– Доски, листы и в придачу самый ларь. Предложение вполне деловое. Назначьте цену, ваше превосходительство!
Я согласен на любую.
Если речь идет о ваших
Бесподобнейших твореньях.
Я не скуп. Никто на свете
Кроме этих старых бедных
Глаз, не должен видеть это
Чудо. – И ответил Гойя:
«Ладно. Если напечатать
Я решу свои «Капричос»
То один из самых первых
Оттисков я вам отправлю».
«Только самый первый! Боже! –
Заклинал он. – Умоляю
Выслать также доски!» Гойя
Вытолкал не без усилий
Надоедливого гостя
Прочь из кинты.
28
В ту весну пришли тревожные вести об участи дона Гаспара Ховельяноса.
Инфант Мануэль перестал чинить препятствия инквизиции, и дона Гаспара, пожилого человека, взяли однажды ночью в его поместье; близ Хихона, прямо из постели. Весь долгий путь до Барселоны еретика вели пешком, связанного, напоказ всем, затем переправили на остров Мальорку и заточили в темную монастырскую келью. Ему не давали книг и бумаги, а также запретили общение с внешним миром.
– Ya es hora – пробил час, – сказал Гойя Агустину. – Надо окончательно подготовить «Капричос». Ты раздобудешь бумагу, и мы вместе отпечатаем их. Пожалуй, трехсот оттисков для начала будет достаточно.
Все это время Агустин с тревогой наблюдал, как Франсиско старается привлечь внимание посетителей к таинственному содержимому ларя.
– Неужто ты надумал?.. – в смятении пролепетал он.
– Тебя это удивляет? – насмешливо спросил Франсиско. А кто прибегал ко мне в эрмиту и вопил во всю глотку: «Прокис, заплесневел, прогнил»? В ту пору твой дон Гаспар был только сослан, теперь же он сидит в подземелье, закованный, без воздуха и без света.
– Ты рехнулся, Франчо! Пожалей хоть нас: не доставляй такой радости инквизиции, – взмолился Агустин.
– Мы отпечатаем триста экземпляров! – повелительно сказал Гойя. – Кстати, среди моих друзей найдутся и такие, которые скажут, что это правильно, что иначе нельзя поступить. Некий Кинтана, например…
– Так я и знал, – простонал Агустин. – Тебе ударил в голову фимиам, которым Кинтана обкурил тебя в этой дурацкой оде о твоем бессмертии.
– Чихать я хотел на бессмертие! – спокойно возразил Гойя.
– Врешь, подло врешь! – вскипел Агустин.
– Перестань браниться, – с той же небывалой сдержанностью продолжал Гойя. – Сперва ты по малейшему поводу требуешь, чтобы я своим искусством служил политике. А теперь велишь мне молчать, когда дона Гаспара того и гляди замучают до смерти. Все вы, политики и проектисты, одним миром мазаны. «Ученые умствуют, храбрые действуют».
– Выпустить сейчас «Капричос» из ларя – чистое безумие, – не унимался Агустин. – Время военное, у инквизиции развязаны руки. Образумься, Франсиско! Отцеубийца скорее избежит тюрьмы, чем человек, который опубликует в наше время такие рисунки. Это все равно что покончить с собой.
– Не смей так говорить! – закричал Гойя. – Я испанец, а испанцы не кончают с собой.
– И все-таки это самоубийство, – настаивал Агустин. – Ты это сам понимаешь. И собираешься это сделать не из соображений порядочности и политики. С тех пор как той женщины не стало, все для тебя потускнело вот ты и хочешь положить краски погуще, выкинув такую отчаянную штуку. Все дело в этом. Она одна всему причиной. Даже после смерти она накличет на тебя беду!
Не на шутку рассердился
Гойя. «Цыц! Заткнись, собака! –
Закричал он. – Коль боишься
Помогать мне, то другого
Я найду». – «Найди, попробуй!
Кто к тебе пойдет? – воскликнул
Агустин. – Лишь я, безумец,
Дурь твою терплю!» И быстро
Вышел. И хотя Франсиско
Услыхать не мог, со всею
Силой хлопнул дверью.
29
Поборов робость, Агустин кинулся к Лусии; ей одной удалось в свое время отговорить Франсиско от безумной затеи обнародовать «Капричос».
Агустин пожаловался ей, что сеньор де Гойя, должно быть под влиянием последнего огорчения, все-таки решил отпечатать и опубликовать офорты.
– Ради бога, сеньора, не допустите его до гибели, – умолял Агустин. – Ведь он гордость Испании!
Пока Агустин изливался так бессвязно и растерянно, Лусия пытливо вглядывалась в его лицо. Она понимала, что в нем происходит. Он любил ее и все-таки винил в душе за то, что она погубила его друзей – аббата, Мигеля и в первую очередь Ховельяноса. Надо полагать, нелегко ему было просить именно ее.
– Вы верный друг, дон Агустин, и я сделаю все, что в моих силах, – сказала она.
