– Хорошо, тётечка, в семь я проснусь и, надеюсь, застану вас в добром здравии. Вы просто переволновались, и вам просто надо отдохнуть.
И не слышала, осторожно прикрывая за собой дверь, эта милая Людмила, как тётя Ариадна Аркадьевна, словно не веря самой себе, удивленно шептала:
– А всё-таки она мила… добра… внимательна… терпелива… может быть, действительно ми-ла-я Людмила?.. И тогда я не права?
Но та, повторяю, ничего не слышала и отправилась не спать, а уселась на крылечке и по привычке стала смотреть на звёзды, очень невесело размышляя о случившемся. Какой-то негодный кот сорвал многодневный поход!
Звёзд было много-много. Они были яркие-яркие. Они словно просили эту милую Людмилу полюбоваться ими, потому что привыкли к ней, всегда находили её на Земле и старались обрадовать её.
А она будто бы и не видела их сейчас. Звёзды мигали-мигали ей, а она думала-думала горько и горько… Бедная, бедная тётечка! Ведь совершенно ясно, что к своему хвостатому любимцу-проходимцу она привязалась, как говорится, не от хорошей жизни. Она привыкла жить одна, вернее, она приучила почему-то себя жить одиноко. У неё много любви к людям, особенно к детям, вот и потребовалось ей несуразнейшее по вредности существо, чтобы прикрыть большой любовью все его и глупости, и мерзости… Лежит она сейчас, обиженная, встревоженная, может быть, больная от переживаний, и тут же рядом дрыхнет Кошмар, тоже ведь злостный хулиган, только всегда сытый, избалованный, всегда обеспеченный уютнейшим ночлегом…
А Голгофа? Кормить-то её, конечно, кормят, а вот нормально жить не дают. Почему?
Вдруг этой милой Людмиле с особой ясностью подумалось, что тётя Ариадна Аркадьевна и сама бы пошла с ними и с удовольствием в многодневный поход… Предположим, она отказывается из-за Голгофы: дескать, её ищут родители, и мы не имеем права скрывать её. Но ведь если бедную девочку лишить похода, жизнь её станет совсем невыносимой.
Конечно, ВЗРОСЛЫЕ ОЧЕНЬ ЗДОРОВО ПРИДУМАЛИ: детям их критиковать нельзя. Считается, что они, взрослые, всегда справедливы. Но тогда почему они, взрослые, то есть бывшие дети, не всегда понимают детей?
Что-то будет завтра… Этой милой Людмиле до того стало печально, что захотелось расплакаться так, чтобы услышали звёзды.
А звёзды уже отчаялись ждать, что она взглянет на них, и потихоньку, одна за другой, стали гаснуть…
Эта милая Людмила переборола желание расплакаться, вернулась в домик и на раздеваясь легла на раскладушку поверх одеяла.
Не спалось… Надо было решить, что же делать утром. Если тётечка расхворается, ясно: поход сорвется. А если он сорвется завтра, то может не состояться вообще, потому что появится милиция или папаша Голгофы. А уйти надо до их приезда…
Ведь как надо, как необходимо Голгофе посидеть у костра под звёздным небом, и чтобы звёзд было много-много-много, и чтобы одна другой – ярче. Так и бывает, когда очень захочешь поговорить со звёздами. Они отзывчивы, как дети…
И странно, нелепо, глупо, в конце концов просто возмутительно, что многодневный поход срывает какой-то препротивнейший кот!
А если взять его с собой, как запланированную дополнительную трудность? Тогда тётечка наверняка забыла бы все свои возражения.
Нет, нет, человек она очень принципиальный. Увы, всё-таки кот срывает поход!
Конечно, эта милая Людмила несколько преувеличивала значение Кошмара, но зато и не преуменьшала, что было бы гораздо ошибочнее. Кот лишь усложнил и без того сложные обстоятельства. Если тётечка расхворается, то именно из-за него.
Тут она вспомнила, как угощала голодного Пантю, как тот почему-то зарыдал и убежал, и вот от такого воспоминания ей сразу стало приятнее, и она сразу уснула – провалилась в сон.
Но спала она неспокойно, видела много обрывочных, мелькающих снов:
Кошмар съел у неё удилища,
Пантя хотел съесть Кошмара,
тётечка гналась за убегающей Голгофой в милицейской машине с дико воющей сиреной,
Герка сломал обе руки и обе ноги,
дед Игнатий Савельевич плясал вприсядку и пел «Главное, ребята, сердцем не стареть!»,
Юрий Алексеевич Гагарин улыбался ей радостно и ободряюще, шутливо грозил пальцем, что-то говорил, но она никак не могла расслышать…
И последним сном было
чёрное небо с несколькими печальными звёздочками…
Резко сев на раскладушке, ещё не проснувшись окончательно, эта милая Людмила почувствовала что-то недоброе, проснулась, увидела, что спала в одежде, вспомнила вчерашние события, быстро вскочила и бросилась в комнатку тёти Ариадны Аркадьевны.
На часах было ровно семь, а в комнатке, да и во всём домике, никого не было – ни тётечки, ни её архипрожорливого любимца-проходимца.
А с улицы раздался встревоженный голос деда Игнатия Савельевича:
– Людмилушка! Голгофы-то нигде нету! Нету нигде Голгофы-то, Людмилушка!
ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА.
Если вы спросите меня, уважаемые читатели…
Увлеченные своими пусть пока ещё немногими радостями и не более того многочисленными, часто неожиданными заботами, главные действующие лица нашего повествования целый день не замечали, как за ними почти неотступно, что-то натужно соображая, следил злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя.
Он до того был захвачен подглядыванием (кстати, при возможности, конечно, и подслушиванием), что за целый день ни одному человеку не сделал ни одной пакости и даже не поймал ни одной мухи!
Получилось всё это случайно или потому, что Пантя вообще не привык думать над своими поступками. Просто делать ему, как всегда, было нечего, как всегда, он изнывал от одиночества и тунеядничествования да к тому же не терял надежды любым способом получить от Герки два рубля. И ещё он не собирался расставаться со своей сокровенной мечтой – наотбирать у малышей и у всех, кто его слабее, столько денег, чтобы после освобождения из школы не работать, а жить по-прежнему: делать людям пакости, мучить кошек и ловить мух.
И вот тут Пантя неожиданно, повторяю, увлекся подглядыванием за главными действующими лицами нашего повествования, так увлекся, что жить ему стало интересно.
Более того, важнее того, немыслимее – Панте захотелось жить именно так, как те, за кем он подглядывал, а при возможности и подслушивал. Он даже забыл сбегать домой перекусить чего-нибудь, а когда вспомнил, что пора бы поесть, и прибежал, мачехи дома не было. Ключа от квартиры ему не доверяли.
Мачеха работала в овощном киоске, куда изредка Пантю и пригонял голод. Она совала пасынку несколько яблочков, чёрствый пирожок, а при хорошем настроении (редчайший случай!) ещё и стакан томатного соку наливала. Вечерами, если он возвращался точно к приходу отца, кормили нормально, зато могли и не пустить ночевать: спать ложились рано, а Пантя любил слоняться по улицам допоздна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90