– По воле всемогущего месяц прибывает и убывает. Воля всемогущего внушает святейшей инквизиции то кротость, то суровость. А посему я смиренно уповаю, что труд мой еще пригодится.
– Боюсь, брат мой, что в надежде ты тверже, чем в истинной вере, – ответил Лоренсана и продолжал повелительно. – Скажи, однако, с чем ты послан?
– Князь мира желал бы, отец мой, обратить твое внимание на то обстоятельство, что осужденный еретик Пабло Олавиде немощен плотью, – ответил аббат. – Если же с ним что-нибудь случится, пока он находится под опекой святейшей инквизиции, тогда вся Европа вознегодует на наше государство и на католического монарха. Опасаясь этого, Князь мира просит тебя, reverendissime, поручить здоровье еретика особым заботам.
– Тебе, брат мой, ведомо, что исчисляет дни, отпущенные человеку, не святейшая инквизиция, а пресвятая троица, – возразил Великий инквизитор.
– Воистину так, отец мой, – ответил дон Дьего, – но если пресвятой троицей еретику отпущен столь короткий срок, что он истечет, пока оный еретик находится еще под опекой святейшей инквизиции, тогда, reverendissime, католический король усмотрит в этом знак неодобрения всевышнего. И его величество почтет необходимым обратиться к святейшему отцу с предложением сменить лиц, главенствующих в святейшей инквизиции.
Лоренсана молчал с полминуты.
– Чего же дон Мануэль требует от святейшей инквизиции? – грубо спросил он наконец.
И аббат с подчеркнутой учтивостью ответил:
– Ни Князь мира, ни католический монарх не помышляют вмешиваться в промысел царя царей, чье правосудие ты, отец мой, вершишь на испанской земле. Однако оба светских властителя просят тебя принять в соображение, что тело еретика по слабости своей нуждается в целительных водах. Благоволи же, отец мой, обдумать, нет ли возможности послать еретика на воды. Князю мира желательно было бы не позднее трех дней узнать, к какому решению ты пришел.
– Благодарю тебя, что ты осведомил меня, брат мор, – оказал Лоренсана, – ни тебе, ни твоему господину я не забуду вашего обо мне попечения.
В течение всего разговора аббат с удовольствием отмечал разницу между своим изысканнейшим латинским красноречием и вульгарной латынью Великого инквизитора.
Лоренсана по-деловому кратко осведомил первого министра, что святейшая инквизиция намерена послать кающегося грешника Пабло Олавиде в Кальдас де Монтбуи, где теплые купанья будут способствовать восстановлению его расшатанного здоровья.
– Ну-с, сеньоры! Удовлетворены вы наконец? – гордо спросил дон Мануэль своих друзей Мигеля и Дьего.
– Как вы себе представляете дальнейшее? – в свою очередь спросил аббат.
Дон Мануэль ухмыльнулся дружелюбно и лукаво.
– Дальнейшее я думаю возложить на вас, милейший, – ответил он. – В связи с переговорами о союзе я давно намеревался отрядить в Париж чрезвычайного посла с секретным поручением. Прошу вас, дон Дьего, взять эту миссию на себя. Вы будете снабжены полномочиями, предоставляющими в ваше распоряжение любого из подданных короля. Вы не откажетесь сделать по дороге небольшой крюк и навестить на водах вашего друга Олавиде. Надеюсь, вы без труда уговорите его совершить дальнюю прогулку. Если ж он, заблудившись, невзначай попадет на французскую землю – это уж дело его.
Обычно у аббата на все был готов меткий ответ, но тут он побледнел и не сказал ни слова. Ему страстно хотелось принять предложение дона Мануэля, своими собственными руками отнять Олавиде у Великого инквизитора и переправить через Пиренеи. Но тогда ему и самому придется остаться во Франции – и не на время, а навсегда.
Если, совершив такой чудовищный проступок, как похищение осужденного еретика, он осмелится возвратиться в Испанию, ни один человек и даже сам король не в силах будет защитить его, он попадет в лапы Лоренсаны, и тот – недаром он прочел в глазах Великого инквизитора ярую ненависть – пошлет его на костер под фанатическое ликование всей страны.
– Весьма признателен вам, дон Мануэль, – сказал он, – прошу дать мне один день на размышление. Мне нужно решить, гожусь ли я на такое предприятие.
Он рассказал обо всем Лусии. Объяснил ей, что личные симпатии и взгляды повелевают ему принять поручение, но он не может решиться навсегда добровольно расстаться с Испанией и с ней. Лусия казалась задумчивее, чем обычно.
– Ведь в свое время Олавиде создал в Париже новую Испанию, – принялась она уговаривать его, – вы сами мне рассказывали. Неужели вам вдвоем не удастся сделать то же самое!
