коварный сук сломался, И травы, и она сама упали В рыдающий поток…
Радужные круги расплывались у меня перед глазами, когда я закрыла текст пьесы. Сердце гулко и больно колотилось, желудок отчаянно ныл. Все складывалось! Все чудовищным образом складывалось! Полония убили клинком — и Вадима Петровича закололи! Розенкранцу и Гильденстерну отрубили головы — то же самое случилось с Лехой и Славиком. Об Офелии и говорить нечего! Если бы не хрестоматийный пример ее гибели, я бы, возможно, до сих пор не догадалась о том, что, собственно, происходит…
За окном шел снег и тонкими горностаевыми шкурками ложился на ветви деревьев и карнизы окон. А где-то совсем рядом бродил призрак в сером плаще, с забинтованным лицом. За ним тянулся жуткий кровавый след. Кровь на снегу…
Красное на белом…
Но вот что странно: мне почему-то все меньше верилось в хоть сколько-нибудь нечеловеческую сущность призрака-убийцы! Это наверняка человек.
Нормальный, живой, но очень жестокий человек, почему-то решивший разыграть свой кровавый спектакль именно передо мной! И еще одно я знала точно: если мне удастся понять, почему именно я удостоилась чести стать зрителем в этом театре, то наверняка удастся и вычислить убийцу…
Ольга позвонила в тот же день и тихим, бесцветным голосом напросилась в гости. По телефону я не стала задавать лишних вопросов. Просто назвала свой адрес и, обуреваемая гостеприимством, приготовила салат из морковки с майонезом. Ждать пришлось часа полтора или два. За это время мне дважды мерещилось, что в доме напротив кто-то осторожно отдергивает штору на окне и наблюдает за мной, сам стараясь оставаться невидимым, что в зеркале отражается чей-то силуэт, при моем приближении стремительно исчезающий. По первой программе показывали международный турнир по фехтованию, у соседей наверху девочка одним пальцем разучивала на фортепиано тему «Монтекки и Капулетти» из прокофьевского «Ромео и Джульетты». В общем, все складывалось одно к одному.
Даже тень моей жалкой хрущевской пятиэтажки начинала странным образом приобретать черты Эльсинорского замка, и я бы, наверное, почти не удивилась, если бы ближе к вечеру мимо сберкассы и почты промаршировали войска Фортинбрасса…
Однако, как только Ольга возникла на пороге квартиры, мне стало ясно, что моя нервная система — это просто крепыш с обертки «Гематогена» и что морковный салат сегодня едва ли будет пользоваться спросом. Выглядела она значительно хуже, чем вчера. На недавние спокойствие и сдержанность теперь не было и намека. Когда Ольга расстегивала пуговицы своего кожаного плаща, пальцы ее дрожали. Бутылка мартини так и вовсе чуть не вывалилась из рук, а толстый том с переводами Шекспира она швырнула на тахту, как гадкую огромную змею.
Книга тяжело ударилась о подлокотник. Во мне же вдруг всколыхнулись неприятные воспоминания о ее вчерашнем стремительном бегстве, после которого я как идиотка осталась стоять посреди улицы, недоуменно и испуганно раззявив рот. Кстати, было бы весьма желательно уяснить для себя, что Ольга имела в виду вчера, говоря: «Если бы я могла до конца понять, если бы я смогла вовремя понять».
Она снова не опустилась до объяснений, с минуту постояла возле моего окна и заметалась из угла в угол, нервно потирая запястья и покусывая губы. В своей черной вязаной тунике и черных лосинах моя гостья была похожа на перепуганную, беспокойную птицу, а еще на батарейку «Энерджайзер», которую никто и никогда не остановит. — Мне страшно, Женя! Мне страшно… — говорила она. — Первый раз в жизни так страшно… Это… Это не поддается никакому логическому объяснению!
Я терпеливо ждала, когда же Ольга расшифрует смысл вчерашних слов, но она только тихо постанывала и уже одним своим видом вызывала мучительное желание повеситься. Минут через двадцать, отфильтровав ее бессвязные речи, мне удалось вычленить основной смысл: она приехала затем, чтобы не сойти в одиночестве с ума от ужаса, она не верит в то, что это может происходить на самом деле, она о чем-то догадывается, но посвящать меня в суть своих догадок не считает возможным. Вот так просто и без затей!
В конце концов мне изрядно наскучило это представление. Я плюхнулась на тахту, положив том Шекспира к себе на колени, и с мстительным спокойствием надкусила зеленое кислое яблоко.
"Ну и ладно! — вертелось у меня в голове. — Обойдемся без ваших разъяснений. А то надо же, какие мы нострадамусы! Догадки, видите ли, у нас!
