Из-за прикрытых дверей зала доносились звуки музыки, в щель жутко тянуло пылью и табаком. Завидев меня в проходе между креслами, Костик Черепанов ринулся со сцены со скоростью небольшой морской торпеды. Я даже испугалась, что он сломает себе ноги или шею, а то еще, чего доброго, стукнется головой так, что глаза сбегутся к носу окончательно и бесповоротно.
— Евгения Игоревна! Евгения Игоревна! — завопил он, радостно потирая ладони. — Вот вы и появились!.. «Гамлета» будем доделывать? Нет?
— Нет, Костя. Вы уж извините меня, пожалуйста, но стажировка моя закончилась, так что.., — Да ну ее — стажировку! Вы еще просто наших новостей не знаете! Вадим Петрович телеграмму из Улан-Удэ прислал: просит уволить его по собственному желанию и выслать документы. Новый режиссер пока только сказочку детскую доделывает. Вы представляете, какой это для вас шанс?! Режиссеру мы быстро рот заткнем, скажем, что вы «Гамлета» с нами уже целый месяц работали. Евгения Игоревна, а? Ну давайте попробуем! Задумка-то какая хорошая была!
Я еще раз извинилась и отстранила его рукой. В первом ряду, опустив голову и с преувеличенным вниманием изучая маникюр на собственных ногтях, сидела Каюмова. Она просто не могла не заметить моего прихода.
— Привет. — Я прошла по проходу и села рядом, но не в соседнее кресло, а через одно.
— Привет. — Наталья по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.
— У меня к тебе один вопрос: в тот день именно ты настояла, чтобы с Бирюковым поговорили незамедлительно. Почему ты это сделала? Какая тебе была разница: сегодня, завтра? Ты не боялась Бородина разозлить и вообще безо всякого финансирования остаться?
— Не знаю. Сделала и сделала! Просто сделала, и все. А-а, нет! Ольга, бухгалтерша бородинская, сказала, что с него с живого слезать нельзя: надо требовать, чтобы все, что пообещал, подписал и приказом оформил в тот же день, — иначе забудет, начнет откладывать. Да и на прием к нему просто так не запишешься. В общем, все — пиши пропало!
— Ясно. — Я кивнула и поднялась.
— И все? Ты за этим, что ли, приходила?
— А зачем еще? — Мне по-прежнему было неприятно и больно смотреть в ее серые, опушенные белесыми ресницами глаза.
— Женя, ну ты пойми: мы люди подневольные, лично я к тебе никакой антипатии не питала. Ты мне даже нравилась. Водку ты пьешь классно!
— Зато ты — плохо! — Я с остервенением застегнула «молнию» на куртке. — Знаешь, мы с тобой — не разведчики и не шпионы. И не было никакой необходимости лезть в задушевные подруги к человеку, к которому просто «не питаешь антипатии». Могла бы просто и дежурно отыграть свою роль. Ничего бы от этого не изменилось. Я ведь плакала, когда ты «утонула». И потом, когда выяснилось, что ты жива.
— Евгения Игоревна… — снова заканючил где-то за спиной Костик Черепанов, изнемогающий от желания сыграть Гамлета.
Я встала и вышла из зала, ни разу не обернувшись…
С серого-серого неба падал белый-белый снег. Укутывал мерзлый асфальт и крыши домов, оседал смешными горками на козырьках светофоров и воротниках прохожих. Я брела в толпе, вяло текущей от метро, и думала о том, что все кончилось. Все. Абсолютно все. И «Гамлет». И мой оригинальный бизнес. И похоже, мои отношения с Сережей Пашковым. Я добилась того, чего хотела: вычислила убийцу и теперь имела прекрасную возможность утереть Бородину нос. Но почему-то уже не хотела этого делать. Вадим Петрович Бирюков был мертв вот уже несколько дней, и воспоминанием о нем не осталось даже траурной урны с прахом. Никто не сожалел, никто не тосковал о нем. И убийца ходил по земле, совершенно не опасаясь того, что в один прекрасный день за ним захлопнутся стальные тюремные двери.
Его кончина, тайна похорон, Где меч и герб костей не осеняли, Без пышности, без должного обряда, Взывают громко от небес к земле, Да будет суд… О том, кто убил Бирюкова, знала я одна, а значит, мне и предстояло вершить этот суд. Но я не чувствовала в себе для этого ни силы, ни уверенности…
Я знала, что она будет дома — все-таки суббота и плюс к тому утро — время, когда нормальные трудящиеся граждане еще нежатся в постели. Так и оказалось. Правда, Ольга, похоже, проснулась уже давно и теперь пила в комнате кофе с традиционной дамской сигаретой.
— Проходите, — просто сказала она, отступая в сторону и скрещивая руки на груди. На ней была длинная, в пол, черная юбка и темно-серая шерстяная водолазка.