Он молчал, и она заговорила вновь:
– Я была хорошо знакома с мадам Тальен, когда она еще жила здесь и прозывалась Тересой Кабаррус. Смею сказать, мы даже с ней дружили. Мне очень хочется повидать ее. По слухам, она пользуется в Париже влиянием. Как, по-вашему, дон Дьего, не могла бы я в Париже принести пользу делу Испании?
Дон Дьего, мудрый политик, мягкий и остроумный циник, покраснел, как юноша, которому его сверстница впервые сказала «да».
– Вы хотите?.. Вы согласны?.. – вот все, что он мог произнести.
А Лусия деловито спросила:
– Сколько времени понадобится, чтобы добраться до первого французского селения?
Аббат быстро прикинул.
– Две недели, – ответил он. – Да, через две недели мы будем в Сербере.
– Если я надумаю ехать, мне нужно время на приготовление, – соображала она. – Прибавьте, пожалуйста, неделю на остановку в Сербере, прежде чем трогаться дальше в Париж, – сказала она и посмотрела на него.
Куда девался солидный мужчина, изысканный скептик, – от счастья аббат только сопел, как мальчишка.
«Если б это совершилось, –
Молвил он, – и там, в Сербере,
На земле французской, в полной
Безопасности я мог бы
Видеть вас, донья Лусия,
Справа от меня, а слева –
Дона Пабло Олавиде,
Уж тогда на самом деле
Вновь бы я поверил в бога».
12
Недели через три после этого к Гойе пришел Мигель.
– Радостное известие – Пабло Олавиде в безопасности. Дон Дьего перевез его через границу, – сообщил он.
Хотя Гойя был всецело поглощен собой и своим счастьем, спасение Олавиде взволновало его. Но не меньше взволновало и бегство аббата. Он понимал, что дон Дьего вернется не скоро, если вернется вообще. Ему вспомнилось, как сам он, совсем еще юношей, принужден был бежать, потому что на него пало подозрение в убийстве. Он как сейчас видел исчезающую белую полоску Кадиса, ощущал жгучую боль от разлуки с Испанией. Бог весть, сколько она продлится. А ведь он тогда был молод, бежал от смертельной опасности, и даль манила его своими неведомыми чарами. Дон Дьего же немолод и свою привычную приятную жизнь он меняет на что-то совершенно неизвестное. Франсиско не представлял для себя сейчас ничего страшнее бегства. Мадрид, Сарагоса, двор, очередной бой быков, махи, Хосефа и дети, его дом, его карета и она, Каэтана, – покинуть все, нет, это просто немыслимо, на это он неспособен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
– Боюсь, брат мой, что в надежде ты тверже, чем в истинной вере, – ответил Лоренсана и продолжал повелительно. – Скажи, однако, с чем ты послан?
– Князь мира желал бы, отец мой, обратить твое внимание на то обстоятельство, что осужденный еретик Пабло Олавиде немощен плотью, – ответил аббат. – Если же с ним что-нибудь случится, пока он находится под опекой святейшей инквизиции, тогда вся Европа вознегодует на наше государство и на католического монарха. Опасаясь этого, Князь мира просит тебя, reverendissime, поручить здоровье еретика особым заботам.
– Тебе, брат мой, ведомо, что исчисляет дни, отпущенные человеку, не святейшая инквизиция, а пресвятая троица, – возразил Великий инквизитор.
– Воистину так, отец мой, – ответил дон Дьего, – но если пресвятой троицей еретику отпущен столь короткий срок, что он истечет, пока оный еретик находится еще под опекой святейшей инквизиции, тогда, reverendissime, католический король усмотрит в этом знак неодобрения всевышнего. И его величество почтет необходимым обратиться к святейшему отцу с предложением сменить лиц, главенствующих в святейшей инквизиции.
Лоренсана молчал с полминуты.
– Чего же дон Мануэль требует от святейшей инквизиции? – грубо спросил он наконец.
И аббат с подчеркнутой учтивостью ответил:
– Ни Князь мира, ни католический монарх не помышляют вмешиваться в промысел царя царей, чье правосудие ты, отец мой, вершишь на испанской земле. Однако оба светских властителя просят тебя принять в соображение, что тело еретика по слабости своей нуждается в целительных водах. Благоволи же, отец мой, обдумать, нет ли возможности послать еретика на воды. Князю мира желательно было бы не позднее трех дней узнать, к какому решению ты пришел.
– Благодарю тебя, что ты осведомил меня, брат мор, – оказал Лоренсана, – ни тебе, ни твоему господину я не забуду вашего обо мне попечения.
В течение всего разговора аббат с удовольствием отмечал разницу между своим изысканнейшим латинским красноречием и вульгарной латынью Великого инквизитора.
Лоренсана по-деловому кратко осведомил первого министра, что святейшая инквизиция намерена послать кающегося грешника Пабло Олавиде в Кальдас де Монтбуи, где теплые купанья будут способствовать восстановлению его расшатанного здоровья.
