Он протягивает его Карен.
15 декабря. 6 дней до Гавайев
Не забыть: позвонить Пэмми по поводу бус для африканской прически. Договориться о мелировании.
Привет, Беб. Это Карен.
Если ты читаешь это письмо, то: а) ты — самая большая свинья в мире, и я тебя больше знать не хочу, или же — б) наступил следующий день, и у нас очень плохие новости. Надеюсь, что все это не так!
Зачем я это пишу? Сама не знаю. Ощущение такое, как будто покупаешь страховку перед полетом.
Всю неделю меня преследуют видения. Может быть, я даже рассказала тебе о них. Но это неважно. Обычно мои сны довольно спокойны. Ну, бывает, например, что я во сне скачу на лошади, плыву, с мамой ругаюсь (причем мне удается переубедить ее!), но то, что я вижу теперь, — это не сон.
В кино, когда кто-то видит лица преступников, грабящих банк, его убивают или берут в заложники. Так вот, у меня такое чувство, что меня тоже возьмут в заложники, потому что я увидела больше, чем мне было положено. Я не знаю, как это будет выглядеть. Те голоса — я слышу, как они спорят, и один из них так похож на голос Джареда; так пока они спорят, я смотрю вокруг и стараюсь запомнить кусочки Будущего (Господи, как же глупо все это получается на бумаге).
Здесь темно — я имею в виду, в Будущем. Не слишком-то веселое местечко. Тут все такие старые, а наш район вообще весь засран (ты уж извини, что я так — по-французски!).
Я пишу тебе, потому что мне страшно. Конечно, все это слезливо и сентиментально, а я, наверное, просто дура. Знаешь, чего мне хочется, — уснуть лет на тысячу, чтобы никогда не увидеть наяву такого будущего.
Скажи маме и папе, что я буду скучать по ним. И попрощайся за меня с нашими. Да, еще вот что, Ричард. Можно, я тебя кое о чем попрошу? Ты дождись меня, ладно? Я вернусь оттуда, куда бы меня ни унесло. Когда — не знаю, но я вернусь.
Я не думаю, что моя душа чиста и непорочна, но она и не испачкана грязью. Если честно, я даже не помню, когда в последний раз врала. Сейчас мы с Венди и Пэмми двинем в «Парк-Роял» за покупками. Как-никак Рождество на носу. Вечером мы с тобой поедем кататься на лыжах. А завтра я порву этот конверт, когда ты отдашь мне его НЕ ОТКРЫТЫМ. Учти — Бог все видит.
Привет, Карен.
Неопровержимое свидетельство обоснованности ее страхов.
— Да, это я написала. Вот…
— Ну ладно, а что…
— Все, что там сказано, — правда. Так оно и есть.
В голосе Карен слышится вызов.
— Карен, я вовсе не пытаюсь опровергнуть тебя, совсем нет.
Повисает молчание. Карен нервно теребит «Тетрис», который ей притащила Меган — улучшать мелкую моторику. Ричард пытается заглянуть ей в глаза. Она отводит взгляд. Тогда он тихо спрашивает:
— Кто это… или что — неважно, но что это такое?
— Лучше бы все это оказалось полной чушью. Слушай, у меня нога болит.
— Ты знаешь, кто они такие?
Она поднимает взгляд:
— Знаю. И не знаю. Я пыталась убежать, но меня поймали. Больше они меня не выпустят.
— Что ты имеешь в виду? И кто такие — эти «они»?
Карен сама не рада, что у нее не получается говорить более открыто и ясно. Тут в комнату врывается Меган и, по своему обыкновению, с лету плюхается в кресло.
— Ух! Всем привет. Мам, ты как? Готова к зарядке?
Карен страшно рада, что тяжелый разговор с Ричардом закончен.
— Конечно, Меган. Начинаем.
Ричард дрожит от волнения. Он ощущает себя как новобранец перед отправкой на фронт.
Мама.
Лоис.
Совы — ничего не изменилось. Или все же?… Лоис стала заметно жестче. Результат неукротимого буйства Меган? Лоис уже не такая самовлюбленная, как раньше. За одеждой она по-прежнему следит, но на косметику тратит куда меньше сил и времени.
Джордж — отец — теперь рано возвращается из своей мастерской. Он подсаживается к Карен, глаза его затуманены.
В людях 1997 года Карен нравится то, что с ними никогда не бывает скучно. У них столько всего нового — какие-то незнакомые слова, какие-то слухи, бесконечные новости.
— На что это было похоже? — продолжает спрашивать Джордж, да и все остальные. — Как это было — когда ты просыпалась?
На что похоже? Да ни на что. Честное слово. Как? А так — уснула и проснулась. Только семнадцать лет — тю-тю, да от собственного тела остались рожки да ножки.
На самом деле эти неуклюжие ответы — способ отвлечься от мрачных неясных воспоминаний, вертящихся у нее в памяти. Нет, что касается памяти на текущие события, то у нее все в порядке. К ней приходили какие-то специалисты из университета — устраивали тесты на проверку памяти. Память не хуже, чем до комы. Она до сих пор помнит номер страницы последнего домашнего задания по алгебре. Но вот та темнота… Она не дает ей покоя.
