Я прекрасно видела это из своего временного убежища за выступом стены! Даже щеки его сделались по-стариковски дряблыми, хотя всего пять минут назад он выглядел пожилым добрым молодцем. А Леха тем временем продолжал:
— Наш клиент намеревался подать иск об установлении авторских прав на пьесы «Провинциалка», «Последнее лето» и «Вербное воскресенье». Он утверждал, что данные произведения украдены вами и весь доход присвоен…
— Послушайте, но это же чушь! — Антон Антонович резко остановился и выдернул свой локоть из цепких Лехиных пальчиков. — Не знаю, кто вы и зачем пришли, но говорите вы полнейшую ерунду!.. Если вы, молодой человек, сию же секунду не уберетесь отсюда, я буду вынужден вызвать милицию. Подумать только!
Нет, это же просто смешно сказать…
Леха, однако, не поспешил устыдиться. или хотя бы усомниться в своем праве нагло наезжать на заслуженного и признанного деятеля искусств. Физиономия его оставалась по-прежнему невозмутимой и чем-то неуловимо напоминала морду аквариумного сомика, прижавшегося лбом к стеклу и смотрящего на мир равнодушными, не замутненными мыслью глазками.
— Может быть, поговорим в доме? Не стоит, мне кажется, делать эту историю достоянием гласности. Соседи, знаете ли, прохожие…
— Соседи? Прохожие? — весьма натурально взбеленился Москвин, и в этот момент я почти готова была поверить в то, что мы опозорились, а пьесы действительно его. — Да что это вы себе позволяете? Либо вы мерзкий, низкий шантажист и вымогатель, либо кому-то из моих знакомых изменило чувство юмора, и он решил вот так глупо пошутить…
— В соответствии с заявлением Бирюкова начала работать комиссия по установлению авторства… — так же монотонно и спокойно проговорил напарничек.
— И, должен сказать, результаты не в вашу пользу…
— Это черт знает что! Мне необходимо встретиться с Вадимом Петровичем!..
— Вы не можете с ним встретиться, — Леха совсем не в духе трагизма ситуации гайморитно шмыгнул носом, — потому что Вадим Петрович Бирюков убит. И вы прекрасно об этом знаете…
То, что произошло потом, отпечаталось в моей памяти в какой-то сюрреалистическо-клиповой манере. Митрошкин с Москвиным, стоящие в каких-нибудь двух шагах от крыльца и соответственно в четырех — от меня… Утоптанная дорожка перед коттеджами — как раз пустынная… Запах близкого снега… Голые, перемерзшие кусты… Круглые Лехины глаза, глядящие с любопытством и вызовом…
Шершавая стена, царапающая мою щеку… Дряблые, старческие щеки Москвина… Его рука, опускающаяся в карман за зажигалкой… Зажигалка, падающая на землю прямо Митрошкину под ноги… Напарничек, наклоняющийся за ней… И снова рука Москвина, опускающаяся в карман! Безлюдная тропинка! Запах близкого снега!
Запах крови! Нож, торчащий в груди Бирюкова! Беззащитная Лехина спина! Лопата, вдавливающаяся в мое плечо!
— А-а-у-а-а! — утробно закричала я, выскакивая из-за угла с лопатой наперевес и со всего размаху шарахая ею Антона Антоновича по загривку. — Гад!
Сволочь! Ты убил — я знаю!
К счастью, размах у меня оказался небольшой. Хребет заслуженного драматурга не треснул. Москвин только слабо охнул, начал заваливаться на бок и медленно осел на мерзлую землю прямо в своем шикарном дорогом пальто. Рука его безжизненно вывалилась из кармана вместе с пачкой сигарет. А Леха, взглянув на меня почти испуганно, осведомился:
— Ты что, с дуба рухнула?
— Нет, — серьезно ответила я и от переизбытка чувств заплакала…
Поднять Антона Антоновича с земли и втащить его на крыльцо было делом трех минут. Он, впрочем, не особо сопротивлялся, даже пытался сам перебирать ногами и, морщась, приговаривал:
— Вы ошибаетесь! Вы даже себе не представляете, ребята, как ошибаетесь!
— Ключ! — угрожающе прорычал Леха, и рука драматурга послушно полезла во внутренний карман. Представляю, какими словами он вспоминал в этот момент дедушку Пеева, сосватавшего ему сразу двух «эфирных» и «воздушных» молодых драматургов с замашками Родиона Раскольникова и явными нарушениями психики!
Нам же просто нечего было терять. Тут уж, как говорится, или пан или пропал.
— Вы убили Вадима Петровича Бирюкова! — дожимал Леха, толкая Антона Антоновича в кресло под деревянной лестницей. — Вас видели, вас запомнили, вас опознают. У вас был мотив для убийства. Отпираться бессмысленно, лучше все рассказать сразу!