— Вам от Марии Николаевны привет, — тихо проговорила я. — Она желает вам здоровья. Ну и, в общем, всего хорошего…
— Вы все знаете? — В глазах ее всего на секунду вспыхнул золотистый, странный огонек.
— Боюсь, что да…
— Тем лучше. Но кофе-то выпьете?
Я прошла в комнату и опустилась в то самое кресло, сидя в котором когда-то рассматривала альбом с Ольгиными фотографиями. Она вернулась с кухни через пару минут, неся на подносе кофейную чашечку и плитку шоколада.
— Оля, а почему вы оставили среди фотографий тот снимок с Алтая? Это, конечно, случайность, что я когда-то отдыхала там же. Но ведь все равно — риск?
— Глупая женская сентиментальность… Все-таки это были самые счастливые в моей жизни дни. И последние счастливые…
— И у него из альбома эти же фотографии забрали?
Она кивнула, взяла сигарету, не донесла ее до рта и снова отложила на край пепельницы.
— Я устала от этого, Женя. Очень устала. Думала, что будет проще, а вот ведь как все получается! У каждого есть свои персональные тени и призраки, и никого по большому счету нельзя покарать, кроме самой себя… Хотя я ни о чем не жалею!
— Но ведь кровь остановить пытались тоже вы? Не было никакого другого человека?
— Да. — Уголки Ольгиных четко очерченных губ слабо дрогнули. — Слабая женщина! Что с меня взять? Сначала ударила, а потом, когда он захрипел…
Она уронила лицо в ладони и помотала головой. Черные ее волосы всколыхнулись крупной волной.
— Он ведь, наивный, верил, что я все простила и забыла, что мы с ним теперь хорошие друзья. Так радовался, когда я для него работу эту нашла! Так благодарил…
— Вы до сих пор его любите?
— Нет! — Ольга выпрямилась и проговорила это так четко и жестко, что у меня сразу отпала охота спрашивать что-нибудь в этом духе. — Я разлюбила этого человека в тот день, когда мне сказали, что препарат действительно провоцирует страшные уродства… Вы были когда-нибудь беременны. Женя?
— Не была. — Я неуверенно и криво улыбнулась, словно ощущая свою вину за то, что, дожив до двадцати восьми лет, умудрилась не сделать ни одного аборта.
— Значит, не поймете… Когда ему шестнадцать недель, он уже начинает тихонько шевелиться. А в десять у него уже есть маленькие пальчики на ручках и ножках. Он уже видит свет и слышит… И говорят, даже прячется от ножа, когда его выскребают. А потом от него остается только кровавое месиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Евгения Игоревна! Евгения Игоревна! — завопил он, радостно потирая ладони. — Вот вы и появились!.. «Гамлета» будем доделывать? Нет?
— Нет, Костя. Вы уж извините меня, пожалуйста, но стажировка моя закончилась, так что.., — Да ну ее — стажировку! Вы еще просто наших новостей не знаете! Вадим Петрович телеграмму из Улан-Удэ прислал: просит уволить его по собственному желанию и выслать документы. Новый режиссер пока только сказочку детскую доделывает. Вы представляете, какой это для вас шанс?! Режиссеру мы быстро рот заткнем, скажем, что вы «Гамлета» с нами уже целый месяц работали. Евгения Игоревна, а? Ну давайте попробуем! Задумка-то какая хорошая была!
Я еще раз извинилась и отстранила его рукой. В первом ряду, опустив голову и с преувеличенным вниманием изучая маникюр на собственных ногтях, сидела Каюмова. Она просто не могла не заметить моего прихода.
— Привет. — Я прошла по проходу и села рядом, но не в соседнее кресло, а через одно.
— Привет. — Наталья по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.
— У меня к тебе один вопрос: в тот день именно ты настояла, чтобы с Бирюковым поговорили незамедлительно. Почему ты это сделала? Какая тебе была разница: сегодня, завтра? Ты не боялась Бородина разозлить и вообще безо всякого финансирования остаться?
— Не знаю. Сделала и сделала! Просто сделала, и все. А-а, нет! Ольга, бухгалтерша бородинская, сказала, что с него с живого слезать нельзя: надо требовать, чтобы все, что пообещал, подписал и приказом оформил в тот же день, — иначе забудет, начнет откладывать. Да и на прием к нему просто так не запишешься. В общем, все — пиши пропало!
— Ясно. — Я кивнула и поднялась.
— И все? Ты за этим, что ли, приходила?
— А зачем еще? — Мне по-прежнему было неприятно и больно смотреть в ее серые, опушенные белесыми ресницами глаза.
— Женя, ну ты пойми: мы люди подневольные, лично я к тебе никакой антипатии не питала. Ты мне даже нравилась. Водку ты пьешь классно!