Карен понимает, что люди ждут от нее большего. От нее требуется особое величие ума, предполагается, что страдания придают человеку мудрость. Вокруг нее даже ходят как-то по-особенному, словно на цыпочках.
— Эй, вы все, я ведь сделана не из сырых макарон. Господи, да подойдите вы поближе, не бойтесь. Я не рассыплюсь, честное слово.
Как-то раз Венди сидит с Пэм в кофейне на Лонсдейле. Венди решила, что настало время выяснить, что Пэм видела во время того синхронного сна.
— Пэм, помнишь, как вы угодили в больницу после Хэллоуина? Слушай, давно хочу тебя спросить: что ты тогда видела во сне? Понимаешь, твоя энцефалограмма с того дежурства похожа на пшеничное поле на ветру — такие волны. Ты можешь что-нибудь вспомнить?
— Да, да, конечно! Это была так круто! Я, конечно, всего не вспомню, как-то не до того было с тех пор. — Пэм кладет в кофе еще одну ложку сахара. — Но в общем это было похоже на пиратскую копию какого-нибудь боевика про природные катаклизмы. Даже саундтрек был. Основная тема знаешь какая? «Кольца-ленты, кольца-ленты…»
— Продолжай.
— Сначала был пустой хайвей. В Техасе. Именно там, я уверена. А потом грязь, слякоть. Как муссонные дожди в Японии. Точно, там. Какие-то равнины в Африке — сплошь в огне. А потом главный эпизод: огромные реки где-то в Индии или в Бангладеш. И по ним плывут трупы людей и какие-то тряпки. Последнее, что я помню, это огромные электронные часы. Большое такое табло, которое показывает то время, то температуру. Это во Флориде, и я опять уверена, что именно там. Время было — ноль часов ноль минут. Температура — сто сорок по Фаренгейту. — Пэм ставит чашку на стол. — Ух ты! Даже не думала, что все так хорошо вспомню. Хотя мозги у меня — как мокрое бумажное полотенце.
— Наверное, по-своему, это было красиво. Хотя и жутковато.
— Точно. И знаешь — это ведь было не кино. Все как на самом деле. Честно, я не шучу.
В тот же день, ближе к вечеру, Венди находит предлог заехать в «Монстр-машину» — якобы для того, чтобы вернуть Гамильтону пачку давным-давно взятых у него книг.
— Минутка найдется? Кофейку попить.
— Для тебя — сколько угодно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
15 декабря. 6 дней до Гавайев
Не забыть: позвонить Пэмми по поводу бус для африканской прически. Договориться о мелировании.
Привет, Беб. Это Карен.
Если ты читаешь это письмо, то: а) ты — самая большая свинья в мире, и я тебя больше знать не хочу, или же — б) наступил следующий день, и у нас очень плохие новости. Надеюсь, что все это не так!
Зачем я это пишу? Сама не знаю. Ощущение такое, как будто покупаешь страховку перед полетом.
Всю неделю меня преследуют видения. Может быть, я даже рассказала тебе о них. Но это неважно. Обычно мои сны довольно спокойны. Ну, бывает, например, что я во сне скачу на лошади, плыву, с мамой ругаюсь (причем мне удается переубедить ее!), но то, что я вижу теперь, — это не сон.
В кино, когда кто-то видит лица преступников, грабящих банк, его убивают или берут в заложники. Так вот, у меня такое чувство, что меня тоже возьмут в заложники, потому что я увидела больше, чем мне было положено. Я не знаю, как это будет выглядеть. Те голоса — я слышу, как они спорят, и один из них так похож на голос Джареда; так пока они спорят, я смотрю вокруг и стараюсь запомнить кусочки Будущего (Господи, как же глупо все это получается на бумаге).
Здесь темно — я имею в виду, в Будущем. Не слишком-то веселое местечко. Тут все такие старые, а наш район вообще весь засран (ты уж извини, что я так — по-французски!).
Я пишу тебе, потому что мне страшно. Конечно, все это слезливо и сентиментально, а я, наверное, просто дура. Знаешь, чего мне хочется, — уснуть лет на тысячу, чтобы никогда не увидеть наяву такого будущего.
Скажи маме и папе, что я буду скучать по ним. И попрощайся за меня с нашими. Да, еще вот что, Ричард. Можно, я тебя кое о чем попрошу? Ты дождись меня, ладно? Я вернусь оттуда, куда бы меня ни унесло. Когда — не знаю, но я вернусь.
Я не думаю, что моя душа чиста и непорочна, но она и не испачкана грязью. Если честно, я даже не помню, когда в последний раз врала. Сейчас мы с Венди и Пэмми двинем в «Парк-Роял» за покупками. Как-никак Рождество на носу. Вечером мы с тобой поедем кататься на лыжах. А завтра я порву этот конверт, когда ты отдашь мне его НЕ ОТКРЫТЫМ. Учти — Бог все видит.
Привет, Карен.
