Теперь ей разрешили получать и читать тонкий листочек «Лейпцигской газеты» («Ляйпцигер Цайтунг») в дополнение к нескольким газетам на французском языке. Она также могла теперь принимать гостей, несколько раз в году встречаться с детьми, однако они должны были жить под наблюдением в другом доме, чтобы исключить возможность ее бегства или передачи ей запрещенной корреспонденции. Она стала совершенно чужой детям, которые выросли вдали от нее и, как она говорит, оказались фактически на противоположной стороне. И отчуждение было таким, что отношения между ними стали весьма напряженными, и графиня обвиняла детей, что они желают ее смерти.
Она неизменно возобновляла свои попытки освободиться. Однако осенью 1740 г. король снова разъяснил (ведь курфюрст Фридрих-Август II получил польскую корону под именем Августа III), что «по зрелом размышлении он решил со временем предоставить ей полную свободу». Правда, пока она была освобождена из-под ареста и получила возможность свободно вести переписку со всеми своими детьми, кураторами и врачами. Мало-помалу к ней возвращалась надежда когда-нибудь снова вернуться в «высший свет», который за время ее ссылки стал совершенно другим. Еще в 1733 году, после смерти Августа Сильного, она писала, «что остался в живых всего один человек, у которого есть основания вспоминать добром ее и их прошлое». Кого она имеет в виду, мы не знаем.
У нее накопилось много горечи и досады из-за недалекого Боблика, из-за ее слуг, ветхого дома, в котором она жила (его было даже бесполезно ремонтировать), из-за плохого снабжения продуктами. Она старалась держать хороший стол и регулярно заказывала на Лейпцигской ярмарке на значительные суммы специи и разные лакомства, однако иногда с горечью жаловалась, что заказанные ею сахарные головы, какао и ваниль были так плохо упакованы, что «многое просыпалось и перемешалось» и у ванили появился неприятный привкус. Своим посетителям она подавала шоколад, который готовила сама. Точно так же, как ранее в своем Пильнице, кроме лабораторных опытов она еще стряпала, варила, готовила наливки и настойки, правда, не те, что применялись в поисках философского камня по рецептам, которые она хранила в тайне, а лечебные отвары, напитки, воды – и после ее смерти осталось несколько шкафов с бутылками различных снадобий, правда, без этикеток. Она также проводила много времени в своем крошечном садике, за которым сама ухаживала, но больше всего она предпочитала чтение и постоянно пополняла свою библиотеку. Она посвящала много времени мистическим и кабалистическим манускриптам, но больше всего – Библии и особенно Ветхому Завету. И она ставила мстителя Иегову, могущественного бога священного гнева, выше, чем кроткого, всепрощающего Иисуса из Нового Завета. Она также поддерживала отношения с евреями и попросила одного священника перевести древнееврейские религиозные трактаты, а при одном из его посещений встретила его в одеянии иудейского священнослужителя высокого ранга и расспрашивала его о значении различных непонятных ей мест из Талмуда, иудейских молитвенных книг о различных предметах культа, которые она в это время раскладывала на ковре, расспрашивая в то же время о противоречиях между иудаизмом и учением Христа и его личностью. А когда принц де Линь посетил ее, уже 82-летнюю, во время семилетней войны, она сказала ему, что изучила все религии и выбрала наконец иудаизм, и подарила ему один из своих экземпляров Библии с собственноручными пометками красным карандашом...
Она постоянно болела, боялась грома и молнии, и когда в результате обвала печки ей придавило левую ногу, она, не чувствуя себя больше в безопасности, переехала в башню Иоганна напротив своего дома.
Во второй Силезской войне прусские гусары однажды ненадолго заняли Штолпен. А во время семилетней войны замок был взят прусским подполковником фон Варнери, причем был ранен старый комендант Либенау, который относился к графине лучше всех предыдущих. А через четыре года Анна увидела множество костров во дворе замка, где грелись многочисленные прусские беженцы, которые, голодая, разграбили ее кухню и винный погреб.
Графиня жила на втором этаже башни, а кухня находилась на первом. На каждом этаже была одна сводчатая комната, в которой прежние орудийные бойницы были расширены до размеров окон, и таким образом получились уютные кабинеты.