— Да! Вы воткнули ему в печень нож и оставили лежать там, возле музыкального центра! — «живописала» я, не желая отказываться от своей блестящей идеи «расколоть» его по методу принца Датского. — На вас было это же пальто, вы пришли около половины четвертого и долго звонили в дверь, прежде чем Бирюков открыл…
Москвин только отрешенно мотал головой и как-то болезненно морщил лоб.
Щеки его дрожали, словно у пожилого, немощного бульдога.
— Валидол! — в конце концов простонал он. — Позвольте мне взять из кармана брюк валидол.
— А когда Бирюкова убивали, валидол, наверное, не требовался?
Антон Антонович вдруг как-то сник, словно устал сопротивляться, поднял на меня бессмысленные, больные глаза и четко произнес:
— Я был в его квартире — да. Но я никого не убивал, хотя вы вряд ли мне поверите…
Нет, отчего же! Мы вполне могли поверить, памятуя о том, что после убийцы в комнату заходил еще . один человек, пытавшийся остановить кровь, хлещущую из раны. Но как-то уж очень не хотелось отказываться от такой замечательной и логичной версии с проданными пьесами и признавать, что я оприходовала лопатой не убийцу, а всего лишь свидетеля, благоразумно смывшегося с места преступления.
— Берите свой валидол! — Леха отступил на пару шагов и зыркнул на меня многозначительно и сурово. — И рассказывайте все четко, по порядку. Надеюсь, вы не станете отрицать, что и «Провинциалка», и «Последнее лето»…
Он не договорил. Антон Антонович положил таблетку под язык, запрокинул голову на спинку кресла и неожиданно расхохотался.
— Нет, не буду! Конечно же не буду! — Из его горла вырывались какие-то странные полувсхлипы-полустоны. — Да! И «Провинциалка», и «Последнее лето» написаны Бирюковым, но если вы, молодые люди, считаете это мотивом для убийства, то глубоко заблуждаетесь! Есть нотариально заверенные договора, согласно которым Вадим Петрович добровольно отказывается от всех прав на данные произведения и получает соответствующее вознаграждение… Это очень широко распространенная практика, и если б за это начали убивать, то, поверьте, ряды творческой интеллигенции изрядно поредели бы! Он добровольно продавал мне свои пьесы, потому что никогда не пробился бы с ними сам. А у меня уже было имя.
И-мя!
— То есть как договора? — пробормотала я, убирая руку с деревянных перил.
— А так!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
— Наш клиент намеревался подать иск об установлении авторских прав на пьесы «Провинциалка», «Последнее лето» и «Вербное воскресенье». Он утверждал, что данные произведения украдены вами и весь доход присвоен…
— Послушайте, но это же чушь! — Антон Антонович резко остановился и выдернул свой локоть из цепких Лехиных пальчиков. — Не знаю, кто вы и зачем пришли, но говорите вы полнейшую ерунду!.. Если вы, молодой человек, сию же секунду не уберетесь отсюда, я буду вынужден вызвать милицию. Подумать только!
Нет, это же просто смешно сказать…
Леха, однако, не поспешил устыдиться. или хотя бы усомниться в своем праве нагло наезжать на заслуженного и признанного деятеля искусств. Физиономия его оставалась по-прежнему невозмутимой и чем-то неуловимо напоминала морду аквариумного сомика, прижавшегося лбом к стеклу и смотрящего на мир равнодушными, не замутненными мыслью глазками.
— Может быть, поговорим в доме? Не стоит, мне кажется, делать эту историю достоянием гласности. Соседи, знаете ли, прохожие…
— Соседи? Прохожие? — весьма натурально взбеленился Москвин, и в этот момент я почти готова была поверить в то, что мы опозорились, а пьесы действительно его. — Да что это вы себе позволяете? Либо вы мерзкий, низкий шантажист и вымогатель, либо кому-то из моих знакомых изменило чувство юмора, и он решил вот так глупо пошутить…
— В соответствии с заявлением Бирюкова начала работать комиссия по установлению авторства… — так же монотонно и спокойно проговорил напарничек.
— И, должен сказать, результаты не в вашу пользу…
— Это черт знает что! Мне необходимо встретиться с Вадимом Петровичем!..
— Вы не можете с ним встретиться, — Леха совсем не в духе трагизма ситуации гайморитно шмыгнул носом, — потому что Вадим Петрович Бирюков убит. И вы прекрасно об этом знаете…
То, что произошло потом, отпечаталось в моей памяти в какой-то сюрреалистическо-клиповой манере. Митрошкин с Москвиным, стоящие в каких-нибудь двух шагах от крыльца и соответственно в четырех — от меня… Утоптанная дорожка перед коттеджами — как раз пустынная… Запах близкого снега… Голые, перемерзшие кусты… Круглые Лехины глаза, глядящие с любопытством и вызовом…
Шершавая стена, царапающая мою щеку… Дряблые, старческие щеки Москвина… Его рука, опускающаяся в карман за зажигалкой… Зажигалка, падающая на землю прямо Митрошкину под ноги… Напарничек, наклоняющийся за ней… И снова рука Москвина, опускающаяся в карман! Безлюдная тропинка! Запах близкого снега!