Неопровержимое свидетельство обоснованности ее страхов.
— Да, это я написала. Вот…
— Ну ладно, а что…
— Все, что там сказано, — правда. Так оно и есть.
В голосе Карен слышится вызов.
— Карен, я вовсе не пытаюсь опровергнуть тебя, совсем нет.
Повисает молчание. Карен нервно теребит «Тетрис», который ей притащила Меган — улучшать мелкую моторику. Ричард пытается заглянуть ей в глаза. Она отводит взгляд. Тогда он тихо спрашивает:
— Кто это… или что — неважно, но что это такое?
— Лучше бы все это оказалось полной чушью. Слушай, у меня нога болит.
— Ты знаешь, кто они такие?
Она поднимает взгляд:
— Знаю. И не знаю. Я пыталась убежать, но меня поймали. Больше они меня не выпустят.
— Что ты имеешь в виду? И кто такие — эти «они»?
Карен сама не рада, что у нее не получается говорить более открыто и ясно. Тут в комнату врывается Меган и, по своему обыкновению, с лету плюхается в кресло.
— Ух! Всем привет. Мам, ты как? Готова к зарядке?
Карен страшно рада, что тяжелый разговор с Ричардом закончен.
— Конечно, Меган. Начинаем.
Ричард дрожит от волнения. Он ощущает себя как новобранец перед отправкой на фронт.
Мама.
Лоис.
Совы — ничего не изменилось. Или все же?… Лоис стала заметно жестче. Результат неукротимого буйства Меган? Лоис уже не такая самовлюбленная, как раньше. За одеждой она по-прежнему следит, но на косметику тратит куда меньше сил и времени.
Джордж — отец — теперь рано возвращается из своей мастерской. Он подсаживается к Карен, глаза его затуманены.
В людях 1997 года Карен нравится то, что с ними никогда не бывает скучно. У них столько всего нового — какие-то незнакомые слова, какие-то слухи, бесконечные новости.
— На что это было похоже? — продолжает спрашивать Джордж, да и все остальные. — Как это было — когда ты просыпалась?
На что похоже? Да ни на что. Честное слово. Как? А так — уснула и проснулась. Только семнадцать лет — тю-тю, да от собственного тела остались рожки да ножки.
На самом деле эти неуклюжие ответы — способ отвлечься от мрачных неясных воспоминаний, вертящихся у нее в памяти. Нет, что касается памяти на текущие события, то у нее все в порядке. К ней приходили какие-то специалисты из университета — устраивали тесты на проверку памяти. Память не хуже, чем до комы. Она до сих пор помнит номер страницы последнего домашнего задания по алгебре. Но вот та темнота… Она не дает ей покоя.
Карен понимает, что люди ждут от нее большего. От нее требуется особое величие ума, предполагается, что страдания придают человеку мудрость. Вокруг нее даже ходят как-то по-особенному, словно на цыпочках.
— Эй, вы все, я ведь сделана не из сырых макарон. Господи, да подойдите вы поближе, не бойтесь. Я не рассыплюсь, честное слово.
Как-то раз Венди сидит с Пэм в кофейне на Лонсдейле. Венди решила, что настало время выяснить, что Пэм видела во время того синхронного сна.
— Пэм, помнишь, как вы угодили в больницу после Хэллоуина? Слушай, давно хочу тебя спросить: что ты тогда видела во сне? Понимаешь, твоя энцефалограмма с того дежурства похожа на пшеничное поле на ветру — такие волны. Ты можешь что-нибудь вспомнить?
— Да, да, конечно! Это была так круто! Я, конечно, всего не вспомню, как-то не до того было с тех пор. — Пэм кладет в кофе еще одну ложку сахара. — Но в общем это было похоже на пиратскую копию какого-нибудь боевика про природные катаклизмы. Даже саундтрек был. Основная тема знаешь какая? «Кольца-ленты, кольца-ленты…»
— Продолжай.
— Сначала был пустой хайвей. В Техасе. Именно там, я уверена. А потом грязь, слякоть. Как муссонные дожди в Японии. Точно, там. Какие-то равнины в Африке — сплошь в огне. А потом главный эпизод: огромные реки где-то в Индии или в Бангладеш. И по ним плывут трупы людей и какие-то тряпки. Последнее, что я помню, это огромные электронные часы. Большое такое табло, которое показывает то время, то температуру. Это во Флориде, и я опять уверена, что именно там. Время было — ноль часов ноль минут. Температура — сто сорок по Фаренгейту. — Пэм ставит чашку на стол. — Ух ты! Даже не думала, что все так хорошо вспомню. Хотя мозги у меня — как мокрое бумажное полотенце.
— Наверное, по-своему, это было красиво. Хотя и жутковато.
— Точно. И знаешь — это ведь было не кино. Все как на самом деле. Честно, я не шучу.
В тот же день, ближе к вечеру, Венди находит предлог заехать в «Монстр-машину» — якобы для того, чтобы вернуть Гамильтону пачку давным-давно взятых у него книг.
— Минутка найдется? Кофейку попить.
— Для тебя — сколько угодно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83