он иногда сливается с миром — тогда в душе его оседает некий сплав, из которого и рождается преображенная, причудливая, непонятная и невообразимо прекрасная форма жизни — его музыка. И он один из тех, кому судья за все один лишь Бог, дающий и отнимающий свет разума, и веру в себя, и то нечто, равное жизни, что зовется способностью творить.
Женщина тронула рукой колыбель. Потом попросила:
— Конни, пришли мне Мелиссу.
Тина не видела девочку все это время и сейчас, говоря по правде, не желала встречи. Но больше оттягивать было нельзя.
Мелисса несмело вошла и закрыла дверь.
— Подойди, — сказала Тина.
Девочка приблизилась. Женщина кивнула на стул.
— Садись.
Смуглое личико Мелиссы было серьезным, и даже вечно живущая в ее глазах безлунная ночь не смогла скрыть того, что их наполняло, — страха.
А Тина вспоминала малышку на руках у Джоан и не верила, что это та самая девочка.
— Ты должна выслушать то, что я скажу, — собравшись с силами, произнесла женщина, — это очень важно, Мелисса.
Девочка молчала, не двигаясь и смотрела прямо в серые глаза Тины.
— Мне двадцать шесть лет, — начала Тина, — и я пережила очень-очень многое! Ты еще маленькая, тебе не понять, но, поверь на слово, это так. Ты тоже немало испытала, и мы могли бы стать близкими людьми, относиться друг к другу бережно. Я помню тебя маленькой, Мелисса, я знала твою мать — она была очень хорошей женщиной, и мне бесконечно жаль, что ее уже нет. Люди не должны умирать в столь раннем возрасте, это несправедливо! Смерть ничем нельзя оправдать, так же как и страдания.
Я случайно нашла тебя в приюте, несчастную, заброшенную. Если бы ты не имела отца, я обязательно взяла бы тебя к себе, воспитывала как родную дочь, и мы, наверное, полюбили бы друг друга. Но случилось иначе… Поверь, Мелисса, я пыталась сделать все, чтобы тебе было хорошо. Если ты считаешь, что я когда-то поступала неправильно — прости! Я никогда не старалась встать между тобой и твоим отцом, я знала, как он любит тебя, и хотела, чтобы мы все стали единой счастливой семьей. Я так мечтала о счастье, Мелисса! Ты ошибалась, когда думала, что из-за меня отец разлюбит тебя. Любовь не меняется на любовь, так же как жизнь на жизнь! Мелисса, я не могу больше бороться, ни за что и ни с кем, у меня не осталось сил, я желаю только покоя! Знаешь, только в одном мне везло: я всегда знала, почему несчастна. Иные люди страдают, не понимая себя, не ведая, что с ними: быть может, им еще тяжелей! По моему мнению, страдания не ожесточают нас и не делают лучше, они просто заковывают сердце в камень, где ему труднее биться, потому что оно живое. Можешь считать, что ты добилась своего, победила. Я готова забрать мальчика и уехать туда, где родилась, где живет моя мама. Конечно, я никогда не смогу объяснить твоему отцу, почему так поступаю, но если другого выхода нет… Я не скажу ему правду о том, как и почему едва не умерла. Он слишком любит тебя, и ему сложно будет пережить подобный удар. Да и тебя мне жаль: твоя жизнь только начинается, и ты так мало видела любви… Может быть, в этом и есть причина твоего поступка? К сожалению, я еще больна и не могу никуда ехать, поэтому хочу попросить тебя — не трогай моего сына, не убивай его! — Тина сидела неподвижно, прямо, ее голос звучал ровно, но по лицу текли слезы. — Это мой первый и последний ребенок, другого мне уже не родить. Я не переживу, если с ним что-то случится. Я возьму его и уеду, обещаю тебе! Я устала так жить, я больше не хочу испытывать боль! И хотя на душе моей страшные метки, я сумела бы в последний раз понять и простить тебя! Постараться забыть то, что случилось, и полюбить как родную…
— Я должна звать тебя мамой? — пролепетала Мелисса.
Тина заглянула в ее глаза, пытаясь понять, что ею движет, и произнесла:
— Это необязательно.
— Если ты хочешь, я буду звать тебя так, — сказала девочка, — не уезжай. Я не трону твоего ребенка. Прости.
— Иди сюда, — прошептала Тина, — он сын твоего папы, а значит, твой брат. Посмотри, как вы с ним похожи! Я обещаю сделать все, чтобы ты не чувствовала себя забытой и обделенной любовью! Но ты должна верить в то, что я хочу тебе только добра, и не бежать от моей любви.
— Хорошо, мама, — сказала Мелисса, и Тина, нервы которой были еще не в порядке, зарыдала.
