Он молчал. Портрет Каэтаны, единственная картина на голых стенах комнаты, выводил Пепу из себя.
– Портреты ее тебе тоже не удавались, – продолжала она. – Смотри, поза совсем неестественная. И как она смешно показывает пальцем куда-то вниз. Так всегда бывало: если между тобой и твоей натурой что-то не ладилось, портрет тоже получался неудачный.
Гойя выпятил нижнюю губу. Ему опять представилось, как эта глупая и наглая индюшка вместе со своим болваном покровителем стоят перед нагой Каэтаной. У него чесались руки схватить ее и спустить с лестницы.
– Насколько я понял, графиня, вы приехали по поручению инфанта посмотреть мои офорты, – сказал он очень учтиво. Графиня Кастильофьель почувствовала, что ее одернули.
Франсиско принес «Капричос». Пепа стала смотреть, и он сразу увидел, что она понимает. Она принялась за цикл ослов-аристократов, и лицо ее стало надменным. Гойя почуял опасность. Она имела большую власть над Мануэлем; ей ничего не стоило настроить Мануэля против него, погубить его и навсегда похоронить «Капричос» в ларе. Однако она сказала только:
– В сущности, ты ужасно дерзок, Франсиско. – Надменное выражение исчезло с ее красивого лица, она медленно покачивала головой, еле сдерживая улыбку.
Значит, у него был правильный нюх в свое время, когда он завел с нею связь.
Большое удовольствие доставил ей рисунок Hasta la muerte – до самой смерти», на котором изображена старуха, наряжающаяся перед зеркалом. По-видимому, Пепа узнала в ней королеву. Когда же она узнавала себя в той или другой жалкой в своем спесивом самодовольстве махе и щеголихе, то-делала вид, будто не замечает сходства. Зато не преминула показать, что узнает Альбу.
– К тому же ты и жесток, Франсиско, – заметила она. – Это я тоже знала. Твои рисунки очень жестоки. Женщинам нелегко с тобой. Должно быть, и ей было с тобой нелегко. – Она посмотрела на него в упор бесстыдным взглядом своих зеленых томных глаз, и он ясно понял; хотя женщинам с ним и нелегко, она не прочь возобновить былое.
В сущности, ему приятно смотреть на нее, как она сидит тут во всем великолепии своей пышной плоти, и с ее стороны даже благородно быть с ним заодно против Мануэля.
В нем смутно ожило лениво-безмятежное сладострастие их былых ни к чему не обязывающих любовных отношений. Неплохо было бы разок подержать в объятиях эту белотелую, мягкую, пышную, рассудительную и романтичную Пепу. Но он не верил во вкус разогретых кушаний.
– Это дело прошлое, – неопределенно заметил он; при желании она могла это отнести к своим словам о его жестокости в отношении Каэтаны.
– Что же ты думаешь делать, Франчо? Пойдешь в монастырь? – спросила она без всякой видимой связи, участливо, но с явным раздражением.
– Если позволишь, я скоро приду к тебе посмотреть на твоего мальчугана, – ответил он.
Она снова обратилась к «Капричос», задумчиво разглядывала многочисленных девушек и женщин. Вот это – Альба, а вот – она сама, а тут – Лусия и еще многие другие, которых Франчо, очевидно, близко знал или думал, что знает. И всех их он любил и ненавидел и в них самих и вокруг них усматривал чертовщину.
Он был великий художник, но в жизни и в людях, а особенно в женщинах, не смыслил ничего. Удивительно, как он многого не видел и как много видел такого, чего и не было вовсе. Бедный сумасброд Франчо, надо быть поласковее к нему, приободрить его.
– Us sont tres interessants, vos Caprices, – похвалила она. – Они займут почетное место среди твоих шедевров. Скажу больше, они необыкновенны, remarquanles. У меня одно только возражение – в них все преувеличено, они слишком печальны и пессимистичны. Я тоже пережила немало тяжелого, но, право же, мир не так уж мрачен, поверь мне, Франчо. Ты сам раньше видел его не в таком мрачном свете. А ведь тогда ты даже не был первым живописцем.
«Преувеличено, пессимистично, грубо, безвкусно, – думал он. – Нелегко мне угодить моими рисунками и живым и мертвым!»
А она думала: «Счастлив он был только со мной. По картинам видно, каково ему приходилось с другими».
– Она была очень романтична, это надо признать, – сказала Пепа вслух, – но можно быть романтичной и не сеять кругом несчастья. – И» так как он молчал, пояснила: – Ведь она буквально на всех навлекла несчастье. Даже деньги, которые она отказала своему врачу, принесли ему несчастье. И она не понимала, кто ей враг, а кто друг. Иначе бы она ему ничего не оставила.
Гойя слушал, не все разбирая, и настроен был по-прежнему примирительно. Со своей точки зрения, Пепа права. Она нередко раздражала его глупой болтовней, но несчастья она ему не приносила и, когда могла, старалась помочь.
– Все, что толкуют про доктора Пераля, неверно, – сказал он, – действительность часто бывает иной, чем измышления твоей красивой романтической головки.
Пепе было немножко досадно, что он все еще обращается с ней, как с маленькой дурочкой. Однако ей польстило, что он заговорил о делах, которые его близко затрагивали. Значит, что-то еще осталось от их прежней дружбы.
– Ну, так что ты скажешь про врача? Убил он ее или нет? – спросила она.
– Пераль виноват столько же, сколько и я, – ответил он горячо и убежденно. – И ты сделаешь доброе дело, если внушишь это кому следует.
Она была счастлива и горда, что Франсиско впервые в жизни прямо попросил ее об одолжении.
– А тебе это очень важно, Франсиско? – осведомилась она, глядя ему в глаза.
– Я думаю, тебе и самой важно спасти невинного, – сухо ответил он.
Она вздохнула.
– Почему ты не хочешь признаться, что я тебе не безразлична? – пожаловалась она.
– Ты мне не безразлична, – согласился он с легкой насмешкой, но с оттенком нежности в голосе.
Пепа, уходя, сказала:
«А верхом меня ни разу
Так и не нарисовал ты».
«Хорошо. Я нарисую, –
Он ответил. – Если хочешь.
Но, по-моему, не стоит».
«Что ты! Даже королева
Выглядит верхом неплохо».
«Королева – это верно».
Пепа – жалостливым тоном:
«Ты, как прежде, откровенен,
Франчо». – «Ну так что ж? Ведь это –
Лучшее из доказательств
Нашей дружбы».

31
Сеньор Бермудес пришел к Франсиско проститься.
– Личные выгоды дона Мануэля и королевы мне, пожалуй, удастся соблюсти, – сказал он другу, – но почетного мира я из Амьена не привезу. Хорошо еще, если договор будет составлен в дружественном тоне, чтобы хоть престиж наш не потерпел урона. Мне очень не хочется участвовать в таком невеселом деле; я иду на это, только чтобы упрочить свое положение при инфанте Мануэле. Надо же загнать мракобесов назад в их темные норы и постараться, – тут лицо его просветлело, – чтобы Амьенский мир принес пользу хоть одному человеку: Франсиско Гойе.
– Твои взгляды на искусство мне не всегда» по душе, – сказал Франсиско. – Но ты хороший друг. – Он надел на голову шляпу и снял ее перед Мигелем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168