Он обратился к «свидетелям»: — Джентльмены из попечительского совета хотят услышать, что вы можете сообщить им об учителе мистере Ричардсоне. Предупреждаю: вы должны говорить только то, что слышали сами.
— Хорошо, сэр, — сказал Рой, закусывая пухлую нижнюю губу.
Босс откашлялся.
— Нам сказал директор, — обратился он к мальчикам, — что вы заметили в мистере Ричардсоне, в его поступках и высказываниях нечто такое, что не соответствует поведению истинного американского патриота. Это так?
Рой утвердительно кивнул:
— Да, сэр, я это давно заметил. С тех самых пор, как пришел в эту школу. Мистер Ричардсон постоянно говорит о равенстве всех людей, и он очень любит всех цветных у нас в классе. Постоянно их отличает, ставит им самые высокие отметки…
— Ну, это еще не такая серьезная вина, — громко сказал доктор Рендаль. — Это еще не повод для обвинения человека.
Никто не обратил внимания на его слова. Все взгляды были обращены на Мэйсона.
— Ну что же ты замолчал? Припоминаешь еще что-нибудь? — спросил Босс.
— Еще он постоянно восхваляет Джона Брауна и его время и говорит, что прошло время настоящих людей и благородных поступков… Помнишь? — обратился Рой к Фэйни.
— Еще бы не помнить! — подхватил тот. — Это он сказал, когда его любимчик — черномазый Робинсон из нашего класса — написал сочинение о Джоне Брауне…
— Ого, негры начали писать о Джоне Брауне! — произнес молчавший до тех пор Парк Бийл. — Это знаменательно. Весьма, весьма знаменательно! — повторил он торжественно.
В то время как два «свидетеля» давали свои показания, присутствующие по-разному проявляли свое отношение к ним. У Сфикси была торжественная физиономия с выражением: «Я так и знал!» и «Что я вам говорил!» Редактор «Новостей» начал выказывать некоторые признаки заинтересованности: он приоткрыл сонные глаза и переводил их с одного мальчика на другого, делая, видимо, какие-то свои заключения не слишком веселого свойства. Тернер подался вперед на своем кресле и, казалось, с любопытством не только прислушивался, но и принюхивался к каждому слову: его подвижная мордочка так и ходила, так и подергивала маленьким чутким носом. Директор банка наблюдал все происходящее со снисходительным терпением человека, которому все это глубоко безразлично. Зато Миллард все более хмурился и мрачнел. Тяжелел его подбородок, тяжелели глаза, тяжелели руки.
Да, он знал, что сейчас во всем мире идет страстная, напряженная борьба: собираются все, кто устал от войн, собираются мужчины и женщины, старики и молодежь, говорят о дружбе народов, о долгом, счастливом мире, о каких-то неслыханных правах и свободах.
Но если не будет войн, значит, придется выпускать вилки, детские коляски и газовые плиты, а это куда менее прибыльно, чем снаряды и оружие… Эти проклятые разговоры о мире портят всю игру Большому Боссу. Вон у его друзей и конкурентов в Чикаго, Нью-Йорке и в других городах уже начались разные неприятности: забастовки на заводах и на транспорте, требования рабочих, какие-то бесконечные выступления ораторов, разные демонстрации. Он, Миллард, считал, что его-то это не может коснуться.
И вдруг оказывается, что здесь, в его суверенных владениях, тоже завелся этот зловредный, опасный дух!
Большой Босс сидел с таким выражением лица, как будто его только что смертельно обидели.
Один только доктор Рендаль всем своим видом выказывал равнодушие к тому, что здесь происходило. Он отвернулся к окну, и, если бы было возможно, он, по всей вероятности, с удовольствием заткнул бы уши или ушел бы отсюда.
Но беспокойство за своего любимца Ричардсона, боязнь оставить его на произвол этих людей приковала доктора к месту.
Между тем Фэйни, весь напыжась от гордости, что его слушают самые именитые и богатые люди города, старался выложить как можно полнее и скорее все, что ему известно:
— Вот, значит, когда Чарльз Робинсон написал это сочинение, Ричи, то есть, я хочу сказать, значит, мистер Ричардсон, очень хвалил и его и Джона Брауна за то, что тот так здорово расправился с белыми. А Робинсон тогда, значит, говорит, что Браун — его любимый герой, а мистер Ричардсон говорит, что это, мол, правильно и что Браун и впрямь герой, а Чарльз тогда говорит…
— Ну-ка, погоди минутку, — остановил его повелительным жестом Миллард. Он обратился к директору школы: — Второй или третий раз уже мне приходится слышать об этом негритенке. Это что же, тот самый, который отказался тогда дать полиции свои оттиски?