Пророчества не для простых смертных!.. Я тогда тебе тоже ни о чем не расскажу: ни про цитаты, ни про психушку!"
Нет, рассказать, конечно, следовало, но только в том случае, если она немного успокоится и перестанет сеять панику на десять километров вокруг себя.
Вообще, мы с Ольгой странным образом поменялись местами: еще недавно я отчаянно трусила и готова была покорно отдаться на волю провидения, теперь же она являла собой жалкое зрелище. Всего какие-нибудь сутки назад Ольга пыталась призвать меня к хладнокровию и здравомыслию, теперь я жаждала обдуманных действий и/контроля над ситуацией.
Если быть до конца честной, меня весьма ободрял тот факт, что во всей этой истории мне отводилась роль зрителя. Зрителей, как правило, не закалывают, не топят и не травят ядами. В крайнем случае, выводят из зала за плохое поведение. Что и говорить, хотелось бы, чтобы меня вывели из зала! Но видимо, на этом спектакле билетеры предусмотрены не были…
Господи, если бы только глубокоуважаемый Шекспир знал, что на исходе двадцатого века его трагедия вдохновит на подвиги маньяка-убийцу, возможно, он никогда и не взялся бы за перо! Но пьеса, к сожалению, была написана, и теперь у меня на коленях лежали три или четыре варианта ее переводов. А на первой странице обложки принц Датский с перекошенным от ярости лицом вонзал огромный меч в чье-то невидимое горло. Глаза Гамлета сверкали дикой злобой, на челе лежала явная печать безумия. Мрачный силуэт Эльсинора поднимался из пляшущих языков гигантского пламени, да еще и фон иллюстрации был выдержан в кроваво-красных тонах. В общем, по духу и оптимистичности создаваемого настроения картинка сильно напоминала «Последний день Помпеи».
— Всегда ненавидела эту пьесу, — коротко и нервно бросила Ольга перехватив мой взгляд. — Просто какой-то сплошной, непрекращающийся кошмар!..
Трупы, трупы, трупы! Все бессмысленно и жутко. Человек сходит с ума… Ведь кто может поручиться, что он действительно не сошел с ума? И по его милости начинают гибнуть все вокруг: мать, друзья, невеста. Отец невесты, в конце концов!..
По понятной причине параллель Полоний — Бирюков трогала ее больше всего.
Но вот что странно: у меня тоже вдруг отчего-то неприятно и тревожно екнуло сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Радужные круги расплывались у меня перед глазами, когда я закрыла текст пьесы. Сердце гулко и больно колотилось, желудок отчаянно ныл. Все складывалось! Все чудовищным образом складывалось! Полония убили клинком — и Вадима Петровича закололи! Розенкранцу и Гильденстерну отрубили головы — то же самое случилось с Лехой и Славиком. Об Офелии и говорить нечего! Если бы не хрестоматийный пример ее гибели, я бы, возможно, до сих пор не догадалась о том, что, собственно, происходит…
За окном шел снег и тонкими горностаевыми шкурками ложился на ветви деревьев и карнизы окон. А где-то совсем рядом бродил призрак в сером плаще, с забинтованным лицом. За ним тянулся жуткий кровавый след. Кровь на снегу…
Красное на белом…
Но вот что странно: мне почему-то все меньше верилось в хоть сколько-нибудь нечеловеческую сущность призрака-убийцы! Это наверняка человек.
Нормальный, живой, но очень жестокий человек, почему-то решивший разыграть свой кровавый спектакль именно передо мной! И еще одно я знала точно: если мне удастся понять, почему именно я удостоилась чести стать зрителем в этом театре, то наверняка удастся и вычислить убийцу…
Ольга позвонила в тот же день и тихим, бесцветным голосом напросилась в гости. По телефону я не стала задавать лишних вопросов. Просто назвала свой адрес и, обуреваемая гостеприимством, приготовила салат из морковки с майонезом. Ждать пришлось часа полтора или два. За это время мне дважды мерещилось, что в доме напротив кто-то осторожно отдергивает штору на окне и наблюдает за мной, сам стараясь оставаться невидимым, что в зеркале отражается чей-то силуэт, при моем приближении стремительно исчезающий. По первой программе показывали международный турнир по фехтованию, у соседей наверху девочка одним пальцем разучивала на фортепиано тему «Монтекки и Капулетти» из прокофьевского «Ромео и Джульетты». В общем, все складывалось одно к одному.
