Агнесса узнала это место. Джек привел ее туда, где они признались друг другу в любви.
Солнце садилось, как вчера, как тысячу лет назад, чтобы завтра вернуться снова. Здесь был закат, и Агнессе казалось, что во всем мире сейчас то же самое. Но в природе существовал и всегда будет существовать естественный ход самых важных вещей, который никто не сможет изменить.
— Но ведь существуют еще и особые человеческие законы, — вслух произнесла Агнесса, словно пытаясь возразить самой себе, и услышала голос Джека:
— Наверное, любить — самый человеческий закон.
Она повернулась к нему, такому близкому, заслонившему собой огромное далекое солнце.
— Есть и долг, и, в конце концов, просто совесть.
— Да, — ответил он, — но есть еще и это…
Сжав ладонями лицо Агнессы, он обратил его к себе так, что она уже не могла отвести взгляда, и посмотрел ей в глаза своими, теперь горящими двойным огнем: внутренним и внешним, вернее, его отражением, огнем страстной силы и огнем заката, пламенем солнца, уходящего на запад. И у Агнессы мелькнула безумная мысль о том, что оно, это солнце, может завтра и не взойти.
Он почувствовал что-то, чему уже не могла противиться, хотя и ощущала страх: лицо Джека было напряженным, почти злым, оно казалось темным, потому что он стоял спиной к солнцу, к тому краю небес, откуда струился все еще сильный багряный свет.
И Агнесса повернулась так, чтобы лучи падали на них одинаково.
Кожа в этих лучах выглядела красновато-бронзовой; волосы Агнессы вспыхивали медным цветом, а у Джека — бледно-золотым; что-то такое происходило в природе или это им только казалось, потому что они сами уже были другими, чем час, чем даже минуту назад.
Сколько Агнесса ни видела закатов, ни один не был похож на другой; сейчас кругом было фантастически красиво, но не спокойной, а какой-то особо тревожной, мятежной красотой.
— Послушай, Агнесса! — воскликнул Джек, первым нарушая молчание. — Ради тебя я загубил свою жизнь, но ради тебя же сумел выжить, ради твоей любви, в которой ты мне все же призналась, ради твоих глаз, объятий и поцелуев! Освободи себя хотя бы еще раз, верни себе прошлое, и ты поймешь, стоит ли это чего-нибудь!
— Да мне же придется заплатить за это всем, что я имею! — почти с ненавистью выкрикнула Агнесса. — Тем, что я не хочу потерять!
Джек едва заметно покачал головой и с неожиданной нежностью произнес:
— Нет, девочка, нет, я отпущу тебя, как только ты попросишь об этом…
В словах его была глубоко запрятанная ложь: он был уверен в том, что, переступив роковую черту, она никогда уже не сможет вернуться назад, даже если очень захочет.
Агнесса понимала это даже лучше, чем Джек: есть пределы всякому безрассудству и всякому пренебрежению совестью, общественным мнением и долгом.
Она посмотрела на Джека, потом устремила взгляд куда-то дальше, сквозь него, и Джек понял, что она думает сейчас не о нем, а о себе. Он не ведал, каковы ее мысли, но хотел, чтобы все ее нынешние и будущие поступки были обусловлены любовью, а не дерзостью отчаявшейся, уставшей от собственных обвинений души, уже не ищущей успокоения. Только тогда он сможет не только овладеть Агнессой, но и удержать ее. Джек видел: глаза Агнессы расширились, они словно вбирали в себя свет заката, одновременно источая нечто темное, идя навстречу тому моменту, когда мир дня исчезнет во мраке ночи, она будто стремилась насытить дремлющий в них таинственный дух, точно прикасалась к силам неисчерпаемой магической бездны преступных человеческих страстей, приближалась к вечной ночи, смерти, которые иногда, как ни странно, питают жизнь.
Джеку этот взгляд не был опасен, его глаза отражали его, он зачастую видел в себе и в других только то, что хотел, он был готов откликнуться на такой порыв без лишнего удивления и вопросов, и все-таки в ту минуту ему показалось, что она рассмеется в ответ серебряным смехом или вырвется и убежит от него и от самой себя, а не откликнется на зов своих и его чувств, в этот миг слившихся воедино.
— О, Господи! — прошептала она. — Оставим это, Джек, пойми, что…
— Агнесса! — перебил он внезапно властно и с силой привлек ее к себе. — Люди, которые любят друг друга, не строят преград, они разрушают их! Ты нужна мне, очень нужна, ты можешь сделать меня счастливым, если только осмелишься послать к черту все, кроме своих желаний и чувств! Собственно, ты это давно уже сделала, еще тогда, когда впустила меня в дом, ты же поняла тогда: никто не поверит, что мы не были вместе не только все дни, но и ночи, и все отвергнут тебя! Я это тоже знал, но… Я люблю тебя, слышишь, люблю, и мне наплевать на остальное!