— Тот самый, сэр, — отвечал Мак-Магон. — Он и так был чересчур боек для цветного, а тут еще учитель внушает ему разные неподходящие идеи. Конечно, мальчишка вообразил себя чуть не избранной натурой, и когда мистер Хомер очень деликатно отстранил его от участия в живых картинах, он на него чуть не с кулаками набросился.
— Да не чуть, а просто с кулаками, — пробасил со своего места Хомер. — Это опасный тип, джентльмены.
Фэйни, все время порывавшийся что-то сказать, не выдержал.
— Ты о выборах расскажи, отец, — вскричал он: — как Робинсон организовал всех цветных и белых ребят и как явился мистер Ричардсон и поддержал их!
Однако Мак-Магон не рискнул рассказать о выборах: при этом могло обнаружиться много невыгодного для него. Поэтому директор ограничился тем, что заметил:
— Да, да, младший учитель охотно поддерживает детей низших классов населения, явно оказывает предпочтение цветным. Кажется, часто бывает у родителей учеников.
— Скажите, Мак, — вмешался вдруг Парк Бийл: — этот мальчишка Робинсон не родственник ли нашему знаменитому певцу Джемсу Робинсону?
— Племянник родной, сэр, — опередив отца, радостно заявил Фэйни. — Он всегда хвалится, что дядя привозит ему замечательные подарки. Вот и теперь, как приедет, обещал привезти ему лодочный мотор.
— Действительно, Робинсон должен скоро приехать и дать несколько концертов в городе, — с неожиданным оживлением вмешался редактор. — Мы посылали репортера к матери этого мальчишки — узнать, когда прибывает черный Карузо, как его прозвали в Европе.
— Что меня удивляет, Парк, так это ваше пристрастие к неграм, — самым язвительным тоном обратился к директору банка Сфикси. — «Наш знаменитый певец», — передразнил он Бийла. — Да что у вас, белого джентльмена, общего с черномазым, будь он хоть семи пядей во лбу!
— Джемс Робинсон — мировая знаменитость, и мы можем только гордиться тем, что он наш соотечественник и земляк, — повернулся к присутствующим доктор Рендаль. — Я слышал его в Париже. Парижане носили его на руках и ломились на его концерты.
— Я тоже слышал его в Лондоне, — сказал Тернер. — Поет он действительно хорошо. Но он опасная личность. Вам всем отлично известно, что он выступал на конгрессе сторонников мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Хорошо, сэр, — сказал Рой, закусывая пухлую нижнюю губу.
Босс откашлялся.
— Нам сказал директор, — обратился он к мальчикам, — что вы заметили в мистере Ричардсоне, в его поступках и высказываниях нечто такое, что не соответствует поведению истинного американского патриота. Это так?
Рой утвердительно кивнул:
— Да, сэр, я это давно заметил. С тех самых пор, как пришел в эту школу. Мистер Ричардсон постоянно говорит о равенстве всех людей, и он очень любит всех цветных у нас в классе. Постоянно их отличает, ставит им самые высокие отметки…
— Ну, это еще не такая серьезная вина, — громко сказал доктор Рендаль. — Это еще не повод для обвинения человека.
Никто не обратил внимания на его слова. Все взгляды были обращены на Мэйсона.
— Ну что же ты замолчал? Припоминаешь еще что-нибудь? — спросил Босс.
— Еще он постоянно восхваляет Джона Брауна и его время и говорит, что прошло время настоящих людей и благородных поступков… Помнишь? — обратился Рой к Фэйни.
— Еще бы не помнить! — подхватил тот. — Это он сказал, когда его любимчик — черномазый Робинсон из нашего класса — написал сочинение о Джоне Брауне…
— Ого, негры начали писать о Джоне Брауне! — произнес молчавший до тех пор Парк Бийл. — Это знаменательно. Весьма, весьма знаменательно! — повторил он торжественно.
В то время как два «свидетеля» давали свои показания, присутствующие по-разному проявляли свое отношение к ним. У Сфикси была торжественная физиономия с выражением: «Я так и знал!» и «Что я вам говорил!» Редактор «Новостей» начал выказывать некоторые признаки заинтересованности: он приоткрыл сонные глаза и переводил их с одного мальчика на другого, делая, видимо, какие-то свои заключения не слишком веселого свойства. Тернер подался вперед на своем кресле и, казалось, с любопытством не только прислушивался, но и принюхивался к каждому слову: его подвижная мордочка так и ходила, так и подергивала маленьким чутким носом. Директор банка наблюдал все происходящее со снисходительным терпением человека, которому все это глубоко безразлично. Зато Миллард все более хмурился и мрачнел. Тяжелел его подбородок, тяжелели глаза, тяжелели руки.
