— Нельзя ненавидеть, Джессика, — сказал он. — Никто не может заставить тебя любить, но ненавидеть нельзя.
Слезы закапали из ее печальных глаз.
— Значит, то, что говорит Рей, правда! Что вы поссорились с мамой, и потому она уехала! Из-за него, я знаю… из-за него! Из-за этого человека!
Орвил вздохнул: а они с Агнессой наивно полагали, что удастся все скрыть от детей. И, тем не менее, он произнес спокойно:
— Что такое приходит в голову вам с Реем? Мама же объяснила, почему уезжает!
Но, невзирая на его убедительный тон, девочка воскликнула:
— Она обманула! Я знаю, ты узнал, что она бывает у этого человека, и рассердился!
Орвил остолбенел: раскрывались новые неожиданные подробности.
— Она говорила, что ездит туда? — спросил он, не в силах сдержаться, глядя на девочку глазами, похожими на затухающие угли.
— Я сама была там однажды! — всхлипнула девочка. Орвил, сорвавшись с места, разрубил рукой воздух, а после сжал ладони в кулаки.
— Так она возила туда даже тебя?!
Джессика вздрогнула, точно ударил гром, а Керби предупредительно заворчал в своем углу.
— Один раз, — прошептала девочка, — я не хотела ехать, но мама заплакала… Мы были там совсем недолго, — добавила она.
Орвил представил себе лицо Агнессы, когда она плачет: да, выражение, должно быть, было такое, будто она, скорбящая, теряет весь мир! И он улыбнулся все той же недоброй улыбкой.
— О чем же ты с ним разговаривала, Джесс?
— Он сказал, что хочет со мной подружиться.
— И ты согласилась?
Девочка отрицательно покачала головой.
— А что мама?
— Мама ответила, что разрешит, если только я сама захочу. Она говорила мне, что это просто ее знакомый…— произнесла Джессика и вся сжалась, когда Орвил, не сдержавшись произнес:
— Твоя мама на редкость изобретательна!
Девочка заплакала снова, теперь совсем по-настоящему, и воскликнула со страшным отчаянием в голосе:
— Так вы никогда не помиритесь?! И мама не будет жить с нами?!
Вот сейчас она точно была несчастна — Орвил не сомневался. Ему стало стыдно от того, что он учинил допрос ребенку; он вспомнил собственное детство, отца и мать, которые не были счастливы в браке, — он чувствовал это тогда и очень сильно переживал.
Не его вина, что семейный очаг затухает, но за эти слезы Джессики в ответе один лишь он.
— Не плачь, Джесси, не надо, — сказал он тихо и ласково, — я не сержусь ни на тебя, ни… на маму. Мама уехала не навсегда, она приедет и будет жить, как раньше, в этом доме. Мы помиримся.
— Правда? — Она произнесла это слово с такой надеждой, что Орвил ответил:
— Да, Джесси, конечно.
А потом, приняв еще одно решение, добавил:
— Но я не намерен запрещать Джеку видетьсяс тобой.
Девочка испуганно заморгала.
— Зачем? — возразила она. — Я не хочу!
— Думаю, ты привыкнешь. И сделаешь для себя правильный выбор. Как твоя мама. Хотя ты-то, пожалуй, можешь и не выбирать, иметь и то и другое: именно этого, наверное, больше всего желала Агнесса. Но она не хотела терзаться и… Глупое желание остаться честной. Зачем?
С этими словами Орвил поднялся, чтобы уйти.
— Папочка! — воскликнула Джессика, и, оглянувшись, он увидел, как она тянется к нему.
— Всё хорошо, милая, все хорошо! — прошептал он, обнимая ее, льнувшую к нему с безграничной доверчивостью и самозабвением. — Все как раньше, моя девочка!
Но сам он знал, что все изменилось, ничто никогда уже не будет прежним, и если Агнесса не почувствует этого, он даст ей понять. Обломки того, что она разрушила, непрочные куски прошлого унесутся навсегда. Слишком жесток и холоден этот мир для того, чтобы удивлять людей чудом воскресения.
На следующий день Орвил поехал к мисс Кармайкл. Впервые увидев преподавательницу Джессики, он удивился: она оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял, и, как ему показалось, совсем не напоминала художницу. Высокая, стройная, она вышла в студию одетая в закрытое темно-синее шерстяное платье со стоячим кружевным воротником, единственным, что оживляло строгий наряд. Темные волосы ее были собраны сзади в узел. Она двигалась неторопливо и говорила очень спокойно; в ней не чувствовалось той порывистой страстности души, которая, по мнению Орвила, отличала творческие натуры.
Студия, в которой мисс Кармайкл занималась с учениками, представляла собой большое помещение с высоким потолком, хорошо освещенное и со множеством картин, развешанных в простенках. Картины, как заметил Орвил, были разные: от аляповатых полудетских рисунков до едва ли не настоящих шедевров. Мольберты с незаконченными работами сгрудились в углу, и в целом помещение выглядело пустым, но Орвил представил, как три раза в неделю комната заполняется юными созданиями с удивительным светом в глазах. Пахло красками и еще чем-то незнакомым; на небольшом столике возле стены стояли разнообразные предметы, лежали фрукты, слишком красивые для того, чтобы быть настоящими.
Орвил и мисс Кармайкл представились друг другу. Она предложила ему присесть, сама села напротив. Орвил обратил внимание на манеры собеседницы: она держалась как настоящая леди. Беседуя с нею, он невольно поймал себя на желании сравнить Агнессу с мисс Кармайкл, с любой другой женщиной, и совсем не так, как это делалось раньше. Прежде, пьяный от счастья, он стремился опьянеть еще больше; теперь же пришла пора отрезвления. Когда-то он сказал Агнессе, что она позволяет понять прелесть обыденности; он не знал, какими показались ей тогда эти слова, как она поняла их, но сейчас, с полным осознанием безжалостной очевидности, думал: «Она обыкновенная женщина, с типично женскими худшими недостатками, как многие из них, ни одной из которых не стоит верить».
Он вспомнил свою мать, нежную, кроткую Вирджинию Лемб. Ему нравилось сочетание таких же качеств в Агнессе с временами проявлявшейся мятежностью души, но проходит время, и вещи меняют свои имена, поэзия жизни уходит, остается лишь горькая правда. Женщина, подобная его матери, никогда не поступила бы так. Никогда.
— Видите ли, мистер Лемб, — говорила мисс Кармайкл, — Джессика — лучшая из моих учениц и учеников, несмотря на то, что одна из самых младших. Когда она только начинала заниматься, ее работы мало отличались от работ других детей, но она очень быстро продвинулась вперед и настолько, что я решила поговорить с вами. Когда с нею никто не занимался рисунком, она страдала оттого, что умение «отстает» от воображения; теперь у нее появилась возможность это преодолеть. Джессика одаренная девочка, не побоюсь этого слова, у нее есть все данные для того, чтобы подняться выше уровня любительницы: великолепное чувство цвета, умение видеть детали, прекрасная фантазия, память, да и, к тому же, она умеет работать как никто.
«Выше уровня любительницы», — подумал Орвил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116