– Ну-с, сеньоры! Удовлетворены вы наконец? – гордо спросил дон Мануэль своих друзей Мигеля и Дьего.
– Как вы себе представляете дальнейшее? – в свою очередь спросил аббат.
Дон Мануэль ухмыльнулся дружелюбно и лукаво.
– Дальнейшее я думаю возложить на вас, милейший, – ответил он. – В связи с переговорами о союзе я давно намеревался отрядить в Париж чрезвычайного посла с секретным поручением. Прошу вас, дон Дьего, взять эту миссию на себя. Вы будете снабжены полномочиями, предоставляющими в ваше распоряжение любого из подданных короля. Вы не откажетесь сделать по дороге небольшой крюк и навестить на водах вашего друга Олавиде. Надеюсь, вы без труда уговорите его совершить дальнюю прогулку. Если ж он, заблудившись, невзначай попадет на французскую землю – это уж дело его.
Обычно у аббата на все был готов меткий ответ, но тут он побледнел и не сказал ни слова. Ему страстно хотелось принять предложение дона Мануэля, своими собственными руками отнять Олавиде у Великого инквизитора и переправить через Пиренеи. Но тогда ему и самому придется остаться во Франции – и не на время, а навсегда.
Если, совершив такой чудовищный проступок, как похищение осужденного еретика, он осмелится возвратиться в Испанию, ни один человек и даже сам король не в силах будет защитить его, он попадет в лапы Лоренсаны, и тот – недаром он прочел в глазах Великого инквизитора ярую ненависть – пошлет его на костер под фанатическое ликование всей страны.
– Весьма признателен вам, дон Мануэль, – сказал он, – прошу дать мне один день на размышление. Мне нужно решить, гожусь ли я на такое предприятие.
Он рассказал обо всем Лусии. Объяснил ей, что личные симпатии и взгляды повелевают ему принять поручение, но он не может решиться навсегда добровольно расстаться с Испанией и с ней. Лусия казалась задумчивее, чем обычно.
– Ведь в свое время Олавиде создал в Париже новую Испанию, – принялась она уговаривать его, – вы сами мне рассказывали. Неужели вам вдвоем не удастся сделать то же самое!
Он молчал, и она заговорила вновь:
– Я была хорошо знакома с мадам Тальен, когда она еще жила здесь и прозывалась Тересой Кабаррус. Смею сказать, мы даже с ней дружили. Мне очень хочется повидать ее. По слухам, она пользуется в Париже влиянием. Как, по-вашему, дон Дьего, не могла бы я в Париже принести пользу делу Испании?
Дон Дьего, мудрый политик, мягкий и остроумный циник, покраснел, как юноша, которому его сверстница впервые сказала «да».
– Вы хотите?.. Вы согласны?.. – вот все, что он мог произнести.
А Лусия деловито спросила:
– Сколько времени понадобится, чтобы добраться до первого французского селения?
Аббат быстро прикинул.
– Две недели, – ответил он. – Да, через две недели мы будем в Сербере.
– Если я надумаю ехать, мне нужно время на приготовление, – соображала она. – Прибавьте, пожалуйста, неделю на остановку в Сербере, прежде чем трогаться дальше в Париж, – сказала она и посмотрела на него.
Куда девался солидный мужчина, изысканный скептик, – от счастья аббат только сопел, как мальчишка.
«Если б это совершилось, –
Молвил он, – и там, в Сербере,
На земле французской, в полной
Безопасности я мог бы
Видеть вас, донья Лусия,
Справа от меня, а слева –
Дона Пабло Олавиде,
Уж тогда на самом деле
Вновь бы я поверил в бога».
12
Недели через три после этого к Гойе пришел Мигель.
– Радостное известие – Пабло Олавиде в безопасности. Дон Дьего перевез его через границу, – сообщил он.
Хотя Гойя был всецело поглощен собой и своим счастьем, спасение Олавиде взволновало его. Но не меньше взволновало и бегство аббата. Он понимал, что дон Дьего вернется не скоро, если вернется вообще. Ему вспомнилось, как сам он, совсем еще юношей, принужден был бежать, потому что на него пало подозрение в убийстве. Он как сейчас видел исчезающую белую полоску Кадиса, ощущал жгучую боль от разлуки с Испанией. Бог весть, сколько она продлится. А ведь он тогда был молод, бежал от смертельной опасности, и даль манила его своими неведомыми чарами. Дон Дьего же немолод и свою привычную приятную жизнь он меняет на что-то совершенно неизвестное. Франсиско не представлял для себя сейчас ничего страшнее бегства. Мадрид, Сарагоса, двор, очередной бой быков, махи, Хосефа и дети, его дом, его карета и она, Каэтана, – покинуть все, нет, это просто немыслимо, на это он неспособен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168