«Все, все, кого мы знали , — думают Ричард и Меган, — самая красивая одноклассница, любимые актеры, старые знакомые, смотрители маяков и лаборанты. Непостижимо» .
Авеню Бельвью. Дом родителей Ричарда деликатно равнодушен к переменам, произошедшим в мире. Внутри по-прежнему тикают часы, в раковине две невымытые чашки из-под кофе, на календаре приписка:
2:30. К зубному технику
Оливковое масло
Курица
Спаржа
Едем в Беллингем с Синклерами
Даже сквозь закрытые окна слышно, как шумит океан. Наверху в спальне все так же ощущается знакомый, родной запах. Кровать воспринимается как надгробная плита.
Родители.
Это они были душой жизни на Рэббит-лейн, ее движущей силой. Родители Ричарда и Пэм уже никогда не вернутся из Штатов, как не вернется из Кауаи отец Гамильтона, а его мать — из Торонто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Карен вспоминает тот самый момент, когда все началось. Она сидела в гостиной и ждала полуденного выпуска новостей. С одной стороны, она продолжала сердиться на Ричарда, хотя бы потому, что ей было без него грустно и одиноко. С другой — она понимала, как глупо было отговаривать его лететь в командировку.
— Перестань ты так убиваться, — сказал ей Ричард во время одного из споров на эту тему. — Ничего не случится. А если я соглашусь и не полечу в Лос-Анджелес, то это только усилит болезненные проявления твоего воображения.
— Ах, вот ты как считаешь! — Карен вспоминает, что современным людям свойственно время от времени переходить на странный жаргон эмоционально насыщенной трескотни, полной ахинеи. — Ричард, я ведь сказала только то, что видела и слышала. Душой, сердцем!
— Карен, прошу тебя, не надо себя так накручивать. Пожалуйста.
В итоге Ричард летит в свой Лос-Анджелес, Лоис уезжает за покупками, Джордж отправляется в свою мастерскую. Меган где-то шатается с Дженни, и получается, что все разбежались — именно в тот день, когда — Карен уверена в этом — им нужно быть вместе.
Холодно. На Карен три свитера и шерстяные носки Ричарда. Ноги с утра ныли, двигаться было совсем тяжело. Она включила телевизор и, не особо присматриваясь к новостям, пытается отвинтить крышку термоса с кофе. Неожиданно по экрану телевизора пробегает рябь, потом его заливает ровный белый свет. Лампы в гостиной и на кухне принимаются отчаянно мигать, потом гаснут, а дом начинает ходить ходуном, словно плохо пришвартованный корабль.
— Это ты, — говорит Карен. — Ты. Ты все-таки пришел.
— Да.
Справа от нее начинает звенеть стеклянная дверь, выходящая во двор. Сама собой открывается защелка, — клац — и дверь с натужным скрипом ползет по направляющим желобам; холодный ветер тотчас же швыряет в дом пригоршню пожухлых листьев. Карен начинает перетаскивать свое тело к двери, бесчувственные ноги с обмотавшим их пледом — как тяжеленные мешки с картошкой, подвешенные к поясу. Ветер хлещет в лицо. Летят капли ледяного дождя. Вот и дверь. Господи, какая же она тяжелая! Уходи . Начинается поединок — кто кого: Карен против веса двери.
— Покажись мне, - требует Карен, медленно сдвигая дверь зашедшимися в судороге от неимоверного усилия руками. — Зачем ты все это устроил? Зачем тебе это? Зачем тебе понадобилась моя молодость? Уходи. Я знаю, что ты где-то здесь. Все, хватит, уходи же!
Она плачет, слезы на ее лице смешиваются с дождевыми каплями. Руки покраснели и болят так, словно сухожилия уже оторвались от костей. Еще раз навалиться всем телом — и все, дверь захлопнута.