Последние годы жизни графиня почти не покидала свою комнату в башне. Из всей ее прислуги остались только служанка и истопник. В небольшой жилой комнате с каменным полом не было ковров, стояли только два старых расшатанных стула, два небольших деревянных столика, большая деревянная кровать без балдахина и стул графини без спинки, на котором она обычно сидела, прислонившись спиной к печке. От чада свисающей с потолка масляной лампы, которая горела постоянно, все в комнате так прокоптилось, что с трудом можно было различить стрелки висящих на стене часов.
Вот в таких условиях и проводила свои последние годы когда-то веселая красавица, привыкшая к блеску и роскоши и задававшая тон при королевском дворе, а теперь зачастую окруженная грубым сбродом и влачившая свои дни в потустороннем для нее мире, призрачные видения которого мелькали перед ее усталыми глазами, постоянно, как щит, державшая перед собою свою могущественную Библию, изданную в четверть листа в 1711 г. личным Его Высочества князя Голштейн-Готторпского печатником Германом-Генрихом Холле в Гамбурге...
Теперь старая женщина ждала только смерти, которая единственно могла принести ей свободу и которая так долго заставила себя ждать.
Ясным весенним днем конца марта 1765 г. она тихо угасла. Как рассказывает управляющий делами Штолпена, незадолго до своего конца она попросила, чтобы ее тело было похоронено на горе у села Лангенвольмсдорф неподалеку от крепости. Однако это было сделано в церкви замка в присутствии ее сына и его жены.
Ее тело было завернуто в мягкую ткань, как это делают с новорожденными, положено в сосновый гроб, а на грудь по ее завещанию прикрепили пергаментный листок, на котором на идиш было написано: «Я выбрала правильный путь. И я знала, что твой суд ждет меня. Боже, ты не должен стыдиться за меня, я ведь следовала твоим предначертаниям, я хотела прожить по твоим заповедям, так как мое сердце обращено только к тебе. Ты обратил меня в веру по твоим законам, и я хочу следовать им до конца».
На крышке обернутого голубой материей гроба была табличка с такими же словами, гроб был установлен в саркофаге и прикрыт оловянной плитой, на которой были выгравированы ее имя, год и день рождения, а рядом имена ее родителей и прародителей...
Сын был ее единственным наследником, а еще оставшаяся в живых дочка, графиня Мошинская, получила по завещанию всего 1000 дукатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Она неизменно возобновляла свои попытки освободиться. Однако осенью 1740 г. король снова разъяснил (ведь курфюрст Фридрих-Август II получил польскую корону под именем Августа III), что «по зрелом размышлении он решил со временем предоставить ей полную свободу». Правда, пока она была освобождена из-под ареста и получила возможность свободно вести переписку со всеми своими детьми, кураторами и врачами. Мало-помалу к ней возвращалась надежда когда-нибудь снова вернуться в «высший свет», который за время ее ссылки стал совершенно другим. Еще в 1733 году, после смерти Августа Сильного, она писала, «что остался в живых всего один человек, у которого есть основания вспоминать добром ее и их прошлое». Кого она имеет в виду, мы не знаем.
У нее накопилось много горечи и досады из-за недалекого Боблика, из-за ее слуг, ветхого дома, в котором она жила (его было даже бесполезно ремонтировать), из-за плохого снабжения продуктами. Она старалась держать хороший стол и регулярно заказывала на Лейпцигской ярмарке на значительные суммы специи и разные лакомства, однако иногда с горечью жаловалась, что заказанные ею сахарные головы, какао и ваниль были так плохо упакованы, что «многое просыпалось и перемешалось» и у ванили появился неприятный привкус. Своим посетителям она подавала шоколад, который готовила сама. Точно так же, как ранее в своем Пильнице, кроме лабораторных опытов она еще стряпала, варила, готовила наливки и настойки, правда, не те, что применялись в поисках философского камня по рецептам, которые она хранила в тайне, а лечебные отвары, напитки, воды – и после ее смерти осталось несколько шкафов с бутылками различных снадобий, правда, без этикеток. Она также проводила много времени в своем крошечном садике, за которым сама ухаживала, но больше всего она предпочитала чтение и постоянно пополняла свою библиотеку. Она посвящала много времени мистическим и кабалистическим манускриптам, но больше всего – Библии и особенно Ветхому Завету. И она ставила мстителя Иегову, могущественного бога священного гнева, выше, чем кроткого, всепрощающего Иисуса из Нового Завета. Она также поддерживала отношения с евреями и попросила одного священника перевести древнееврейские религиозные трактаты, а при одном из его посещений встретила его в одеянии иудейского священнослужителя высокого ранга и расспрашивала его о значении различных непонятных ей мест из Талмуда, иудейских молитвенных книг о различных предметах культа, которые она в это время раскладывала на ковре, расспрашивая в то же время о противоречиях между иудаизмом и учением Христа и его личностью. А когда принц де Линь посетил ее, уже 82-летнюю, во время семилетней войны, она сказала ему, что изучила все религии и выбрала наконец иудаизм, и подарила ему один из своих экземпляров Библии с собственноручными пометками красным карандашом...
