Он кивнул Гиричу.
И при общем молчании Иван Гирич рассказал о том, что случилось три дня назад в обеденный перерыв на заводе. Он рассказал, как его и Квинси притащили в контору, как там их допрашивал не только Коттон, но и сыщик, которого, очевидно, специально вызвали. А после того как выяснилось, что и Гирич и Квинси — члены профсоюза, сыщик начал шептаться о чем-то с Коттоном. Тот кивнул и сказал — ему теперь все ясно: «Они всюду проводят забастовки, и вообще это дело рук коммунистов». Их обыскали и нашли у Гирича карманный географический атлас, на котором стояло имя мистера Ричардсона. Тут сыщик и Коттон перемигнулись, забрали атлас и долго выспрашивали Гирича, в каких отношениях находится он с мистером Ричардсоном и известно ли ему, что Ричардсон ведет коммунистическую пропаганду на заводах.
— Ну, я их послал к дьяволу и сказал, что этот атлас дал в школе моему сынишке учитель. Сынишка приносил мне обед и нечаянно оставил атлас, а я его подобрал, — рассказывал Гирич.
— Молодец, не растерялся, — сказал Цезарь, ожесточенно пыхтя трубкой. — За Ричи и так идет слежка, это мы знаем. Его имя, наверно, не раз упоминалось в донесениях полиции.
Все были подавлены рассказом Гирича. Разговор не клеился. Джим Робинсон молчал и курил сигарету за сигаретой. Мальчики и девочки, сидя отдельной группой за маленьким столиком у окна, старательно уничтожали оладьи и во все глаза смотрели на «большой» стол. Салли носилась от одного к другому, уговаривая не стесняться и кушать хорошенько. В одну из длинных пауз за окном раздался звук, певуче-пронзительный, дикарский, лесной,
— Дядя Пост! — воскликнула Салли, бросаясь к дверям. — Это он!
Она выбежала на крыльцо и увидела знакомое оливковое чудовище, на сиденье которого торчал, как птица на жердочке, старый почтальон.
— Письмо для Джемса Робинсона, мэм, — сказал он, вежливо прикасаясь к фуражке.
— Давайте его мне, дядя Пост. — Салли вытерла руку о фартук. — Джим сейчас здесь, в доме.
— Простите, мэм, я хотел бы вручить его лично самому Джемсу Робинсону, — сказал, вопреки обыкновению, очень официально дядя Пост; при этом он яростно затеребил нос.
Салли с недоумением посмотрела на него. Она даже чуть-чуть обиделась за такое недоверие.
— Олл-райт. Сейчас я вызову Джима, — сказала она, скрываясь в доме.
На крыльцо тотчас же вышел Джемс Робинсон.
— Хэлло, старина! — приветливо помахал он рукой дяде Посту. — Ну и шикарный же у вас экипаж! А где моя старая приятельница Фиалка, которую, бывало, я кормил сахаром?
— На живодерне, — мрачно сказал почтальон. — Нынче у нас старость не в почете, да и техника вытеснила живую тварь. — Он наклонился на своем сиденье и поманил певца: — Вам письмо, мистер Робинсон. Только я хотел вас предупредить: оно уже побывало кое у кого в руках. Имейте это в виду. Я-то знаю, откуда оно вернулось к нам на почту и где путешествовало так долго.
Джим Робинсон повертел в руках искусно заклеенное письмо.
Дядя Пост нагнулся к самому уху певца.
— Держи ухо востро, сынок, — зашептал он. — За тобой уже числятся кое-какие грехи.
Джим невесело засмеялся.
— Уэлл, — сказал он. — Зайдите, дядя Пост, в дом выпить пивка. Промочите горло.
Дядя Пост покачал белой головой: нет, он очень торопится, адресаты Горчичного Рая ждут почту. И, повозившись, как обычно, со стартером, почтальон с грохотом покатил дальше.
Джим Робинсон тут же, на крыльце, проглядел письмо и еще более задумчивый вернулся в дом.
Люди за столом выжидательно смотрели на него.
— Вот, получил письмо из Советского Союза, — сказал он. — Пишут мои русские друзья, сообщают последние новости. Пишут, что на главной улице в Москве расцвели сорокалетние липы, которые при мне только высадили. Мальчик, сын моего приятеля-слесаря с автозавода, окончил с золотой медалью школу и теперь поступает в университет, на историческое отделение. А отец его собирается вскоре поехать в санаторий на берег Черного моря — отдохнуть, полечиться.
— Сын слесаря — в университет?..
— Слесарь — отдыхать на курорте?..
— Расскажи нам, Джим, обо всем, что видел за океаном, — сказал Цезарь, здоровой рукой притягивая к себе певца. — Ты же видишь, народу прямо не терпится узнать самую настоящую правду.
— Да, мистер Робинсон, расскажите!.. Расскажи, Джимми! — раздались нетерпеливые голоса.