Она протянула руки по покрывалу, и Мелисса нерешительно прильнула к ней: ее черные локоны смешались с русыми волосами Тины.
«Только потому, что ты так похожа на Конрада, только потому, что ты дочь той безвинной, погибшей страшной смертью женщины, я готова простить тебя и принять обратно в свое сердце, — думала Тина, — и еще потому, что ты все-таки ребенок, которому нужна любовь и нужна семья».
ГЛАВА IX
Человек легко поднимался по склону зеленого холма, и ему казалось, что души листьев, цветов и трав тихо поют, приветствуя его. Он ступал на эту землю с таким чувством, с каким входят, наверное, во врата рая.
За те долгие годы, что он провел вдали от дома, ему часто снились Австралия и Сидней, совсем не такие, какими они были на самом деле, и он больше всего на свете мечтал увидеть их наяву. Он улыбался, прищурив глаза от яркого солнца, изливавшего на землю потоки света, и ветер нетерпеливо трепал его светлые волосы. Родной край, как и мать, дается природой, судьбой, это то, что взращивает тебя, делает таким, каков ты есть, что всегда примет тебя и простит; то, от чего никогда не уйти навсегда, о чем помнишь, как бы далеко ни находился, к чему возвращаешься, потому что возвращение к началу неизбежно.
Совсем недавно молодому человеку исполнилось двадцать девять лет, и он готовился, вернувшись домой, начать новую жизнь. Это был Даллас Шелдон.
Он упивался тем, что видел. Он наконец приехал в страну своего детства и своей любви, вернулся к самому себе.
Он выздоровел, если не совсем, то, по крайней мере, почти. А до этого… Он много раз хватался за надежду, и много раз она ускользала от него.
Даллас лечился во Франции и последние полгода провел на одном из лучших курортов.
Он улыбался, как ребенок, и в то же время глаза его казались глазами человека, который по внутреннему ощущению был, возможно, старше своего истинного возраста: в их изумрудной глубине хранились следы пережитой боли.
Он шел сам, своими ногами, без помощи костылей или трости, и это была ожившая мечта, то, во что он когда-то уже перестал верить.
Австралия, чудесная Австралия, страна высокого солнца и синих морей! Даллас знал, что такие чувства священны, ибо тот, кто всю жизнь любил один край и одну женщину, сохранил свою душу. Можно любить не однажды, но каждое новое чувство — как новая вера: оно меняет нас, дает новый образ мыслей, дарит новые глаза, переселяет в другую жизнь.
Был самый разгар жаркого австралийского лета, все таяло и млело под палящим солнцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Женщина тронула рукой колыбель. Потом попросила:
— Конни, пришли мне Мелиссу.
Тина не видела девочку все это время и сейчас, говоря по правде, не желала встречи. Но больше оттягивать было нельзя.
Мелисса несмело вошла и закрыла дверь.
— Подойди, — сказала Тина.
Девочка приблизилась. Женщина кивнула на стул.
— Садись.
Смуглое личико Мелиссы было серьезным, и даже вечно живущая в ее глазах безлунная ночь не смогла скрыть того, что их наполняло, — страха.
А Тина вспоминала малышку на руках у Джоан и не верила, что это та самая девочка.
— Ты должна выслушать то, что я скажу, — собравшись с силами, произнесла женщина, — это очень важно, Мелисса.
Девочка молчала, не двигаясь и смотрела прямо в серые глаза Тины.
— Мне двадцать шесть лет, — начала Тина, — и я пережила очень-очень многое! Ты еще маленькая, тебе не понять, но, поверь на слово, это так. Ты тоже немало испытала, и мы могли бы стать близкими людьми, относиться друг к другу бережно. Я помню тебя маленькой, Мелисса, я знала твою мать — она была очень хорошей женщиной, и мне бесконечно жаль, что ее уже нет. Люди не должны умирать в столь раннем возрасте, это несправедливо! Смерть ничем нельзя оправдать, так же как и страдания.