Она постоянно болела, боялась грома и молнии, и когда в результате обвала печки ей придавило левую ногу, она, не чувствуя себя больше в безопасности, переехала в башню Иоганна напротив своего дома.
Во второй Силезской войне прусские гусары однажды ненадолго заняли Штолпен. А во время семилетней войны замок был взят прусским подполковником фон Варнери, причем был ранен старый комендант Либенау, который относился к графине лучше всех предыдущих. А через четыре года Анна увидела множество костров во дворе замка, где грелись многочисленные прусские беженцы, которые, голодая, разграбили ее кухню и винный погреб.
Графиня жила на втором этаже башни, а кухня находилась на первом. На каждом этаже была одна сводчатая комната, в которой прежние орудийные бойницы были расширены до размеров окон, и таким образом получились уютные кабинеты.
Последние годы жизни графиня почти не покидала свою комнату в башне. Из всей ее прислуги остались только служанка и истопник. В небольшой жилой комнате с каменным полом не было ковров, стояли только два старых расшатанных стула, два небольших деревянных столика, большая деревянная кровать без балдахина и стул графини без спинки, на котором она обычно сидела, прислонившись спиной к печке. От чада свисающей с потолка масляной лампы, которая горела постоянно, все в комнате так прокоптилось, что с трудом можно было различить стрелки висящих на стене часов.
Вот в таких условиях и проводила свои последние годы когда-то веселая красавица, привыкшая к блеску и роскоши и задававшая тон при королевском дворе, а теперь зачастую окруженная грубым сбродом и влачившая свои дни в потустороннем для нее мире, призрачные видения которого мелькали перед ее усталыми глазами, постоянно, как щит, державшая перед собою свою могущественную Библию, изданную в четверть листа в 1711 г. личным Его Высочества князя Голштейн-Готторпского печатником Германом-Генрихом Холле в Гамбурге...
Теперь старая женщина ждала только смерти, которая единственно могла принести ей свободу и которая так долго заставила себя ждать.
Ясным весенним днем конца марта 1765 г. она тихо угасла. Как рассказывает управляющий делами Штолпена, незадолго до своего конца она попросила, чтобы ее тело было похоронено на горе у села Лангенвольмсдорф неподалеку от крепости. Однако это было сделано в церкви замка в присутствии ее сына и его жены.
Ее тело было завернуто в мягкую ткань, как это делают с новорожденными, положено в сосновый гроб, а на грудь по ее завещанию прикрепили пергаментный листок, на котором на идиш было написано: «Я выбрала правильный путь. И я знала, что твой суд ждет меня. Боже, ты не должен стыдиться за меня, я ведь следовала твоим предначертаниям, я хотела прожить по твоим заповедям, так как мое сердце обращено только к тебе. Ты обратил меня в веру по твоим законам, и я хочу следовать им до конца».
На крышке обернутого голубой материей гроба была табличка с такими же словами, гроб был установлен в саркофаге и прикрыт оловянной плитой, на которой были выгравированы ее имя, год и день рождения, а рядом имена ее родителей и прародителей...
Сын был ее единственным наследником, а еще оставшаяся в живых дочка, графиня Мошинская, получила по завещанию всего 1000 дукатов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79