Джим Робинсон, высокий, с чуть опущенными, усталыми плечами, прошелся по комнате, задумчиво оглядел обращенные к нему лица черных и белых друзей.
— С чего же мне начать? — тихонько спросил он, обращаясь больше к самому себе. — Конгресс… Фестиваль… Потом Чехословакия… Москва… Русские люди…
И негритянский певец Джим Робинсон начал рассказывать этим детям Горчичного Рая о далеких странах, в которых хозяином стал сам народ, рассказывать правду, которую они слушали затаив дыхание.
Леса, возникающие в пустыне. Возрожденные из пепла города. Крестьянки, заседающие в парламенте. Писатели, читающие свои новые произведения рабочим на заводах. Упорство и вдохновение народа. Величественные здания Дворцов культуры, где проводят свой досуг рабочие. Страны, где все учатся, где студенты получают денежную помощь от государства. А если заболеешь, то к тебе бесплатно придет врач и будет навещать и лечить тебя и поместит в больницу. Детям отданы красивейшие сады и дворцы, в гости к ним приезжают ученые, и артисты, и самые знаменитые люди страны. И все люди радушно встречают иностранных гостей и охотно показывают им всё, чем они интересуются.
А молодежь! Какая кипучая, безудержно веселая молодежь была на фестивале! Какие богатства народных талантов открывались в песнях и танцах! Он вспомнил маленькую девушку-узбечку, бывшую сборщицу хлопка, которая окончила консерваторию в столичном городе и пела на фестивале так, что весь огромный, многонациональный зал встал и устроил ей овацию.
А еще он знавал на Украине простого маляра, который был губернатором целой области величиной с большой штат. И надо было видеть, как умно распоряжался этот маляр своим огромным хозяйством, как умело он подбирал людей!
Робинсон рассказывал сбивчиво, перескакивая с предмета на предмет, здесь не кончая, там вдаваясь в мельчайшие подробности, но видно было, что ему страстно хочется передать всем сидящим здесь, в этом доме, свою любовь к людям, к этим далеким свободным странам.
Нет, пусть не лгут в газетах! Русские не хотят войны, им не нужна Америка. Им достаточно просторно в своей собственной стране и дай бог управиться с собственными делами.
Джим клянется в этом своей жизнью! Он был в сердце страны, и на юге и на западе, и всюду люди мирно трудились…
— А на Карпатах вы, случайно, не были? — дрожащим от волнения голосом спросил Иван Гирич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
И при общем молчании Иван Гирич рассказал о том, что случилось три дня назад в обеденный перерыв на заводе. Он рассказал, как его и Квинси притащили в контору, как там их допрашивал не только Коттон, но и сыщик, которого, очевидно, специально вызвали. А после того как выяснилось, что и Гирич и Квинси — члены профсоюза, сыщик начал шептаться о чем-то с Коттоном. Тот кивнул и сказал — ему теперь все ясно: «Они всюду проводят забастовки, и вообще это дело рук коммунистов». Их обыскали и нашли у Гирича карманный географический атлас, на котором стояло имя мистера Ричардсона. Тут сыщик и Коттон перемигнулись, забрали атлас и долго выспрашивали Гирича, в каких отношениях находится он с мистером Ричардсоном и известно ли ему, что Ричардсон ведет коммунистическую пропаганду на заводах.
— Ну, я их послал к дьяволу и сказал, что этот атлас дал в школе моему сынишке учитель. Сынишка приносил мне обед и нечаянно оставил атлас, а я его подобрал, — рассказывал Гирич.
— Молодец, не растерялся, — сказал Цезарь, ожесточенно пыхтя трубкой. — За Ричи и так идет слежка, это мы знаем. Его имя, наверно, не раз упоминалось в донесениях полиции.
Все были подавлены рассказом Гирича. Разговор не клеился. Джим Робинсон молчал и курил сигарету за сигаретой. Мальчики и девочки, сидя отдельной группой за маленьким столиком у окна, старательно уничтожали оладьи и во все глаза смотрели на «большой» стол. Салли носилась от одного к другому, уговаривая не стесняться и кушать хорошенько. В одну из длинных пауз за окном раздался звук, певуче-пронзительный, дикарский, лесной,
— Дядя Пост! — воскликнула Салли, бросаясь к дверям. — Это он!
Она выбежала на крыльцо и увидела знакомое оливковое чудовище, на сиденье которого торчал, как птица на жердочке, старый почтальон.
— Письмо для Джемса Робинсона, мэм, — сказал он, вежливо прикасаясь к фуражке.
— Давайте его мне, дядя Пост. — Салли вытерла руку о фартук. — Джим сейчас здесь, в доме.
— Простите, мэм, я хотел бы вручить его лично самому Джемсу Робинсону, — сказал, вопреки обыкновению, очень официально дядя Пост; при этом он яростно затеребил нос.
