— Во-первых, конгресс этот организовали не коммунисты, а шестьсот миллионов человек. Эти шестьсот миллионов представляли почти все народы мира, которые решили во что бы то ни стало бороться против тех, кто хотел бы начать новую войну, — спокойно возразил певец. — А во-вторых, с моей речью вы могли бы тогда же ознакомиться по газетам и стенограммам.
— Да, разумеется, — поспешил сказать Эйнис, — но все же, если бы вы могли коснуться хотя бы в общих чертах…
— Ну что ж, если это вас интересует, я могу повторить. Я говорил о том, что народ в Америке, так же как и народы других стран, не хочет войны. Я говорил, что мы нуждаемся в работе, образовании и жилищах, а не в войне. Но существует категория низких и хитрых людей в деловых и финансовых кругах. Эти люди больше всего боятся освобождения некоторых народов и их стремления к цивилизации, а потому поджидают всякий удобный случай, чтобы посеять вражду между народами и затеять войну .
— Понимаю. Кажется, вы что-то пели для делегатов конгресса?
Певец кивнул:
— Да, я исполнил арию из советской оперы «Тихий Дон». Одна из любимых арий моего репертуара.
Эйнис, не отрываясь от блокнота, покосился на Робинсона.
— Коммунистический гимн, э? — спросил он, скорчив самую хитрую гримасу.
— Нет, просто очень мелодичная и широкая песня, казацкая песня, — спокойно пояснил Робинсон.
— Так, так… Понятно… — Представитель «Стон-пойнтовских новостей» погрыз ручку своего вечного пера. — Скажите, мистер Робинсон, куда вы отправились после конгресса?
— Мне кажется, и об этом писалось в наших газетах, — отвечал Робинсон. — Впрочем, я этого не скрываю: после конгресса я отправился на гастроли в Советский Союз. Дал восемь концертов в Москве, Ленинграде и на Украине.
Эйнис внимательно записывал.
Он решил сделать еще одну попытку:
— Мистер Робинсон, вот вы — такой друг своего народа, его певец и защитник, — не находите ли вы, что в результате последней войны условия жизни вашего народа улучшились?
— Улучшились в результате войны? — с недоумением переспросил Робинсон.
— Вот именно. Белые и цветные юноши сражались в этой войне бок о бок, и это создало теперь полное взаимное понимание.
Певец пожал плечами.
— Думаю, вы сами знаете, что говорите чепуху, — сказал он. — Но вот что я скажу вам. Даже если бы положение негров в результате войны улучшилось в сотни раз, ни один из негров-бедняков не хотел бы новой войны. Запишите это и постарайтесь не исказить.
— Что вы, что вы, мистер Робинсон! — с деланным возмущением воскликнул Эйнис.
Он спрятал блокнот и поднялся с места.
— Вам нечего больше добавить, мистер Робинсон? — осведомился он, направляясь к двери.
— Абсолютно нечего, — ответил певец.
Побелели и распушились тополя. Как-то в весеннюю ночь раскрылись гроздья, похожие на зеленые ягодки, и наутро все сады на Парк-авеню были покрыты, точно свежевыпавшим снегом, тополевым пухом. Он летал хлопьями, оседал на волосах, покрывал лужайки и даже осмеливался забираться в дома и комнаты замка. Не признавая никаких преград, он дерзал покуситься даже на кабинет самого Большого Босса и мягкими белыми шариками катался там по полу или забирался на письменный стол и прилипал к монументальной чернильнице.
Ох, и воевал же с этим пухом Образцовый Механизм! Он наступал на белые неуловимые комочки со всем воинственным пылом рьяной домоправительницы, преследовал его по всем апартаментам, сгонял в окна, в корзины, в мусоропроводы, в мешки пылесосов. А наутро пух был тут как тут и взлетал перед самым носом разъяренной миссис Причард.
Она мечтала бы спилить неряшливые деревья, которые только засоряют сад и комнаты замка, но, на ее несчастье, сынок Большого Босса, этакий великовозрастный лодырь, который в настоящее время пребывал вместе с мамашей где-то в Италии, очень любил тополевую аллею в саду и запах тополевых почек весной. Из-за этого в дни цветения тополей домоправительница не знала покоя и самолично трижды в день проверяла работу садовников, сгребавших только что выпавший тополевый пух с дорожек.
А вот с запахом миссис Причард никак не могла сладить! Запах тополей врывался, свежий, сладкий, сгущенный, как экстракт, в замок и наполнял угрюмые, фундаментальные комнаты. И закрывай не закрывай окна, все равно все портьеры, кресла и подушки пропитывались запахом тополей.
Вообще весна внушала много беспокойства миссис Причард. Например, небо. Зачем оно такое излишне голубое и легкое и похоже не на приличное, выдержанное небо, а на девочкино платье! Миссис Причард предпочла бы более солидное небо, например серо-стального, излюбленного оттенка, который так шел к ней самой. Очень спокойный, немаркий цвет, приличествующий любому возрасту и усмиряющий любое повышенное настроение.
А сейчас, когда еще появились такие розоватые облачка, и ласточки зигзагами чертят небо, и воздух наполнен запахом тополей, ни за что нельзя ручаться!
Даже здесь, на Парк-авеню, природа, запертая за семью замками, начала заявлять о своих правах! То выпирал из-за решеток и оград цветущий куст жимолости, который рос вопреки всем ножницам и рогаткам, то появлялся там, где ему было не положено, золотой цветок одуванчика, то вырастала вдруг буйная травинка. Нет, нет, пора покончить с этим буйством весны, тем более что и собственная дочь ходит какая-то неспокойная, неуравновешенная и все куда-то стремится уйти!
— Куда ты направляешься, Патриция?
— Я… я хочу зайти в скаутский клуб, ма. Там… там девочки просили показать им узор… вышивание ришелье…
— Но ведь сегодня суббота. Разве ты забыла, что по субботам к нам всегда приходят миссис Эйнис с сестрой и несколько дам из моего клуба? И ты знаешь, я не люблю, когда ты возвращаешься вечером одна.
— Но, ма, я совсем ненадолго. На часок, не больше.
— Кстати: кто тебе звонил дня два назад? Голос совсем мне незнакомый.
— Это… это одна девочка из нашего класса. Ты ее не знаешь, ма.
— Можешь идти, но возвращайся скорее, дитя мое. Ты поможешь мне приготовить салат и занять гостей. Я хочу, чтобы ты приучалась свободно держаться в обществе.
Уф! Как трудно лгать собственной матери, да еще когда тебя в упор сверлят острыми буравчиками серые глаза!
Пат вышла из ворот замка, чувствуя себя неспокойной. Тотчас же ее обволокла теплота весеннего вечера, струящаяся, как парное молоко, и аромат расцветающих крокусов и фиалок. Скорее, скорее на остановку автобуса, чтобы никто не мог догнать, выследить!
— Хэлло, Патриция! Подвезем вас?
Девочка вздрогнула.
У поворота шоссе стоял открытый облезлый «форд», на котором торжественно восседали Рой Мэйсон и Фэйни Мак-Магон. Оба они свесились со своих сидений и с улыбкой смотрели на Пат. За рулем торчал какой-то парень в замасленной куртке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100