Да, он знал, что сейчас во всем мире идет страстная, напряженная борьба: собираются все, кто устал от войн, собираются мужчины и женщины, старики и молодежь, говорят о дружбе народов, о долгом, счастливом мире, о каких-то неслыханных правах и свободах.
Но если не будет войн, значит, придется выпускать вилки, детские коляски и газовые плиты, а это куда менее прибыльно, чем снаряды и оружие… Эти проклятые разговоры о мире портят всю игру Большому Боссу. Вон у его друзей и конкурентов в Чикаго, Нью-Йорке и в других городах уже начались разные неприятности: забастовки на заводах и на транспорте, требования рабочих, какие-то бесконечные выступления ораторов, разные демонстрации. Он, Миллард, считал, что его-то это не может коснуться.
И вдруг оказывается, что здесь, в его суверенных владениях, тоже завелся этот зловредный, опасный дух!
Большой Босс сидел с таким выражением лица, как будто его только что смертельно обидели.
Один только доктор Рендаль всем своим видом выказывал равнодушие к тому, что здесь происходило. Он отвернулся к окну, и, если бы было возможно, он, по всей вероятности, с удовольствием заткнул бы уши или ушел бы отсюда.
Но беспокойство за своего любимца Ричардсона, боязнь оставить его на произвол этих людей приковала доктора к месту.
Между тем Фэйни, весь напыжась от гордости, что его слушают самые именитые и богатые люди города, старался выложить как можно полнее и скорее все, что ему известно:
— Вот, значит, когда Чарльз Робинсон написал это сочинение, Ричи, то есть, я хочу сказать, значит, мистер Ричардсон, очень хвалил и его и Джона Брауна за то, что тот так здорово расправился с белыми. А Робинсон тогда, значит, говорит, что Браун — его любимый герой, а мистер Ричардсон говорит, что это, мол, правильно и что Браун и впрямь герой, а Чарльз тогда говорит…
— Ну-ка, погоди минутку, — остановил его повелительным жестом Миллард. Он обратился к директору школы: — Второй или третий раз уже мне приходится слышать об этом негритенке. Это что же, тот самый, который отказался тогда дать полиции свои оттиски?
— Тот самый, сэр, — отвечал Мак-Магон. — Он и так был чересчур боек для цветного, а тут еще учитель внушает ему разные неподходящие идеи. Конечно, мальчишка вообразил себя чуть не избранной натурой, и когда мистер Хомер очень деликатно отстранил его от участия в живых картинах, он на него чуть не с кулаками набросился.
— Да не чуть, а просто с кулаками, — пробасил со своего места Хомер. — Это опасный тип, джентльмены.
Фэйни, все время порывавшийся что-то сказать, не выдержал.
— Ты о выборах расскажи, отец, — вскричал он: — как Робинсон организовал всех цветных и белых ребят и как явился мистер Ричардсон и поддержал их!
Однако Мак-Магон не рискнул рассказать о выборах: при этом могло обнаружиться много невыгодного для него. Поэтому директор ограничился тем, что заметил:
— Да, да, младший учитель охотно поддерживает детей низших классов населения, явно оказывает предпочтение цветным. Кажется, часто бывает у родителей учеников.
— Скажите, Мак, — вмешался вдруг Парк Бийл: — этот мальчишка Робинсон не родственник ли нашему знаменитому певцу Джемсу Робинсону?
— Племянник родной, сэр, — опередив отца, радостно заявил Фэйни. — Он всегда хвалится, что дядя привозит ему замечательные подарки. Вот и теперь, как приедет, обещал привезти ему лодочный мотор.
— Действительно, Робинсон должен скоро приехать и дать несколько концертов в городе, — с неожиданным оживлением вмешался редактор. — Мы посылали репортера к матери этого мальчишки — узнать, когда прибывает черный Карузо, как его прозвали в Европе.
— Что меня удивляет, Парк, так это ваше пристрастие к неграм, — самым язвительным тоном обратился к директору банка Сфикси. — «Наш знаменитый певец», — передразнил он Бийла. — Да что у вас, белого джентльмена, общего с черномазым, будь он хоть семи пядей во лбу!
— Джемс Робинсон — мировая знаменитость, и мы можем только гордиться тем, что он наш соотечественник и земляк, — повернулся к присутствующим доктор Рендаль. — Я слышал его в Париже. Парижане носили его на руках и ломились на его концерты.
— Я тоже слышал его в Лондоне, — сказал Тернер. — Поет он действительно хорошо. Но он опасная личность. Вам всем отлично известно, что он выступал на конгрессе сторонников мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100