Запах крови! Нож, торчащий в груди Бирюкова! Беззащитная Лехина спина! Лопата, вдавливающаяся в мое плечо!
— А-а-у-а-а! — утробно закричала я, выскакивая из-за угла с лопатой наперевес и со всего размаху шарахая ею Антона Антоновича по загривку. — Гад!
Сволочь! Ты убил — я знаю!
К счастью, размах у меня оказался небольшой. Хребет заслуженного драматурга не треснул. Москвин только слабо охнул, начал заваливаться на бок и медленно осел на мерзлую землю прямо в своем шикарном дорогом пальто. Рука его безжизненно вывалилась из кармана вместе с пачкой сигарет. А Леха, взглянув на меня почти испуганно, осведомился:
— Ты что, с дуба рухнула?
— Нет, — серьезно ответила я и от переизбытка чувств заплакала…
Поднять Антона Антоновича с земли и втащить его на крыльцо было делом трех минут. Он, впрочем, не особо сопротивлялся, даже пытался сам перебирать ногами и, морщась, приговаривал:
— Вы ошибаетесь! Вы даже себе не представляете, ребята, как ошибаетесь!
— Ключ! — угрожающе прорычал Леха, и рука драматурга послушно полезла во внутренний карман. Представляю, какими словами он вспоминал в этот момент дедушку Пеева, сосватавшего ему сразу двух «эфирных» и «воздушных» молодых драматургов с замашками Родиона Раскольникова и явными нарушениями психики!
Нам же просто нечего было терять. Тут уж, как говорится, или пан или пропал.
— Вы убили Вадима Петровича Бирюкова! — дожимал Леха, толкая Антона Антоновича в кресло под деревянной лестницей. — Вас видели, вас запомнили, вас опознают. У вас был мотив для убийства. Отпираться бессмысленно, лучше все рассказать сразу!
— Да! Вы воткнули ему в печень нож и оставили лежать там, возле музыкального центра! — «живописала» я, не желая отказываться от своей блестящей идеи «расколоть» его по методу принца Датского. — На вас было это же пальто, вы пришли около половины четвертого и долго звонили в дверь, прежде чем Бирюков открыл…
Москвин только отрешенно мотал головой и как-то болезненно морщил лоб.
Щеки его дрожали, словно у пожилого, немощного бульдога.
— Валидол! — в конце концов простонал он. — Позвольте мне взять из кармана брюк валидол.
— А когда Бирюкова убивали, валидол, наверное, не требовался?
Антон Антонович вдруг как-то сник, словно устал сопротивляться, поднял на меня бессмысленные, больные глаза и четко произнес:
— Я был в его квартире — да. Но я никого не убивал, хотя вы вряд ли мне поверите…
Нет, отчего же! Мы вполне могли поверить, памятуя о том, что после убийцы в комнату заходил еще . один человек, пытавшийся остановить кровь, хлещущую из раны. Но как-то уж очень не хотелось отказываться от такой замечательной и логичной версии с проданными пьесами и признавать, что я оприходовала лопатой не убийцу, а всего лишь свидетеля, благоразумно смывшегося с места преступления.
— Берите свой валидол! — Леха отступил на пару шагов и зыркнул на меня многозначительно и сурово. — И рассказывайте все четко, по порядку. Надеюсь, вы не станете отрицать, что и «Провинциалка», и «Последнее лето»…
Он не договорил. Антон Антонович положил таблетку под язык, запрокинул голову на спинку кресла и неожиданно расхохотался.
— Нет, не буду! Конечно же не буду! — Из его горла вырывались какие-то странные полувсхлипы-полустоны. — Да! И «Провинциалка», и «Последнее лето» написаны Бирюковым, но если вы, молодые люди, считаете это мотивом для убийства, то глубоко заблуждаетесь! Есть нотариально заверенные договора, согласно которым Вадим Петрович добровольно отказывается от всех прав на данные произведения и получает соответствующее вознаграждение… Это очень широко распространенная практика, и если б за это начали убивать, то, поверьте, ряды творческой интеллигенции изрядно поредели бы! Он добровольно продавал мне свои пьесы, потому что никогда не пробился бы с ними сам. А у меня уже было имя.
И-мя!
— То есть как договора? — пробормотала я, убирая руку с деревянных перил.
— А так!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97