Потому что это меня больше не тревожит. Оказывается, людям все равно. Я себе льстила, считая, что всем есть до меня дело. Как выяснилось, им даже больше нравится, когда в тебе что-то не так. Когда у тебя подержанный вид.
- Мне вы не кажетесь подержанной.
- Вы мне тоже.
- Разве люди становятся подержанными?
- Еще как! Мы ведь только и делаем, что пользуемся другими. Больше ничего толком не умеем. Но вы сказали про себя правду: вы настоящий пуританин и очень к себе строги. Сначала я подумала, что тогда, в гостях, вы свалились с лестницы и показываете акробатические фигуры, чтобы это скрыть. А на самом деле вы этим занялись, чтобы испытать боль. Почему вы смеетесь?
- Потому что вы очень умная.
- Никакая я не умная. Расскажите мне о своем детстве. Мое было ужасным. Родители в конце концов развелись. Я была поражена.
- У нас была оранжерея. Родители говорили с голландским акцентом, который я очень старался у них не перенимать. Оба погибли много лет назад в автомобильной катастрофе.
- Ну конечно! Недаром Фредди Торн называет вас сиротой.
- Вы часто видитесь с Фредди Торном?
- Только по необходимости, - сказала она. - Он бывает на наших вечеринках.
- Он бывает на всех вечеринках.
- Это я знаю, можете не рассказывать.
- Извините. Я ничего не собирался вам рассказывать. Уверен, что вы и так знаете достаточно. Я просто хочу доделать эту работу до конца, чтобы вам и вашему ребенку было уютно зимой.
Ее бескровные губ застыли.
- Еще только июнь, - неуверенно произнесла она.
- Время летит быстро, - сказал он. Шел еще только июнь, и он еще ни разу до нее не дотронулся, если не считать приветствий и танцев. В танце она, партнерша одного с ним роста, полностью ему подчинялась, ее руки невесомо ложились ему на спину, живот подрагивал. Сейчас она выжидательно сидела на кухонном табурете в свободном халате. В ней чувствовалась агрессивность, привлекательность померкла.
- Хороший лимонад, - произнес он небрежно почти одновременно с ее вопросом:
- Почему вы ходите в церковь?
- А вы?
- Я первая спросила.
- По самым заурядным причинам. Я трус и консерватор. Верующий республиканец. Там витают призраки моих родителей, а старшая дочь поет в церковном хоре. Славная девочка!
- Очень жаль, что вы республиканец. Мои родители поклонялись Рузвельту.
- А моих он оскорблял: он ведь был голландцем, а они полагали, что голландцу негоже управлять этой страной. Считали, наверное, что власть - это грех. Лично у меня нет серьезных убеждений. Нет, одно все же есть... Мне кажется, что Америка сейчас похожа на нелюбимого ребенка, закормленного сластями. Или на немолодую жену, которой муж привозит из каждой отлучки подарки, чтобы оправдаться за неверность. Когда они только поженились, ему не приходилось ничего ей дарить.
- Кто же муж?
- Бог, кто же еще? Бог нас разлюбил. Он любит Россию, Уганду. А мы толстые, прыщавые, только и делаем, что клянчим еще сладенького. Мы лишились Его расположения.
- Наверное, вы много размышляете о любви?
- Больше других?
- Думаю, больше.
- На самом деле я о ней вообще не размышляю. Предоставляю это удовольствие вашему приятелю Фредди Торну.
- Вам хочется меня поцеловать?
- Еще как!
- За чем же дело стало?
- Я не смею. Вы вынашиваете ребенка от другого мужчины.
Фокси нетерпеливо вскочила.
- Кен боится моего ребенка! - крикнула она. - Я его пугаю. И вас пугаю.
Он тоже встал. Совсем тихо, потому что на таком малом расстоянии он расслышал бы и слабый шепот, она спросила:
- Разве мы не в своем доме? Разве ты строишь этот дом не для меня?
У него не оставалось выхода. Прежде чем ее поцеловать, он увидел, что ее лицо застыло, лишенное каких-либо чувств, как свет свечи в безветрии, как прямая дорога, как дороги его родного штата или голландские каналы. Его руки, приникнув ей под халат, нащупали то же самое: дерево, но живое, уже его. Ощущение ее тела сразу стало таким знакомым, что немедленно ей овладевать не было необходимости. Так муж с женой, пообнимавшись в кухне, не спешат в постель, потому что скоро в их распоряжении будет вся ночь, когда дети уснут, а в дверь не постучит почтальон.
Уходя, минуя глину, штабеля досок, обрубки сирени, Пайт вспоминал ее волосы, залитые золотым солнцем Тарбокса, мокрые пряди на затылке. После поцелуя она отвернулась, как будто стесняясь краски на лице и прервавшегося дыхания, устремила взгляд через его плечо в дальний угол комнаты. Ее губы, с виду тонкие, оказались широкими, горячими, влажными! На улице это воспоминание, словно вступив в реакцию с кислородом, вскипело у него в голове и изгнало все мысли.
В обществе Анджелы он теперь чувствовал вялость, онемение. При Джорджине ничего подобного не бывало. Фокси проникла ему в кровь; он бесконечно вспоминал ее по частям: нежную поросль на лобке, крики при любовных соитиях; не переставал удивляться долгому и всегда нечаянному пребыванию своего члена у нее во рту. Он истово хранил свою тайну, любовно пестовал расцветшую внутри него клумбу.
- Не знал, что ты и тут окажешься блондинкой...
- Как же иначе? Ты, например, рыжий...
- Эта нежная прозрачность, как пух на розе...
- Я привыкла так жить, - сказала она со смехом. - Придется и тебе привыкнуть.
Он жил, как в тумане, приободряясь, как от вспышки, в те нечастые моменты, когда они поспешно друг друга раздевали. Она растягивалась с ним рядом, и он открывал ее, как складную линзу, терялся на склонах ее тела, как ослепший лыжник. Июль был пятым месяцем ее беременности, и им приходилось приспосабливаться к неудобствам. Ей было трудно наклоняться, поэтому для орального секса она соскальзывала в ноги кровати.
- Тебе правда нравится?
- Обожаю!
- А вкус?
- Хороший вкус. Крепкий, соленый. Чуть с горечью, как лимон.
- Не хочу тебя принуждать.
- Не бойся. Ну?
Сама она никогда не кончала. Как бы радостно она его ни приветствовала, как бы умело он ее ни распалял, обласкав и облизав с ног до головы, конец дистанции каждый пробегал по-своему.
- Кончай в меня.
- Ты готова?
- Хочу чувствовать тебя внутри.
Он слышал, как замирает звучащая в ней музыка. Ее лоно было молодым и аккуратным. От отчаяния он несся к финишу на всех парах и извергался, поощряемый ее вскрикиваниями. Потом она со вздохом опадала. Она прощала его, он ее, она винила себя, он не соглашался; они делили вину пополам, их любовь набиралась опыта и разрасталась. В ее широко распахнутых карих глазах отражалось квадратное окно в потолке - по окну в каждом глазу.
- Прости, - говорила она. - Я никак не могу забыть, что это ты.
- Кем же я должен быть?
- Никем. Просто мужчиной. Я помню о твоей личности и сбиваюсь.
- С Кеном так тоже бывает?
- Нет. С ним я иногда кончаю первой. Мы так давно друг друга знаем, что не напрягаемся, а просто друг друга используем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89