— Зато ты — плохо! — Я с остервенением застегнула «молнию» на куртке. — Знаешь, мы с тобой — не разведчики и не шпионы. И не было никакой необходимости лезть в задушевные подруги к человеку, к которому просто «не питаешь антипатии». Могла бы просто и дежурно отыграть свою роль. Ничего бы от этого не изменилось. Я ведь плакала, когда ты «утонула». И потом, когда выяснилось, что ты жива.
— Евгения Игоревна… — снова заканючил где-то за спиной Костик Черепанов, изнемогающий от желания сыграть Гамлета.
Я встала и вышла из зала, ни разу не обернувшись…
С серого-серого неба падал белый-белый снег. Укутывал мерзлый асфальт и крыши домов, оседал смешными горками на козырьках светофоров и воротниках прохожих. Я брела в толпе, вяло текущей от метро, и думала о том, что все кончилось. Все. Абсолютно все. И «Гамлет». И мой оригинальный бизнес. И похоже, мои отношения с Сережей Пашковым. Я добилась того, чего хотела: вычислила убийцу и теперь имела прекрасную возможность утереть Бородину нос. Но почему-то уже не хотела этого делать. Вадим Петрович Бирюков был мертв вот уже несколько дней, и воспоминанием о нем не осталось даже траурной урны с прахом. Никто не сожалел, никто не тосковал о нем. И убийца ходил по земле, совершенно не опасаясь того, что в один прекрасный день за ним захлопнутся стальные тюремные двери.
Его кончина, тайна похорон, Где меч и герб костей не осеняли, Без пышности, без должного обряда, Взывают громко от небес к земле, Да будет суд… О том, кто убил Бирюкова, знала я одна, а значит, мне и предстояло вершить этот суд. Но я не чувствовала в себе для этого ни силы, ни уверенности…
Я знала, что она будет дома — все-таки суббота и плюс к тому утро — время, когда нормальные трудящиеся граждане еще нежатся в постели. Так и оказалось. Правда, Ольга, похоже, проснулась уже давно и теперь пила в комнате кофе с традиционной дамской сигаретой.
— Проходите, — просто сказала она, отступая в сторону и скрещивая руки на груди. На ней была длинная, в пол, черная юбка и темно-серая шерстяная водолазка.
— Вам от Марии Николаевны привет, — тихо проговорила я. — Она желает вам здоровья. Ну и, в общем, всего хорошего…
— Вы все знаете? — В глазах ее всего на секунду вспыхнул золотистый, странный огонек.
— Боюсь, что да…
— Тем лучше. Но кофе-то выпьете?
Я прошла в комнату и опустилась в то самое кресло, сидя в котором когда-то рассматривала альбом с Ольгиными фотографиями. Она вернулась с кухни через пару минут, неся на подносе кофейную чашечку и плитку шоколада.
— Оля, а почему вы оставили среди фотографий тот снимок с Алтая? Это, конечно, случайность, что я когда-то отдыхала там же. Но ведь все равно — риск?
— Глупая женская сентиментальность… Все-таки это были самые счастливые в моей жизни дни. И последние счастливые…
— И у него из альбома эти же фотографии забрали?
Она кивнула, взяла сигарету, не донесла ее до рта и снова отложила на край пепельницы.
— Я устала от этого, Женя. Очень устала. Думала, что будет проще, а вот ведь как все получается! У каждого есть свои персональные тени и призраки, и никого по большому счету нельзя покарать, кроме самой себя… Хотя я ни о чем не жалею!
— Но ведь кровь остановить пытались тоже вы? Не было никакого другого человека?
— Да. — Уголки Ольгиных четко очерченных губ слабо дрогнули. — Слабая женщина! Что с меня взять? Сначала ударила, а потом, когда он захрипел…
Она уронила лицо в ладони и помотала головой. Черные ее волосы всколыхнулись крупной волной.
— Он ведь, наивный, верил, что я все простила и забыла, что мы с ним теперь хорошие друзья. Так радовался, когда я для него работу эту нашла! Так благодарил…
— Вы до сих пор его любите?
— Нет! — Ольга выпрямилась и проговорила это так четко и жестко, что у меня сразу отпала охота спрашивать что-нибудь в этом духе. — Я разлюбила этого человека в тот день, когда мне сказали, что препарат действительно провоцирует страшные уродства… Вы были когда-нибудь беременны. Женя?
— Не была. — Я неуверенно и криво улыбнулась, словно ощущая свою вину за то, что, дожив до двадцати восьми лет, умудрилась не сделать ни одного аборта.
— Значит, не поймете… Когда ему шестнадцать недель, он уже начинает тихонько шевелиться. А в десять у него уже есть маленькие пальчики на ручках и ножках. Он уже видит свет и слышит… И говорят, даже прячется от ножа, когда его выскребают. А потом от него остается только кровавое месиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97