Он крепко прижал ее к себе, словно желая стать с нею единым целым, чтобы она уже не смогла уйти, и стал целовать с безумной страстью, пытаясь воскресить в ней память чувств. Агнесса, застонав, вырвалась.
— Нет! — задыхаясь, вскричала она. — Пойдем домой!
— Домой? И… что дома?..
Она, молча смотрела на, него, но Джеку показалось, что взгляд этот пылко и с вызовом безмолвно выражал крик всего ее существа: «Все! Все, что захочешь ты, все, чего пожелаю я!»
Джек стоял на краю тропы, дрожа, как в лихорадке. Он почувствовал, что поймал тот единственный из сотен тысяч момент, когда можно увлечь Агнессу куда угодно, в любую самую страшную бездну, как в самую пленительно манящую солнечную высоту. Он не знал, прощено ли что-нибудь ему, но сам он в этот миг все прощал миру.
Он схватил Агнессу за руку и сорвал с ее пальца надетое Орвилом в день венчания золотое кольцо.
— Ты была и будешь только моей женой! — с этими словами он швырнул кольцо далеко в океан, где оно, слабо сверкнув, исчезло навсегда.
Агнесса от неожиданности вскрикнула и тут же вновь покорилась неукротимой настойчивости его объятий.
Она не думала об этом раньше, это не было местью, это свершилось не от отчаяния, не из вызова или, напротив, покорности судьбе. Просто порыв, неожиданный порыв, унес куда-то и ее саму, и ее память и мысли. В тот миг для нее не существовало ничего, кроме этого сна, в который она попала вдвоем с Джеком, только с ним одним.
Они шли так быстро, как только могли, и камушки слетали в пропасть под неосторожными шагами…
Агнесса совсем не помнила, как они добрались до дома.
Уже совсем стемнело; Агнесса споткнулась на лестнице и едва не упала, но Джек подхватил ее на руки и понес наверх.
В спальне Агнессы окно было открыто, и по комнате гулял ночной ветер, ласкавший прохладой лишенное покровов тело. Право, с души они были сорваны намного раньше.
Она не была в эти минуты ни чьей-то женой, ни матерью, ни человеком, плохим или хорошим, а просто женщиной. Где-то в дальних уголках сознания пронеслось быстро затухающее понимание происходящего как чего-то такого, перед чем меркнет любой самый страшный грех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Солнце садилось, как вчера, как тысячу лет назад, чтобы завтра вернуться снова. Здесь был закат, и Агнессе казалось, что во всем мире сейчас то же самое. Но в природе существовал и всегда будет существовать естественный ход самых важных вещей, который никто не сможет изменить.
— Но ведь существуют еще и особые человеческие законы, — вслух произнесла Агнесса, словно пытаясь возразить самой себе, и услышала голос Джека:
— Наверное, любить — самый человеческий закон.
Она повернулась к нему, такому близкому, заслонившему собой огромное далекое солнце.
— Есть и долг, и, в конце концов, просто совесть.
— Да, — ответил он, — но есть еще и это…
Сжав ладонями лицо Агнессы, он обратил его к себе так, что она уже не могла отвести взгляда, и посмотрел ей в глаза своими, теперь горящими двойным огнем: внутренним и внешним, вернее, его отражением, огнем страстной силы и огнем заката, пламенем солнца, уходящего на запад. И у Агнессы мелькнула безумная мысль о том, что оно, это солнце, может завтра и не взойти.
Он почувствовал что-то, чему уже не могла противиться, хотя и ощущала страх: лицо Джека было напряженным, почти злым, оно казалось темным, потому что он стоял спиной к солнцу, к тому краю небес, откуда струился все еще сильный багряный свет.
И Агнесса повернулась так, чтобы лучи падали на них одинаково.
Кожа в этих лучах выглядела красновато-бронзовой; волосы Агнессы вспыхивали медным цветом, а у Джека — бледно-золотым; что-то такое происходило в природе или это им только казалось, потому что они сами уже были другими, чем час, чем даже минуту назад.
Сколько Агнесса ни видела закатов, ни один не был похож на другой; сейчас кругом было фантастически красиво, но не спокойной, а какой-то особо тревожной, мятежной красотой.
— Послушай, Агнесса! — воскликнул Джек, первым нарушая молчание. — Ради тебя я загубил свою жизнь, но ради тебя же сумел выжить, ради твоей любви, в которой ты мне все же призналась, ради твоих глаз, объятий и поцелуев! Освободи себя хотя бы еще раз, верни себе прошлое, и ты поймешь, стоит ли это чего-нибудь!
— Да мне же придется заплатить за это всем, что я имею! — почти с ненавистью выкрикнула Агнесса. — Тем, что я не хочу потерять!
