Пантя от злобной злости или злостной злобы изо всех сил стукнул муху кулаком, а так как муха свирепо жужжала у него в носу, точнее, в правой ноздре, то сами понимаете, уважаемые читатели, что Пантя от самоудара неимоверно яростно и громко взвыл и ещё более неимоверно и яростно и совсем громко чиииииииииииих-нул!
Обезумевшая от страха муха вылетела из правой Пантиной ноздри и, простите за выражение, сдуру влетела в левую.
Это был её, мухи, бессознательный, но типично хулиганский поступок, и злостный хулиган, полностью растерявшись от мушиной наглости, тоже бессознательно ударил своей непропорционально маленькой головой о большую оконную раму и вы-бил муху из ноздри!
Шишечка у него на лбу получилась… и довольно быстренько превратилась в шишку.
Из учительской с заплаканными глазами вышла мама. Всю дорогу до дома молчала, а дома зарыдала.
Папаша же, узнав о посещении школы и о том, чего там говорили о его сыне, пренебрежительно отмахнулся и стал поучать:
– Мене, сынок, слушайся, мене, боле никого! Учителка сообразила, что ты плохо соображаешь? Зато те, которы больно много соображают, тебе пужаются! И шишку не прикрывай, сынок! Гордися ей! Сегодня у тебе шишка, завтра семь шишек другим набей! Которы много соображают! Живи, как тебе отец учит! И дело пойдет! Валяй, сынок, валяй! Давай, сынок, давай!
Вечером маму увезли в больницу. И там она умерла. Незадолго до смерти она сказала:
– Не от болезней я умираю, а от горя. Любимый сын мне это горе принёс.
И уж если мне, автору, уважаемые читатели, быть откровенным и честным до конца, должен я сообщить вам, что смерть мамы не произвела на Пантю особенного впечатления. Видимо, и сердце у него было меньше человеческого.
Все стали жалеть Пантю, перевели его, конечно, в следующий класс, пытались ему помочь, убеждали, предлагали, советовали, уговаривали. Но, полностью предоставленный самому себе, Пантя слонялся по посёлку, изнывая от безделья и одиночества, мучил котят и людей, ловил мух и обрывал им лапки…
Папаша приходил домой поздно, иногда приносил сыну поесть, иногда ничего не приносил и, если сын пробовал хныкать, успокаивал:
– Погодь, сынок, погодь. Скоро подрастёшь, сам себе кормить научишься.
Сейчас, уважаемые читатели, мне придётся написать самые горькие слова в этом повествовании. У Панти появилась мачеха, а папаша стал пьяницей.
Мачеха сразу невзлюбила Пантю. Пантя сразу возненавидел мачеху.
Папаша уже не только больше не хвалил сына, а вообще не обращал на него внимания. А когда сын пытался пожаловаться на мачеху, папаша самым решительным образом пытался отколотить его.
Вот и стал Пантя злостным хулиганом. На кого же, почему он злился? Злился на всех, потому что всем завидовал. Он ведь видел, что не только люди, но и кошки, и котята, даже мухи живут интереснее его.
В школе Пантю и жалели, и боялись, и, скажем прямо, ненавидели. Время от времени пытались злостного хулигана хоть чем-то заинтересовать, но всё безрезультатно.
Стал Пантя и в милицию попадать, но даже и это не толкнуло его на какие-нибудь полезные размышления о своём нудном и бесполезном существовании. Умственных способностей у безобразника хватало лишь на то, чтобы твёрдо усвоить одно: ничего ему не грозит, кроме бесполезных разговоров, которые сводились к не менее бесконечным уговариваниям.
Но если для Панти вся забота о нём представлялась ненужной и бесполезной, то на самом деле в его судьбе уже как раз к началу нашего повествования намечались значительные изменения. Совместными усилиями многих людей было решено добиться лишения Пантиного папаши отцовских прав, а злостного хулигана направить в детдом.
Ни о чем не подозревающий Пантя по-прежнему изнывал от безделья и одиночества, но придумал себе интересное занятие: пробовал отнимать деньги у малышей и у всех, кто его слабее. И хотя из этого ничего пока не получалось, Пантя не отступал, а стал соображать, как бы ему действовать половчее и понахальнее. Ведь им овладел большой замысел: наотбирать много-много-много-много денег, чтобы после освобождения из школы не работать, а ловить мух и делать людям пакости.
На этом, уважаемые читатели, заканчиваю изложение некоторых, к сожалению, необходимых сведений о нудном и бесполезном для себя и тем более для других существовании злостного хулигана Пантелеймона Зыкина по прозвищу Пантя и продолжаю наше повествование.
ДЕСЯТАЯ ГЛАВА.
Настоящие звёзды на настоящем небе
Тётя Ариадна Аркадьевна повторила самым суровым тоном, исключающим всякую, даже наималейшую возможность ей противоречить:
– Первая обязанность ребенка – слушаться родителей и старших родственников.
Дед Игнатий Савельевич крякнул громко и вроде бы одобрительно, а эта милая Людмила охотно, торопливо, но как-то уж слишком небрежно согласилась:
– Никто и не собирается спорить с неоспоримой истиной.
– Ааа-аах… – с чрезвычайно глубоким сожалением выдохнула Голгофа. – Но если бы… хотя бы на одни суточки… на один бы ещё денёчек… поспорить с неоспоримой истиной!
– Тебе надобно возвращаться домой, девочка, – очень-очень-очень строго сказала, почти приказала тётя Ариадна Аркадьевна. – Ведь тебя уже наверняка разыскивает милиция! Вполне вероятно, что родители и бабушка полагают тебя чуть ли не по-гиб-шей… А кроме того, если смотреть в корень, ты, девочка, нарушаешь общественный порядок! А если в корень смотреть ещё глубже, ты, девочка, совершаешь моральное преступление!
Крякнув громко и довольно испуганно, дед Игнатий Савельевич пробормотал тихо, но вполне решительно:
– В корень ещё глубже посмотреть можно.
– Дорогие товарищи! – относительно мягко, однако и достаточно твёрдо произнесла эта милая Людмила, а продолжала почти вкрадчиво: – Ну пусть девочка хоть один разик в жизни сама ответит за своё поведение. Если её одну не пускают даже в кино, значит, ей просто необходимо принять участие в нашем многодневном походе.
Голгофа пронзительно и часто-часто-часто зашмыгала носом и несколько минут радостно рыдала, но слёз на сей раз выделяла не очень много.
И пока она радостно рыдает, а все ждут, когда она прекратит заниматься этим, проинформирую вас, уважаемые читатели, о том, что поделывает кот Кошмар, которому предстоит, повторяю, сыграть в нашем повествовании немалую роль. Ведь он, если вы помните, относился к происходившим вокруг него событиям довольно небезразлично и не собирался быть всего лишь сторонним наблюдателем их.
Всем своим до предела возмущённым существом Кошмар почуял в происходивших на его плутовских глазах событиях что-то крайне для себя недоброе, даже устрашающее.
Кошачьим умом, вернее, умишечком, он смутно догадывался: если сейчас же, немедленно не предпримет самых очень наирешительнейших и не менее наинаглейших мер, то вполне может быстренько и уже навсегда лишиться столь привычной для него необыкновенной любви своей благодетельницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90