Салли с недоумением посмотрела на него. Она даже чуть-чуть обиделась за такое недоверие.
— Олл-райт. Сейчас я вызову Джима, — сказала она, скрываясь в доме.
На крыльцо тотчас же вышел Джемс Робинсон.
— Хэлло, старина! — приветливо помахал он рукой дяде Посту. — Ну и шикарный же у вас экипаж! А где моя старая приятельница Фиалка, которую, бывало, я кормил сахаром?
— На живодерне, — мрачно сказал почтальон. — Нынче у нас старость не в почете, да и техника вытеснила живую тварь. — Он наклонился на своем сиденье и поманил певца: — Вам письмо, мистер Робинсон. Только я хотел вас предупредить: оно уже побывало кое у кого в руках. Имейте это в виду. Я-то знаю, откуда оно вернулось к нам на почту и где путешествовало так долго.
Джим Робинсон повертел в руках искусно заклеенное письмо.
Дядя Пост нагнулся к самому уху певца.
— Держи ухо востро, сынок, — зашептал он. — За тобой уже числятся кое-какие грехи.
Джим невесело засмеялся.
— Уэлл, — сказал он. — Зайдите, дядя Пост, в дом выпить пивка. Промочите горло.
Дядя Пост покачал белой головой: нет, он очень торопится, адресаты Горчичного Рая ждут почту. И, повозившись, как обычно, со стартером, почтальон с грохотом покатил дальше.
Джим Робинсон тут же, на крыльце, проглядел письмо и еще более задумчивый вернулся в дом.
Люди за столом выжидательно смотрели на него.
— Вот, получил письмо из Советского Союза, — сказал он. — Пишут мои русские друзья, сообщают последние новости. Пишут, что на главной улице в Москве расцвели сорокалетние липы, которые при мне только высадили. Мальчик, сын моего приятеля-слесаря с автозавода, окончил с золотой медалью школу и теперь поступает в университет, на историческое отделение. А отец его собирается вскоре поехать в санаторий на берег Черного моря — отдохнуть, полечиться.
— Сын слесаря — в университет?..
— Слесарь — отдыхать на курорте?..
— Расскажи нам, Джим, обо всем, что видел за океаном, — сказал Цезарь, здоровой рукой притягивая к себе певца. — Ты же видишь, народу прямо не терпится узнать самую настоящую правду.
— Да, мистер Робинсон, расскажите!.. Расскажи, Джимми! — раздались нетерпеливые голоса.
Джим Робинсон, высокий, с чуть опущенными, усталыми плечами, прошелся по комнате, задумчиво оглядел обращенные к нему лица черных и белых друзей.
— С чего же мне начать? — тихонько спросил он, обращаясь больше к самому себе. — Конгресс… Фестиваль… Потом Чехословакия… Москва… Русские люди…
И негритянский певец Джим Робинсон начал рассказывать этим детям Горчичного Рая о далеких странах, в которых хозяином стал сам народ, рассказывать правду, которую они слушали затаив дыхание.
Леса, возникающие в пустыне. Возрожденные из пепла города. Крестьянки, заседающие в парламенте. Писатели, читающие свои новые произведения рабочим на заводах. Упорство и вдохновение народа. Величественные здания Дворцов культуры, где проводят свой досуг рабочие. Страны, где все учатся, где студенты получают денежную помощь от государства. А если заболеешь, то к тебе бесплатно придет врач и будет навещать и лечить тебя и поместит в больницу. Детям отданы красивейшие сады и дворцы, в гости к ним приезжают ученые, и артисты, и самые знаменитые люди страны. И все люди радушно встречают иностранных гостей и охотно показывают им всё, чем они интересуются.
А молодежь! Какая кипучая, безудержно веселая молодежь была на фестивале! Какие богатства народных талантов открывались в песнях и танцах! Он вспомнил маленькую девушку-узбечку, бывшую сборщицу хлопка, которая окончила консерваторию в столичном городе и пела на фестивале так, что весь огромный, многонациональный зал встал и устроил ей овацию.
А еще он знавал на Украине простого маляра, который был губернатором целой области величиной с большой штат. И надо было видеть, как умно распоряжался этот маляр своим огромным хозяйством, как умело он подбирал людей!
Робинсон рассказывал сбивчиво, перескакивая с предмета на предмет, здесь не кончая, там вдаваясь в мельчайшие подробности, но видно было, что ему страстно хочется передать всем сидящим здесь, в этом доме, свою любовь к людям, к этим далеким свободным странам.
Нет, пусть не лгут в газетах! Русские не хотят войны, им не нужна Америка. Им достаточно просторно в своей собственной стране и дай бог управиться с собственными делами.
Джим клянется в этом своей жизнью! Он был в сердце страны, и на юге и на западе, и всюду люди мирно трудились…
— А на Карпатах вы, случайно, не были? — дрожащим от волнения голосом спросил Иван Гирич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100