Джек едва заметно покачал головой и с неожиданной нежностью произнес:
— Нет, девочка, нет, я отпущу тебя, как только ты попросишь об этом…
В словах его была глубоко запрятанная ложь: он был уверен в том, что, переступив роковую черту, она никогда уже не сможет вернуться назад, даже если очень захочет.
Агнесса понимала это даже лучше, чем Джек: есть пределы всякому безрассудству и всякому пренебрежению совестью, общественным мнением и долгом.
Она посмотрела на Джека, потом устремила взгляд куда-то дальше, сквозь него, и Джек понял, что она думает сейчас не о нем, а о себе. Он не ведал, каковы ее мысли, но хотел, чтобы все ее нынешние и будущие поступки были обусловлены любовью, а не дерзостью отчаявшейся, уставшей от собственных обвинений души, уже не ищущей успокоения. Только тогда он сможет не только овладеть Агнессой, но и удержать ее. Джек видел: глаза Агнессы расширились, они словно вбирали в себя свет заката, одновременно источая нечто темное, идя навстречу тому моменту, когда мир дня исчезнет во мраке ночи, она будто стремилась насытить дремлющий в них таинственный дух, точно прикасалась к силам неисчерпаемой магической бездны преступных человеческих страстей, приближалась к вечной ночи, смерти, которые иногда, как ни странно, питают жизнь.
Джеку этот взгляд не был опасен, его глаза отражали его, он зачастую видел в себе и в других только то, что хотел, он был готов откликнуться на такой порыв без лишнего удивления и вопросов, и все-таки в ту минуту ему показалось, что она рассмеется в ответ серебряным смехом или вырвется и убежит от него и от самой себя, а не откликнется на зов своих и его чувств, в этот миг слившихся воедино.
— О, Господи! — прошептала она. — Оставим это, Джек, пойми, что…
— Агнесса! — перебил он внезапно властно и с силой привлек ее к себе. — Люди, которые любят друг друга, не строят преград, они разрушают их! Ты нужна мне, очень нужна, ты можешь сделать меня счастливым, если только осмелишься послать к черту все, кроме своих желаний и чувств! Собственно, ты это давно уже сделала, еще тогда, когда впустила меня в дом, ты же поняла тогда: никто не поверит, что мы не были вместе не только все дни, но и ночи, и все отвергнут тебя! Я это тоже знал, но… Я люблю тебя, слышишь, люблю, и мне наплевать на остальное!
Он крепко прижал ее к себе, словно желая стать с нею единым целым, чтобы она уже не смогла уйти, и стал целовать с безумной страстью, пытаясь воскресить в ней память чувств. Агнесса, застонав, вырвалась.
— Нет! — задыхаясь, вскричала она. — Пойдем домой!
— Домой? И… что дома?..
Она, молча смотрела на, него, но Джеку показалось, что взгляд этот пылко и с вызовом безмолвно выражал крик всего ее существа: «Все! Все, что захочешь ты, все, чего пожелаю я!»
Джек стоял на краю тропы, дрожа, как в лихорадке. Он почувствовал, что поймал тот единственный из сотен тысяч момент, когда можно увлечь Агнессу куда угодно, в любую самую страшную бездну, как в самую пленительно манящую солнечную высоту. Он не знал, прощено ли что-нибудь ему, но сам он в этот миг все прощал миру.
Он схватил Агнессу за руку и сорвал с ее пальца надетое Орвилом в день венчания золотое кольцо.
— Ты была и будешь только моей женой! — с этими словами он швырнул кольцо далеко в океан, где оно, слабо сверкнув, исчезло навсегда.
Агнесса от неожиданности вскрикнула и тут же вновь покорилась неукротимой настойчивости его объятий.
Она не думала об этом раньше, это не было местью, это свершилось не от отчаяния, не из вызова или, напротив, покорности судьбе. Просто порыв, неожиданный порыв, унес куда-то и ее саму, и ее память и мысли. В тот миг для нее не существовало ничего, кроме этого сна, в который она попала вдвоем с Джеком, только с ним одним.
Они шли так быстро, как только могли, и камушки слетали в пропасть под неосторожными шагами…
Агнесса совсем не помнила, как они добрались до дома.
Уже совсем стемнело; Агнесса споткнулась на лестнице и едва не упала, но Джек подхватил ее на руки и понес наверх.
В спальне Агнессы окно было открыто, и по комнате гулял ночной ветер, ласкавший прохладой лишенное покровов тело. Право, с души они были сорваны намного раньше.
Она не была в эти минуты ни чьей-то женой, ни матерью, ни человеком, плохим или хорошим, а просто женщиной. Где-то в дальних уголках сознания пронеслось быстро затухающее понимание происходящего как чего-то такого, перед чем меркнет любой самый страшный грех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116