— Чарли, — говорила между тем Мери, дергая за рукав застывшего в задумчивости мальчика, — пойдем к каруселям, Чарли! Мне не хочется стоять здесь, мне не хочется смотреть на Патрицию. И ты тоже не должен смотреть на нее, потому что она предательница, и ты это знаешь, Чарли.
Да, Чарли это знал и все-таки смотрел на гордую маленькую королеву, еще и еще раз припоминая злосчастный день выборов, когда Патриция так легко предала его, своего лучшего друга…
Патриция словно почувствовала его взгляд. Она выпрямилась на колеснице и принялась беспокойно водить глазами по окружавшей ее толпе. И вот она нашла того, кого искала. Губы ее зашевелились, как будто она хотела что-то сказать.
— Чарли! — Мери схватила его за руку. — Не ходи туда, Чарли, прошу тебя!
Но Чарли был уже рядом с королевой. С трудом продвигаясь сквозь толпу, колесница ехала черепашьим шагом. Пат, забыв о том, что всякий ее жест, всякое слово слышны и видны, как на сцене, наклонилась к мальчику.
— Ты… ты, наверное, сердишься на меня, Чарли? — прошептала она с неловкой улыбкой.
— Откуда ты взяла! — небрежно сказал Чарли. — И не думаю сердиться.
— Но… но… ты не разговариваешь со мной, не замечаешь меня, — торопилась королева. — Я… я непременно приду сегодня на гонки… И я приготовила клюшку, как обещала, Чарли, — добавила она быстро, как бы опасаясь, что мальчик скажет что-нибудь насмешливое.
Кажется, Пат хотела сказать еще что-то, но в эту минуту чей-то грубый мальчишеский голос закричал из толпы:
— Эй, королева! Ты чего это с негритосом шепчешься! Нашла себе подходящего короля, нечего сказать!
В толпе захохотали, раздался насмешливый свист. Три пары глаз с ненавистью устремились на черного мальчика.
— Опять он лезет к Патриции, этот негритос!
— Не понимаю, что смотрит это чучело — ее мамаша! Как она позволяет своей дочке любезничать с негром! Да еще при всем народе!
Но «чучело» было уже на месте. Оно зацепило рукав Чарли и повлекло его прочь от колесницы королевы.
— Убирайся отсюда, парень, да поскорее! — Миссис Причард оставила растерянного мальчика на боковой дорожке, а сама отправилась вслед за удаляющейся колесницей.
Выход королевы должен был состояться на сцене летнего театра; там она должна была объявить начало праздника.
Не скоро вернулся Чарли к своей компании. Мери, пристально наблюдавшая за ним, заметила, что он как будто еще больше потемнел и осунулся за эти несколько минут. Он безучастно посмотрел на ребят, но, вдруг увидев Нэнси, встрепенулся.
— Как, ты здесь? О чем же ты думаешь? Ведь сейчас же после выхода королевы ты читаешь стихи! Беги скорее в театр, а мы — за тобой!
Нэнси потупилась:
— Я… знаешь, Чарли… я не выступаю…
И тут же, в свою очередь, накинулась на Мери Смит:
— Ты слышала, что сказал Чарли? Сейчас твой выход! Беги!
Однако у бедной Мери ноги точно приросли к земле. Она смотрела на Чарли, не в силах пошевелиться, смотрела, как преступница, ждущая страшного, но справедливого возмездия.
— Ничего не понимаю! Кто же из вас выступает — Нэнси или Мери? — с досадой спросил Чарли.
— О Нэнси, будь другом, скажи ему сама. А я… я не могу, — простонала Мери и вдруг бросилась бежать по аллее так, как будто за ней гнались.
Пришлось Нэнси рассказать другу, как ее исключили из программы, как стихи ее передали читать Мери, потому что у Мери — белая кожа и она стопроцентная американка.
— И она еще смеет называть Патрицию предательницей! — закричал в гневе Чарли. — Да она поступила еще подлее, эта тихоня!
Заговорил спокойно, как всегда, Василь. С трудом ему и Нэнси удалось убедить друга, что Мери вовсе не так виновата. И все-таки праздник Весны наполнял Чарли все большей горечью.
29. Продолжение праздника
Летний театр, наскоро сколоченный, щелистый и гулкий, как бочка, был переполнен. Здесь были и дети и взрослые, ряженые и одетые в обычное платье, военные и штатские. Бросалось в глаза обилие людей в военной форме. Объяснялось это тем, что, по обычаю, установившемуся после войны, в первое воскресенье мая мэр города ежегодно читал с трибуны список стон-пойнтцев, геройски погибших на поле боя. Поэтому бывшие солдаты и офицеры считали своим долгом почтить память товарищей и обычно являлись на эти собрания в полном составе. Потом кто-нибудь из ветеранов выступал с воспоминаниями или с небольшой речью, посвященной героям.
И здесь цвет кожи имел значение: ветераны-белые сидели на почетных местах в первых рядах, а черные пришли отдельной колонной и теперь сидели где-то позади, куда поместили их распорядители праздника. Недаром главными распорядителями были Хомер и хрупкая мисс Вендикс.
Эта пара действовала с согласной ловкостью и необычайным умением. Пришедшие в театр и не заметили, как каждый очутился на строго соответствующем его социальному положению и расовым признакам месте. Мисс Вендикс лепетала что-то о суете сует и быстро запихивала одурманенных ее лепетом простых женщин или рабочих в двадцатые ряды, за колонны, где они не портили нарядной картины праздника своими вылинявшими и заштопанными платьями. Когда же пришедший упрямился и не хотел садиться там, где ему было положено, на передний план выступал Хомер с боксерскими плечами и так выразительно жестикулировал, что быстро оттеснял непокорного в самые дальние ряды.
С цветными зрителями Хомер вообще не церемонился и довольно громко говорил: «Не лезьте вперед, ребята, знайте свое место», или: «Куда, приятель, направился? Не видишь, что все твои сидят за колоннами!»
Поэтому в задних рядах, за деревянными колоннами, которые больше напоминали обыкновенные столбы, собрались все цветные участники праздника. Тут был и Цезарь со своими товарищами — ветеранами войны, которые ради праздника вынули снова свои мундиры и надели боевые медали и ордена, а также гордо выставили вперед свои костыли и протезы, дабы все могли видеть, что они пострадали за родину.
Рядом с ветеранами сидели их жены и дети, в том числе Темпи со своими ребятишками. За Темпи виднелась кудрявая мальчишеская голова Салли Робинсон, которую притащил в театр Чарли. Салли не очень хотелось идти на праздник; она охотнее осталась бы дома и еще раз протерла бы со всех сторон «Свирель», а потом отправилась бы на гонки, чтобы присутствовать на торжестве победителя-сына. Но Чарли сказал, что с трибуны будут читать имена погибших на войне стон-пойнтцев и что непременно прочтут имя отца. Тогда Салли надела свое лучшее платье и пришла в театр, напряженно ожидая той минуты, когда раздастся имя ее мужа — Тэда Робинсона. Чарли сидел рядом с ней. Он почти не отвечал заговаривавшей с ним Нэнси — так был поглощен этим ожиданием. Возле Нэнси приютился Джон Майнард, которому не помог даже его великолепный костюм индейского вождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100