Лусия догадывалась, почему Франсиско все-таки решил обнародовать «Капричос». Чтобы встряхнуться и заполнить пустоту, которую оставила его утрата, ему нужен был азарт крупной и рискованной игры. С другой стороны, как истый арагонский крестьянин, привыкший сочетать смелость с осторожностью, он, отправляясь на опасное приключение, не откажется от протянутого ему надежного оружия.
Она видела возможность оградить его от инквизиции. Но замысел ее требовал подготовки. Значит, прежде всего нужно удержать Франсиско от чрезвычайной торопливости.
Лусия отправилась к нему.
– Вы, разумеется, понимаете, как опасно ваше намерение, – сказала она.
– Понимаю, – ответил Гойя.
– Есть способ уменьшить опасность, – заявила она.
– Я не мальчик и сам предпочитаю мешать жар щипцами, а не голыми руками, – ответил он. – Только нужно иметь под рукой щипцы.
– Ход мирных переговоров в Амьене не вполне отвечает личным интересам дона Мануэля, – пояснила Лусия, – ему нужно послать туда надежного человека. Если бы дон Мигель согласился снова работать с доном Мануэлем, он мог бы принести большую пользу делу прогресса и человеку, который очень ему дорог.
Гойя внимательно следил за движением ее губ.
– В ближайшее время я устраиваю вечер для самых близких друзей. На нем будут и дон Мануэль, и Пепа, и, надеюсь, дон Мигель. Могу я рассчитывать видеть вас и дона Агустина?
– Я обязательно приду, – сказал Гойя и продолжал растроганным тоном: – Вы всячески стараетесь уберечь меня от последствий моего глупого шага и даже готовы ради этого вставить несколько новых условий в мирный договор. – Он широко улыбнулся.
– Сейчас в вас больше лисьего, чем львиного, – тоже улыбаясь, заметила Лусия.
В политических делах Лусия чувствовала себя как дома, да и обстоятельства складывались благоприятно. На амьенской конференции, где Англия, Франция и Испания вели переговоры о мире в Европе, должен был также решиться-ряд вопросов, которые, как понимала Лусия, затрагивали самого дона Мануэля. В чаянии высокой награды он всячески отстаивал интересы папы. Кроме того, ему необходимо было доказать королеве, что он незаменим, и потому он старался исхлопотать выгодные условия для тех итальянских государств, где правили ее родственники. Важнее же всего ему было расширить владения Неаполитанского королевства и вывести оттуда этих габачо – войска генерала Бонапарта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
Я согласен на любую.
Если речь идет о ваших
Бесподобнейших твореньях.
Я не скуп. Никто на свете
Кроме этих старых бедных
Глаз, не должен видеть это
Чудо. – И ответил Гойя:
«Ладно. Если напечатать
Я решу свои «Капричос»
То один из самых первых
Оттисков я вам отправлю».
«Только самый первый! Боже! –
Заклинал он. – Умоляю
Выслать также доски!» Гойя
Вытолкал не без усилий
Надоедливого гостя
Прочь из кинты.
28
В ту весну пришли тревожные вести об участи дона Гаспара Ховельяноса.
Инфант Мануэль перестал чинить препятствия инквизиции, и дона Гаспара, пожилого человека, взяли однажды ночью в его поместье; близ Хихона, прямо из постели. Весь долгий путь до Барселоны еретика вели пешком, связанного, напоказ всем, затем переправили на остров Мальорку и заточили в темную монастырскую келью. Ему не давали книг и бумаги, а также запретили общение с внешним миром.
– Ya es hora – пробил час, – сказал Гойя Агустину. – Надо окончательно подготовить «Капричос». Ты раздобудешь бумагу, и мы вместе отпечатаем их. Пожалуй, трехсот оттисков для начала будет достаточно.
Все это время Агустин с тревогой наблюдал, как Франсиско старается привлечь внимание посетителей к таинственному содержимому ларя.
– Неужто ты надумал?.. – в смятении пролепетал он.
– Тебя это удивляет? – насмешливо спросил Франсиско. А кто прибегал ко мне в эрмиту и вопил во всю глотку: «Прокис, заплесневел, прогнил»? В ту пору твой дон Гаспар был только сослан, теперь же он сидит в подземелье, закованный, без воздуха и без света.
– Ты рехнулся, Франчо! Пожалей хоть нас: не доставляй такой радости инквизиции, – взмолился Агустин.
– Мы отпечатаем триста экземпляров! – повелительно сказал Гойя. – Кстати, среди моих друзей найдутся и такие, которые скажут, что это правильно, что иначе нельзя поступить. Некий Кинтана, например…
– Так я и знал, – простонал Агустин. – Тебе ударил в голову фимиам, которым Кинтана обкурил тебя в этой дурацкой оде о твоем бессмертии.
– Чихать я хотел на бессмертие! – спокойно возразил Гойя.
– Врешь, подло врешь! – вскипел Агустин.
