Мешки были сделаны из листков белой бумаги, скрепленных между собой булавками.
Жильбер дернул головой и нечаянно задел веревку: один мешок упал на пол.
Побледнев от страха так, будто он взламывал сейф, молодой человек бросился собирать рассыпавшуюся по полу фасоль и запихивать ее в мешок.
Поглощенный своим занятием, он машинально взглянул на листок, пробежал глазами несколько строк; напечатанные на листке слова привлекли его внимание. Он вытряхнул, фасоль и, сев на циновку, стал читать: слова не только выражали его мысли – они отвечали его характеру и, казалось, были написаны не столько для него, сколько им самим.
Вот что он прочел:
«Впрочем, белошвейки, горничные, молоденькие продавщицы совсем меня не привлекали. Мне были нужны барышни. У каждого человека могут быть свои фантазии, вот это и была моя фантазия. Тут я никак не могу согласиться с Горацием. Меня влечет вовсе не тщеславие обладания знатной и богатой девушкой, а лучший цвет лица, более красивая форма рук, более изящное украшение, утонченность и опрятность во всем облике, более тонкий вкус в манере одеваться и выражать свои мысли, более изящное и лучше сидящее на ней платье, меньший размер туфельки, ленты, кружева, более искусная прическа. Я готов отдать предпочтение менее хорошенькой, но имеющей все перечисленные достоинства девушке. Я сам понимаю, как я смешон, но сердце мое помимо воли отдает это предпочтение».
Жильбер вздрогнул, на лбу у него выступила испарина. Невозможно было лучше выразить его мысль, точнее определить движения его души, тоньше изучить его вкус. Кроме того, Андре была далеко не «менее хорошенькой, но имеющей все перечисленные достоинства». Андре не только обладала всеми достоинствами, но была еще и самой красивой.
Жильбер с жадностью продолжал читать.
Вслед за приведенными строчками следовало описание прелестного приключения молодого человека и двух девушек, а также стремительной погони, сопровождаемой кокетливыми вскрикиваниями, которые делают женщин еще более соблазнительными, потому что выдают женскую слабость; далее шло описание того, как молодой человек скакал, примостившись на крупе лошади позади одной из этих девушек, рассказывалось о еще более восхитительном ночном возвращении.
Жильбер читал со все возраставшим интересом; он разъединил листки, из которых состоял мешок, и с бьющимся сердцем прочел все, что на них было напечатано; он взглянул на номер страницы и стал искать среди других листков продолжения. Нумерация нарушалась, однако он обнаружил на веревке еще мешков восемь, составленных из следовавших по порядку листков. Он вытащил иголки, высыпал фасоль на пол, сложил страницы по порядку и стал читать.
На сей раз это было что-то другое. Эти страницы рассказывали о любви бедного, безвестного юноши и знатной дамы. Знатная дама снизошла до него, вернее, он поднялся до нее, и она приняла его, словно он был ей ровня, она сделала его своим любовником, посвящала во все свои сердечные тайны; мечты юности столь мимолетны, что по прошествии многих лет они нам представляются вспыхнувшим метеоритом, впрочем, по весне их так много бывает на звездном небосклоне!..
Имя юноши нигде не упоминалось. У знатной дамы было нежное и приятное для слуха имя: госпожа де Варен.
Жильбер за счастье почел бы провести за чтением всю ночь, удовольствие было еще больше от сознания, что у него в распоряжении целая гора мешков, которые он собирался опорожнять один за другим, как вдруг раздался легкий треск: плававшая в медной чашке свеча потонула в расплавленном воске, зловонный чад распространился по всему чердаку, пламя угасло. Жильбер оказался в полной темноте.
Все произошло так стремительно, что не было никакой возможности исправить положение. Чтение Жильбера было прервано на середине, и он чуть было не разрыдался от ярости. Он выронил стопку страниц на фасоль, которую он перед тем сгреб в кучу возле постели. Он улегся на циновке и, несмотря на досаду, вскоре крепко уснул.
Молодой человек спал так, как спится только в восемнадцать лет; он не слышал скрипа висячего замка, на который Жак запер накануне дверь чердака.
Солнце давно поднялось. Открыв глаза, Жильбер увидал хозяина дома, бесшумно входившего в комнату Он сейчас же опустил глаза на рассыпанную фасоль и раздерганные по листику бумажные мешки.
Жак проследил за его взглядом.
Жильбер почувствовал, как краска стыда заливает ему щеки, и растерянно пробормотал:
– Здравствуйте, сударь!
– Здравствуйте, друг мой, – отвечал Жак. – Хорошо ли вам спалось?
– Спасибо, сударь.
– Вы, случаем, не сомнамбула?
Жильбер не знал, что такое сомнамбула, однако понял, что Жак ждет объяснений по поводу высыпанной из мешков фасоли.
– Да, сударь, я понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете, – пролепетал он, – да, я совершил преступление и признаю свою вину, но я считаю, что это поправимо.
– Разумеется. А почему ваша свеча догорела?
– Я долго не спал.
– Почему? – подозрительно спросил Жак.
– Я читал.
Жак еще более подозрительным взглядом окинул захламленный чердак.
– Меня так заинтересовал вот этот первый листок, на который я взглянул совершенно случайно… – отвечал Жильбер, кивнув на раздерганный по листику мешок, – ведь вы, сударь, так много знаете, вы, должно быть, можете сказать, из какой это книги?
Жак бросил небрежный взгляд на страницы и пробормотал:
– Понятия не имею.
– Это, разумеется, роман, и какой!..
– Думаете, роман?
– Да потому что там рассказывается о любви, как в настоящих романах, с той лишь разницей, что язык этой книги гораздо лучше.
– Однако я вижу внизу на этой странице слово «Исповедь». Мне кажется…
– Что?
– Что это, возможно, невыдуманная история.
– Да нет, что вы! Человек не мог бы так рассказать о самом себе. Его признания слишком откровенны, его суждения чересчур беспристрастны.
– А мне кажется, что вы ошибаетесь, – с живостью возразил старик, – автор, напротив, хотел представить миру человека таким, каким его создал Бог.
– Так вы знаете, кто автор этой книги?
– Ее написал Жан-Жак Руссо.
– Руссо? – с восхищением воскликнул молодой человек.
– Да. Здесь несколько разрозненных страниц из его последней книги.
– Стало быть, этот бедный, неизвестный, необразованный молодой человек, почти попрошайничавший на больших дорогах, которые он исходил пешком, и есть Руссо? Тот самый, что стал впоследствии автором «Эмиля» и «Общественного договора»?
– Да, он самый. Впрочем, нет, – с непередаваемым выражением грусти проговорил старик, – нет, это не тот Руссо: автор «Общественного договора» и «Эмиля» – это человек, разочаровавшийся в мире, в жизни, в славе, даже отчасти в Боге. Другой же Руссо.., тот, что пишет о госпоже де Варен, – юноша, вступающий в жизнь тем путем, каким приходит на землю утренняя заря, это ребенок со своими радостями и надеждами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181