Карен в изнеможении падает на вытертые ромашки-маргаритки старого линолеума. Есть. И вдруг — удар, словно снаружи кто-то изо всех сил вколотил футбольный мяч в стеклянную дверь. Лист стекла мгновенно покрывается паутиной трещин, разбегающихся от центра к углам. Миллионы прозрачных кусочков готовы рухнуть на пол, но лишь несколько крохотных осколков со звоном падают из самого центра паутины. В образовавшуюся дырочку тотчас же начинает заунывно насвистывать ветер. Карен кричит, потом молча ложится на пол у самой двери, смотрит в потолок и ждет новостей — они могут быть только плохими. Она дотягивается до упавшей с дивана подушки, мягкой, прохладной, и кладет ее себе на лицо, чтобы чуть-чуть успокоились глаза. Телевизор опять начинает что-то бубнить. Карен дотягивается до пульта и включает запись.
Она думает: я так мало успела порадоваться жизни, а тут — получите: конец света. Я не хочу жить в том мире, каким он станет после . Я хочу оставить здесь свое тело, хочу уйти из этой жизни быстро и чисто — как провалиться в глубокую-глубокую шахту. Я хочу взобраться на гору — на самую высокую гору. Посмотрю оттуда на мир вокруг и превращусь в частицу Солнца. Мое тело такое слабое и такое уродливое. А как хочется просто крепко держать что-то в руках. Просто шевелить пальцами ног, даже менструацию пережить хочется. Господи, я даже никогда не баюкала на руках собственную дочь.
Она вспоминает: я ведь каталась на лыжах. Холодно бывало так, что дух захватывало, а мне все нипочем — тепло. Я скользила по склону, словно танцуя. Я любила прыгать, скакать. Я никогда не жаловалась, никогда. Только сейчас. И всего-то хотелось самую малость — захватить нормальной жизни чуть-чуть побольше.
До ее слуха доносится гудение вертолета и взрывы в центре города. Быстро как все происходит .
Карен закрывает глаза и видит: в ее видениях кровь перемешана с грязью, настоящее тесто для «Черного леса». Каньоны пустых небоскребов. Дома, гробы, дети, машины, швабры и метлы, бутылочные пробки — все горит, плавится и стекает в море, где растворяется, как карамель. И всему этому есть причина, Карен знает это наверняка. Вот она видит универсам в Техасе, видит торговый зал через объектив черно-белой камеры наблюдения. На мониторе — двое детей. Они лежат на полу в луже разлитого лимонада. Она видит взрыв хранилища нервно-паралитического газа в Юте, видит, как ядовитый буро-желтый призрак расползается по континенту. Она видит пустые кабинеты — какой-то офис в Сан-Паулу, Бразилия. Желтые листочки-стикеры падают на пол, словно осенние листья.
Как же она боялась этого дня. Знала, что он настанет, боялась и была вынуждена ждать. И вот он настал.
26. Конец прогресса
На следующий день Ричард и Меган едут по вымокшим под дождем улицам, мимо десятка тысяч коттеджей. Некоторые здания горят, кое-какие уже догорели. Иногда они видят поодаль одинокие человеческие силуэты. Многие время от времени начинают бесцельно палить из пистолетов. Лица выглядят осунувшимися и подавленными.
Машин попадается мало. Двери многих домов открыты настежь, и четвероногие обитатели пригорода — собаки, еноты, скунсы — не теряют времени даром. Вот машина, оставленная посреди лужайки. Две мертвые собаки лежат на краю дороги.
«Все, все, кого мы знали , — думают Ричард и Меган, — самая красивая одноклассница, любимые актеры, старые знакомые, смотрители маяков и лаборанты. Непостижимо» .
Авеню Бельвью. Дом родителей Ричарда деликатно равнодушен к переменам, произошедшим в мире. Внутри по-прежнему тикают часы, в раковине две невымытые чашки из-под кофе, на календаре приписка:
2:30. К зубному технику
Оливковое масло
Курица
Спаржа
Едем в Беллингем с Синклерами
Даже сквозь закрытые окна слышно, как шумит океан. Наверху в спальне все так же ощущается знакомый, родной запах. Кровать воспринимается как надгробная плита.
Родители.
Это они были душой жизни на Рэббит-лейн, ее движущей силой. Родители Ричарда и Пэм уже никогда не вернутся из Штатов, как не вернется из Кауаи отец Гамильтона, а его мать — из Торонто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83