И Герке вдруг тревожно подумалось, что вот уже давно он не отрываясь смотрит на неё, может быть, много-много-много часов. Конечно, он понимал, что времени на самом деле прошло немного, но победить ощущение его длительности не мог. Нет, нет, он давным-давно, давным-давно не сводит с неё взгляда, стыдится, боится, но оторвать взгляда не в состоянии.
И как назло все молчат!
И на него вот никто не смотрит.
– Ночное купание, – вставая, сказала эта милая Людмила, – редкое удовольствие. Вода сейчас теплая-теплая. Я схожу за полотенцами. Мы с Голгофой обязательно поплаваем.
«Никогда не догадаешься, чего ей взбредет в голову! – хотел возмутиться Герка, а когда подумал об этом, оказалось, что он ей даже позавидовал от восхищения. – Никогда не догадаешься!»
Она быстро ушла, а дед Игнатий Савельевич сказал:
– Умеет Людмилушка жить. Всё время придумывает чего-нибудь занятное. Современный человек, как по телевизору говорят.
– По-моему, для девочки она слишком решительна, слишком тверда в суждениях, совершенно нетерпима к тому, с чем не согласна, – не очень уверенно проговорила тётя Ариадна Аркадьевна. – Побольше бы ей мягкости. Впрочем, важен результат. А она всегда добивается своего.
Дед Игнатий Савельевич озабоченно крякнул и осторожно ответил:
– Никто не знает, уважаемая соседушка, какой в точности должна быть современная женщина. Слишком уж много у неё обязанностей. И не каждую обязанность с нежностью выполнишь.
Уважаемая соседушка что-то ему возразила, но Герка не расслышал, присел к огню и уныло подумал: «Меня как будто и нету. А вот Пантя придёт, все вокруг него забегают. Ладно, ладно, посмотрим, как завтра вы вокруг меня прыгать будете!» Он ещё пытался придумать о себе что-нибудь значительное, а о них неприятное, чтобы к возвращению этой милой Людмилы избавиться от ощущения растерянности, ненужности, но ничего у него не получилось. Наоборот, он внезапно почувствовал, правда не очень определенно, что, может быть, он в чём-то и виноват. Но – в чём?!.. Всё равно получалось, что ни в чем!
Истомлённый ожиданием этой милой Людмилы, Герка совсем запутался в своих ощущениях, желаниях и решениях. Временами ему даже подумывалось, что он и в многодневный поход не прочь отправиться, чтобы она не считала его трусом.
Заслышав её голос, он вздрогнул, засуетился и едва не бросился бежать в темноту, вон – отсюда!
Дед Игнатий Савельевич всё углядел и просящим тоном посоветовал:
– Скажи ей, что образумился, передумал, извинись обязательно… Когда они искупаются, картошечка в самый раз и поспеет. А мы ещё чаёк со смородиновым листом организуем. А он, сказывают, нервы очень уж укрепляет.
– Да, нервы в жизни играют значительную роль, – охотно продолжила разговор тоже уставшая от молчания тётя Арнадна Аркадьевна. – Вот у Людмилочки они представляются мне почти железными.
– Каждый участник нашего многодневного похода вернется из него с крепчайшими нервами, – будто продиктовала, подойдя к костру, эта милая Людмила. За ней из темноты появились Голгофа и Пантя с узлом в руках. – Мальчики, вы будете купаться? Учтите, редкая возможность – поплавать в ночной реке под звёздами.
Герка ждал, чего ответит Пантя, а тот ждал, чего ответит Герка, не дождался и пропищал:
– Попробую я. Плаваю я как топор, но попробую. Да я уж сегодня раз уж и тонул.
– Сегодня я купался уже, – по возможности небрежно сообщил Герка, соображая, как бы ему набраться смелости и бултыхнуться в реку с таким шумом, чтобы все обратили внимание.
А девочки восторженно повизгивали в воде.
– Слышь, Герка, – шепнул Пантя, – столкни мене… ме-ня… сам-то я… – Он разделся, переминался с ноги на ногу. – Ме-не боязно самому-то… мне боязно… ты ме-ня в спину… а? Толкни… а?
Герка тоже разделся, тоже переминался с ноги на ногу и тоже боялся воды.
– Мальчики! Мальчики! – раздался из темноты голос Голгофы. – Нам жаль вас! Не вода, а блаженство! Да и не очень глубоко здесь!
– Да они просто трусят, наши мальчики! – крикнула эта милая Людмила. – А ну, кто из вас не совсем трус?
– Толкни, толкни ты мене! – взмолился Пантя. – Ну! Хоть по шее мне крепко дай!
«Вот тогда и получится, что он меня смелее», – мрачно пронеслось в голове Герки, и он шепнул:
– Я сам…
Но ноги словно приросли к земле, и даже чуть-чуть вросли в неё. Герка замёрз и с каждым мгновением, казалось, терял последнюю надежду пересилить страх.
– Тогда давай я тебе… тебя? – предложил Пантя, и Герка непроизвольно мотнул головой, и тут же сильные руки Панти толкнули его, и он пролетел чуть ли не до середины реки. Летя в темноте и падая в темноту, он успел обреченно подумать, что сейчас все его мучения вполне могут закончиться – прощайте, дорогие друзья, добились вы своего…
Вслед за ним с громким испуганным пищанием в воду грохнулся Пантя – его столкнул дед Игнатий Савельевич. То ли он слышал разговор мальчишек и решил помочь Панте, то ли отомстил за внука, заподозрив Пантю в недобром поведении.
Немного наглотавшись воды, Герка прокашлялся, прочихался, убедился, что и не собирается тонуть, а плывёт себе и плывёт, крикнул:
– Ничего водичка! Подходяще!
Правда, его несколько удручало то, что Пантя будто бы прыгнул в реку сам, но ведь всё равно первым в воде оказался он, Герка.
Пантин же полет оказался куда менее удачен: он был совершенно неожиданным. К тому же Пантя не догадался сразу закрыть рот, не сообразил и сразу постараться вынырнуть.
Но и Пантя очухался быстро. Все вылезли на берег и принялись лакомиться, наслаждаться, восторгаться печёной картошкой.
Простите меня, уважаемые читатели! Я понимаю, что в серьёзной книге, написанной для серьёзных людей, да ещё в такой ответственный момент повествования уделять внимание печёной картошке вроде бы и не совсем обязательно.
Но я вот считаю это просто необходимым и даже полезным для вас. Ведь дело тут, конечно, не в самой печёной картошке, хотя она и необыкновенно вкусна, а в том дело, что создается она в костре, а костёр – на берегу реки, а вокруг – родная природа, именно родная, потому что мы тут родились. А над землей – бесконечное небо, щедро украшенное яркими звёздами. (Понимаю, уважаемые читатели, что «украшенное» – в данном случае неточное слово, но другого я найти не мог, попытайтесь вы.) И при всей этой бесконечности, громадности ты не кажешься себе маленьким, а, наоборот, чувствуешь, что ты – кровная частичка безграничного мира Родины, который весь твой, если ты без него не можешь…
Вот и сидели герои нашего повествования, любовались звёздным небом, забыв обо всём ничтожном, некрасивом, злом, несправедливом, обо всём том забыв, что портит жизнь, делает её мелочной, суетливой без толку, а иногда и бессмысленной. Каждому, но, конечно, по-своему думалось лишь о добром, прекрасном, чистом, высоком, главном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90