– Про… – Герка вяло хмыкнул, и хмык получился очень жалобный. – Ана? Лизи? Ровать? А если я не согласен?
– А я не возражаю. – Дед Игнатий Савельевич с явным уважением посмотрел на эту милую Людмилу. – Только анализировать-то нечего. Всё яснее ясного. Учится кое-как. Целыми днями слоняется без дела. В кровати полдня проваляться может. Хлеба себе отрезать не умеет. За огородом я один смотрю. Даже телевизор, стыдно сказать, я включаю. И отключаю, конечное дело.
– Вот и нужно проанализировать, почему Герман растёт таким, – настаивала эта милая Людмила. – Тогда и будет ясно, что же с ним делать, каким именно способом его перевоспитывать.
– Нет, я полагаю иначе, – осторожно возразил дед Игнатий Савельевич. – Внук мой единственный – человек, я подозреваю, конченый. Никому на него и ничем никогда воздействовать не удастся. – Глаза у него были хитрющие, а рассуждал он куда как серьёзно. – Надо ещё и ещё раз подумать над вопросом, а не сдать ли его всё-таки в музей? Может, там, рядом со скелетом мамонта, он одумается?
Но эта милая Людмила не заметила хитрющего взгляда вреднющего деда и спросила встревоженно:
– Неужели вам его не жалко? Какой же он конченый человек, если у него ещё вся жизнь впереди? Неужели у вас сердце за Германа не болит?
– Не сосчитать, сколько тысяч раз сердце мое из-за него переболело! У меня из-за него не душа, а почти рана! – Дед Игнатий Савельевич потряс руками. – А толку? Нуль! Если не меньше! Вот и понятия не имею, чего с ним делать, чем на него воздействовать. Знаю одно: жалеть моего единственного внука не только бесполезно, а для него даже и крайне вредно. И опасно, конечное дело.
– Эх, дед, дед! – с обидой сказал Герка. – Не ожидал я от тебя… Наговорил тут всякого всяким…
– Речь идёт не обо мне, а о тебе! – резко перебила эта милая Людмила. – Ведь именно тебе грозит гибель!
– Уже грозит? – деловито переспросил дед Игнатий Савельевич. – Когда его гибель примерно предполагается? – И глаза его хитрюще блеснули.
– Я не шучу! – ещё резче произнесла эта милая Людмила. – Как вы не понимаете, что ваш единственный внук мо-раль-но гибнет у вас на глазах? Пока не поздно, надо его анализировать!.. Герман, Герман, ты куда?
– Мое личное дело, – неестественно гордым тоном да ещё с оттенком независимости, но и с некоторой опаской ответил Герка. – Пойду, предположим, дальше гибнуть. А вы тут меня ана! Лизи! Руй! Те!
Заявляю прямо, уважаемые читатели: Герка просто-напросто очень струсил, почувствовав, что новоявленная перевоспитательница (хотел он её ещё анализаторшей обозвать) отступать от своих ненормальных намерений не собирается, а его вреднющий дед готов во всём ей потакать. Вот и надо как-то доказать им, что он тоже отступать не собирается, будет жить только так, как считает для себя удобным и приятным.
– Герман, стой! – приказала эта милая Людмила. – Никуда ты не пойдешь! Раз мы решили тебя анализировать, значит, будем анализировать!
– Да я и слова-то такого толком не знаю! – крикнул Герка. – Но издеваться над собой никому не позволю!
– Слова такого не знаешь? – насмешливо спросила эта милая Людмила. – Объясню. Будем тебя глубоко изучать, ясно? Никто над тобой издеваться не собирается. Мы собираемся помочь тебе стать нормальным человеком. А не музейным экспонатом наравне со скелетом мамонта. Найди в себе силы, чтобы…
Герка крепко прикрыл уши ладонями и с очень большой тоской подумал: «Попался! Попался! Двое на одного! Как хулиганы! Но не сдамся! Выкручусь! Никому не позволю себя ана… лизировать!»
Увы, увы и ещё семнадцать раз увы, забегая вперёд, доложу я вам, уважаемые читатели: не выкрутится Герка.
Но пока он не верил в это и ушёл прочь гордой и независимой походкой.
– Переживает все-таки, – внимательно глядя вслед внуку, сочувственно заметил дед Игнатий Савельевич и, вздохнув, ещё более сочувственно продолжал: – Не привык ведь он к тому, чтоб его анализировали.
ЧЕТВЁРТАЯ ГЛАВА.
И всё из-за неё…
Долго-долго-долго-долго сидел Герка один дома унылый, несчастный, до предела обиженный, оскорбленный сверх всякой меры да ещё и голодный.
В прошлом добрый, а ныне вреднющий дед – из окна хорошо было видно – расположился, довольный и весёлый, на крыльце с этой милой Людмилой, крутил свои длинные усы и поглаживал широкую, почти до пояса бороду. Про всё на свете вреднющий дед забыл, даже цигаркой не дымил, а он, его единственный, ещё недавно любимый внук страдал самым наижесточайшим образом.
Причин для очень больших страданий было несколько, и когда Герка раздумывал о них, всё у него в голове перепутывалось, и ничего он толком сообразить не мог. Соображать ему мешала ещё и острейшая зависть.
Завидовал он все-таки, честно говоря, этой милой Людмиле, а на этого вреднющего деда он весьма и весьма обижался, а на обоих вместе он здорово сердился, вернее, неимоверно здорово сердился.
Не ожидал Герка от любимого и единственного деда такого к себе отношения!
Про музей вреднющий дед сочинил – раз, сидит с этой милой Людмилой, а единственного внука бросил – два, согласился внука ана… лизировать – три, а чем всё кончится, неизвестно – четыре. А есть-то как хочется! – пять.
Но самое главное, самое неожиданное и очень самое неприятное заключалось в том, что впервые столь привычное бездельничание не доставляло никакого удовольствия, не радовало, а угнетало, даже слегка тревожило. А вдруг и вправду – бездельничать не так уж интересно?! В это, конечно, трудно поверить, но…
Ему не сиделось на месте. Пробовал он полежать – тоже ничего хорошего не получилось. Герка заставлялсебя сидеть на месте, чтобы не пойти к этим, которые вдвоём на него одного набросились. Вот заняться бы чем-нибудь, хоть ерундой бы какой-нибудь, сразу бы стало легче! И такое желание было для Герки столь необычным, столь, я бы сказал, противоестественным, что он несколько раз подпрыгнул на сиденье и почему-то подергал себя за уши.
Проще всего было бы выйти на улицу (где на скамейке только что уселись эти, которые вдвоём одного ана… лизировать решили!) и как ни в чем не бывало гордо пройти мимо. Они, конечно, спросят, куда он направился, а он, конечно, небрежно так отмахнется и – дальше себе раз-два-левой…
Но – куда раз-два-левой?
Уйдёт он, предположим, смотреть, как играют в волейбол на спортплощадке около клуба, но ведь и там он будет думать об этой милой Людмиле и об этом вреднющем деде. Вот что обидно! Вот что его злит!
Герка погрозил им кулаком, потом – другим кулаком, потом – обоими кулаками вместе, язык им показал и забормотал:
– Ладно, ладно… бросили меня в тяжёлом состоянии… голодного… оба против меня… двое на одного… Ана! – чуть не закричал он. – Лизируйте меня, если совести у вас нет!.. Я вот вам… вы вот у меня…
Собственно, а чего «Я вот вам… вы вот у меня…»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90