Я случайно нашла тебя в приюте, несчастную, заброшенную. Если бы ты не имела отца, я обязательно взяла бы тебя к себе, воспитывала как родную дочь, и мы, наверное, полюбили бы друг друга. Но случилось иначе… Поверь, Мелисса, я пыталась сделать все, чтобы тебе было хорошо. Если ты считаешь, что я когда-то поступала неправильно — прости! Я никогда не старалась встать между тобой и твоим отцом, я знала, как он любит тебя, и хотела, чтобы мы все стали единой счастливой семьей. Я так мечтала о счастье, Мелисса! Ты ошибалась, когда думала, что из-за меня отец разлюбит тебя. Любовь не меняется на любовь, так же как жизнь на жизнь! Мелисса, я не могу больше бороться, ни за что и ни с кем, у меня не осталось сил, я желаю только покоя! Знаешь, только в одном мне везло: я всегда знала, почему несчастна. Иные люди страдают, не понимая себя, не ведая, что с ними: быть может, им еще тяжелей! По моему мнению, страдания не ожесточают нас и не делают лучше, они просто заковывают сердце в камень, где ему труднее биться, потому что оно живое. Можешь считать, что ты добилась своего, победила. Я готова забрать мальчика и уехать туда, где родилась, где живет моя мама. Конечно, я никогда не смогу объяснить твоему отцу, почему так поступаю, но если другого выхода нет… Я не скажу ему правду о том, как и почему едва не умерла. Он слишком любит тебя, и ему сложно будет пережить подобный удар. Да и тебя мне жаль: твоя жизнь только начинается, и ты так мало видела любви… Может быть, в этом и есть причина твоего поступка? К сожалению, я еще больна и не могу никуда ехать, поэтому хочу попросить тебя — не трогай моего сына, не убивай его! — Тина сидела неподвижно, прямо, ее голос звучал ровно, но по лицу текли слезы. — Это мой первый и последний ребенок, другого мне уже не родить. Я не переживу, если с ним что-то случится. Я возьму его и уеду, обещаю тебе! Я устала так жить, я больше не хочу испытывать боль! И хотя на душе моей страшные метки, я сумела бы в последний раз понять и простить тебя! Постараться забыть то, что случилось, и полюбить как родную…
— Я должна звать тебя мамой? — пролепетала Мелисса.
Тина заглянула в ее глаза, пытаясь понять, что ею движет, и произнесла:
— Это необязательно.
— Если ты хочешь, я буду звать тебя так, — сказала девочка, — не уезжай. Я не трону твоего ребенка. Прости.
— Иди сюда, — прошептала Тина, — он сын твоего папы, а значит, твой брат. Посмотри, как вы с ним похожи! Я обещаю сделать все, чтобы ты не чувствовала себя забытой и обделенной любовью! Но ты должна верить в то, что я хочу тебе только добра, и не бежать от моей любви.
— Хорошо, мама, — сказала Мелисса, и Тина, нервы которой были еще не в порядке, зарыдала.
Она протянула руки по покрывалу, и Мелисса нерешительно прильнула к ней: ее черные локоны смешались с русыми волосами Тины.
«Только потому, что ты так похожа на Конрада, только потому, что ты дочь той безвинной, погибшей страшной смертью женщины, я готова простить тебя и принять обратно в свое сердце, — думала Тина, — и еще потому, что ты все-таки ребенок, которому нужна любовь и нужна семья».
ГЛАВА IX
Человек легко поднимался по склону зеленого холма, и ему казалось, что души листьев, цветов и трав тихо поют, приветствуя его. Он ступал на эту землю с таким чувством, с каким входят, наверное, во врата рая.
За те долгие годы, что он провел вдали от дома, ему часто снились Австралия и Сидней, совсем не такие, какими они были на самом деле, и он больше всего на свете мечтал увидеть их наяву. Он улыбался, прищурив глаза от яркого солнца, изливавшего на землю потоки света, и ветер нетерпеливо трепал его светлые волосы. Родной край, как и мать, дается природой, судьбой, это то, что взращивает тебя, делает таким, каков ты есть, что всегда примет тебя и простит; то, от чего никогда не уйти навсегда, о чем помнишь, как бы далеко ни находился, к чему возвращаешься, потому что возвращение к началу неизбежно.
Совсем недавно молодому человеку исполнилось двадцать девять лет, и он готовился, вернувшись домой, начать новую жизнь. Это был Даллас Шелдон.
Он упивался тем, что видел. Он наконец приехал в страну своего детства и своей любви, вернулся к самому себе.
Он выздоровел, если не совсем, то, по крайней мере, почти. А до этого… Он много раз хватался за надежду, и много раз она ускользала от него.
Даллас лечился во Франции и последние полгода провел на одном из лучших курортов.
Он улыбался, как ребенок, и в то же время глаза его казались глазами человека, который по внутреннему ощущению был, возможно, старше своего истинного возраста: в их изумрудной глубине хранились следы пережитой боли.
Он шел сам, своими ногами, без помощи костылей или трости, и это была ожившая мечта, то, во что он когда-то уже перестал верить.
Австралия, чудесная Австралия, страна высокого солнца и синих морей! Даллас знал, что такие чувства священны, ибо тот, кто всю жизнь любил один край и одну женщину, сохранил свою душу. Можно любить не однажды, но каждое новое чувство — как новая вера: оно меняет нас, дает новый образ мыслей, дарит новые глаза, переселяет в другую жизнь.
Был самый разгар жаркого австралийского лета, все таяло и млело под палящим солнцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155