– Перестань браниться, – с той же небывалой сдержанностью продолжал Гойя. – Сперва ты по малейшему поводу требуешь, чтобы я своим искусством служил политике. А теперь велишь мне молчать, когда дона Гаспара того и гляди замучают до смерти. Все вы, политики и проектисты, одним миром мазаны. «Ученые умствуют, храбрые действуют».
– Выпустить сейчас «Капричос» из ларя – чистое безумие, – не унимался Агустин. – Время военное, у инквизиции развязаны руки. Образумься, Франсиско! Отцеубийца скорее избежит тюрьмы, чем человек, который опубликует в наше время такие рисунки. Это все равно что покончить с собой.
– Не смей так говорить! – закричал Гойя. – Я испанец, а испанцы не кончают с собой.
– И все-таки это самоубийство, – настаивал Агустин. – Ты это сам понимаешь. И собираешься это сделать не из соображений порядочности и политики. С тех пор как той женщины не стало, все для тебя потускнело вот ты и хочешь положить краски погуще, выкинув такую отчаянную штуку. Все дело в этом. Она одна всему причиной. Даже после смерти она накличет на тебя беду!
Не на шутку рассердился
Гойя. «Цыц! Заткнись, собака! –
Закричал он. – Коль боишься
Помогать мне, то другого
Я найду». – «Найди, попробуй!
Кто к тебе пойдет? – воскликнул
Агустин. – Лишь я, безумец,
Дурь твою терплю!» И быстро
Вышел. И хотя Франсиско
Услыхать не мог, со всею
Силой хлопнул дверью.
29
Поборов робость, Агустин кинулся к Лусии; ей одной удалось в свое время отговорить Франсиско от безумной затеи обнародовать «Капричос».
Агустин пожаловался ей, что сеньор де Гойя, должно быть под влиянием последнего огорчения, все-таки решил отпечатать и опубликовать офорты.
– Ради бога, сеньора, не допустите его до гибели, – умолял Агустин. – Ведь он гордость Испании!
Пока Агустин изливался так бессвязно и растерянно, Лусия пытливо вглядывалась в его лицо. Она понимала, что в нем происходит. Он любил ее и все-таки винил в душе за то, что она погубила его друзей – аббата, Мигеля и в первую очередь Ховельяноса. Надо полагать, нелегко ему было просить именно ее.
– Вы верный друг, дон Агустин, и я сделаю все, что в моих силах, – сказала она.
Лусия догадывалась, почему Франсиско все-таки решил обнародовать «Капричос». Чтобы встряхнуться и заполнить пустоту, которую оставила его утрата, ему нужен был азарт крупной и рискованной игры. С другой стороны, как истый арагонский крестьянин, привыкший сочетать смелость с осторожностью, он, отправляясь на опасное приключение, не откажется от протянутого ему надежного оружия.
Она видела возможность оградить его от инквизиции. Но замысел ее требовал подготовки. Значит, прежде всего нужно удержать Франсиско от чрезвычайной торопливости.
Лусия отправилась к нему.
– Вы, разумеется, понимаете, как опасно ваше намерение, – сказала она.
– Понимаю, – ответил Гойя.
– Есть способ уменьшить опасность, – заявила она.
– Я не мальчик и сам предпочитаю мешать жар щипцами, а не голыми руками, – ответил он. – Только нужно иметь под рукой щипцы.
– Ход мирных переговоров в Амьене не вполне отвечает личным интересам дона Мануэля, – пояснила Лусия, – ему нужно послать туда надежного человека. Если бы дон Мигель согласился снова работать с доном Мануэлем, он мог бы принести большую пользу делу прогресса и человеку, который очень ему дорог.
Гойя внимательно следил за движением ее губ.
– В ближайшее время я устраиваю вечер для самых близких друзей. На нем будут и дон Мануэль, и Пепа, и, надеюсь, дон Мигель. Могу я рассчитывать видеть вас и дона Агустина?
– Я обязательно приду, – сказал Гойя и продолжал растроганным тоном: – Вы всячески стараетесь уберечь меня от последствий моего глупого шага и даже готовы ради этого вставить несколько новых условий в мирный договор. – Он широко улыбнулся.
– Сейчас в вас больше лисьего, чем львиного, – тоже улыбаясь, заметила Лусия.
В политических делах Лусия чувствовала себя как дома, да и обстоятельства складывались благоприятно. На амьенской конференции, где Англия, Франция и Испания вели переговоры о мире в Европе, должен был также решиться-ряд вопросов, которые, как понимала Лусия, затрагивали самого дона Мануэля. В чаянии высокой награды он всячески отстаивал интересы папы. Кроме того, ему необходимо было доказать королеве, что он незаменим, и потому он старался исхлопотать выгодные условия для тех итальянских государств, где правили ее родственники. Важнее же всего ему было расширить владения Неаполитанского королевства и вывести оттуда этих габачо – войска генерала Бонапарта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168