Даже тень моей жалкой хрущевской пятиэтажки начинала странным образом приобретать черты Эльсинорского замка, и я бы, наверное, почти не удивилась, если бы ближе к вечеру мимо сберкассы и почты промаршировали войска Фортинбрасса…
Однако, как только Ольга возникла на пороге квартиры, мне стало ясно, что моя нервная система — это просто крепыш с обертки «Гематогена» и что морковный салат сегодня едва ли будет пользоваться спросом. Выглядела она значительно хуже, чем вчера. На недавние спокойствие и сдержанность теперь не было и намека. Когда Ольга расстегивала пуговицы своего кожаного плаща, пальцы ее дрожали. Бутылка мартини так и вовсе чуть не вывалилась из рук, а толстый том с переводами Шекспира она швырнула на тахту, как гадкую огромную змею.
Книга тяжело ударилась о подлокотник. Во мне же вдруг всколыхнулись неприятные воспоминания о ее вчерашнем стремительном бегстве, после которого я как идиотка осталась стоять посреди улицы, недоуменно и испуганно раззявив рот. Кстати, было бы весьма желательно уяснить для себя, что Ольга имела в виду вчера, говоря: «Если бы я могла до конца понять, если бы я смогла вовремя понять».
Она снова не опустилась до объяснений, с минуту постояла возле моего окна и заметалась из угла в угол, нервно потирая запястья и покусывая губы. В своей черной вязаной тунике и черных лосинах моя гостья была похожа на перепуганную, беспокойную птицу, а еще на батарейку «Энерджайзер», которую никто и никогда не остановит. — Мне страшно, Женя! Мне страшно… — говорила она. — Первый раз в жизни так страшно… Это… Это не поддается никакому логическому объяснению!
Я терпеливо ждала, когда же Ольга расшифрует смысл вчерашних слов, но она только тихо постанывала и уже одним своим видом вызывала мучительное желание повеситься. Минут через двадцать, отфильтровав ее бессвязные речи, мне удалось вычленить основной смысл: она приехала затем, чтобы не сойти в одиночестве с ума от ужаса, она не верит в то, что это может происходить на самом деле, она о чем-то догадывается, но посвящать меня в суть своих догадок не считает возможным. Вот так просто и без затей!
В конце концов мне изрядно наскучило это представление. Я плюхнулась на тахту, положив том Шекспира к себе на колени, и с мстительным спокойствием надкусила зеленое кислое яблоко.
"Ну и ладно! — вертелось у меня в голове. — Обойдемся без ваших разъяснений. А то надо же, какие мы нострадамусы! Догадки, видите ли, у нас!
Пророчества не для простых смертных!.. Я тогда тебе тоже ни о чем не расскажу: ни про цитаты, ни про психушку!"
Нет, рассказать, конечно, следовало, но только в том случае, если она немного успокоится и перестанет сеять панику на десять километров вокруг себя.
Вообще, мы с Ольгой странным образом поменялись местами: еще недавно я отчаянно трусила и готова была покорно отдаться на волю провидения, теперь же она являла собой жалкое зрелище. Всего какие-нибудь сутки назад Ольга пыталась призвать меня к хладнокровию и здравомыслию, теперь я жаждала обдуманных действий и/контроля над ситуацией.
Если быть до конца честной, меня весьма ободрял тот факт, что во всей этой истории мне отводилась роль зрителя. Зрителей, как правило, не закалывают, не топят и не травят ядами. В крайнем случае, выводят из зала за плохое поведение. Что и говорить, хотелось бы, чтобы меня вывели из зала! Но видимо, на этом спектакле билетеры предусмотрены не были…
Господи, если бы только глубокоуважаемый Шекспир знал, что на исходе двадцатого века его трагедия вдохновит на подвиги маньяка-убийцу, возможно, он никогда и не взялся бы за перо! Но пьеса, к сожалению, была написана, и теперь у меня на коленях лежали три или четыре варианта ее переводов. А на первой странице обложки принц Датский с перекошенным от ярости лицом вонзал огромный меч в чье-то невидимое горло. Глаза Гамлета сверкали дикой злобой, на челе лежала явная печать безумия. Мрачный силуэт Эльсинора поднимался из пляшущих языков гигантского пламени, да еще и фон иллюстрации был выдержан в кроваво-красных тонах. В общем, по духу и оптимистичности создаваемого настроения картинка сильно напоминала «Последний день Помпеи».
— Всегда ненавидела эту пьесу, — коротко и нервно бросила Ольга перехватив мой взгляд. — Просто какой-то сплошной, непрекращающийся кошмар!..
Трупы, трупы, трупы! Все бессмысленно и жутко. Человек сходит с ума… Ведь кто может поручиться, что он действительно не сошел с ума? И по его милости начинают гибнуть все вокруг: мать, друзья, невеста. Отец невесты, в конце концов!..
По понятной причине параллель Полоний — Бирюков трогала ее больше всего.
Но вот что странно: у меня тоже вдруг отчего-то неприятно и тревожно екнуло сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97