«Здорово, Голец, как твое ничего?» – «Привет, Роман, твоими молитвами!»
– Товарищ Гольцов, не могли бы вы через четверть часа заглянуть в приемную товарища Левашева?
«Четверть часа», «не могли бы вы» – это, несомненно, слова первого секретаря обкома. Так расфранченный Роман говорить не умел.
– Товарищ Гольцов, вы слышите меня…
– Слышу, слышу, товарищ Гремячкин! Пришлите, пожалуйста, машину. Моя в разъезде…
– Отправляю, товарищ Гольцов…
Стоящая в полуоткрытой двери Светлана только бесшумно пошевелила губами, когда Игорь Саввович положил трубку.
– Придется надеть галстук, – сказал Игорь Саввович. – Пиджак тоже…
Он уже чувствовал облегчение. В три часа состоится бюро, на которое вызван Иван Иванович Карцев, через десять минут он сам увидит и услышит Левашева, так что часам к шести вечера все кончится – скорее бы, ой, скорее! Левашев вопрос о нарушении генерального плана застройки, конечно, поставит последним, бедный Иван Иванович натерпится вволюшку горестного ожидания, но Игорь Саввович Гольцов – увы! – ничем не может помочь тестю, разговор с Левашевым заранее обдумывать не хотел.
– Светлана, мне нужен любой галстук…
– Хорошо! Завязать?
– Он завязан… Я к Левашеву. Тебе лучше поехать к матери. Нельзя же ее оставлять одну.
– Там Иван Иванович старший…
– И все-таки тебе лучше поехать к матери.
«Может быть, я и женюсь на Светлане! – с жестокой иронией подумал Игорь Саввович. – Пока же мне нужно, так сказать, определить свое положение во времени и пространстве…» Он затянул угол галстука, глядя на свое отражение в стекле книжного шкафа, пятерней расчесал волосы, опять принялся за галстук.
– Игорь, что ты делаешь? – воскликнула Светлана. – Ты себя задушишь…
Он молчал, чувствуя, как пухнет и багровеет лицо, как губы – валентиновские губы – вытягиваются в злую ниточку. Показалось, что он похож на плохо смазанную машину, так как от отчаянных усилий не закричать на Светлану внутри все скрежетало и звенело. Он тупо подумал: «Я сволочь! Мне легче, чем Светлане. Я сволочь!»
– Я поеду к матери, – быстро сказала Светлана. – Поеду, поеду!
Спасибо! Игорь Саввович шумно выдохнул воздух, на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, жены не было в кабинете. «Ну, Роман, где же твоя машина?»
* * *
По широкой обкомовской лестнице, устланной толстым ярко-красным ковром, прижатым к ступеням надраенными бронзовыми прутьями, Игорь Саввович легким шагом поднимался на третий этаж, где находилась приемная и кабинет Левашева. Обком помещался в старинном красивом здании бывшего губернаторства – стены метровой толщины, длинные и широкие коридоры, огражденные от комнат такими же толстыми стенами, как и наружные. Не меньше десяти дверей – дубовых, резных – выходили в коридор с каждой стороны, но в любое время суток из двадцати кабинетов, занятых людьми, телефонами, вентиляторами и радиодинамиками, в коридор не просачивалось ни звука – такими толстыми были стены и двери.
Такая же дверь, как и все другие, табличка с номером 309, бронзовая ручка в форме львиной головы, отполированная до сияния, как медь на военном парусном судне. Игорь Саввович потянул дверь на себя, она не открылась, а как бы величественно поплыла навстречу – бесшумная и толстая, словно дверь в гигантском сейфе. Повеяло теплом и запахом лака, солнце светило из трех окон-великанов, среднее из которых имело форму сердца. Таких окон в здании обкома было шесть, по два на этаже, исключая первый. В приемной жили два звука: смачно постукивала электрическая пишущая машинка да гудел шмелем огромный вентилятор, направленный в сторону еще одной ромской знаменитости – Юлии Марковны Ивановой: эта худощавая и медленная женщина лет шестидесяти, по подсчетам любителей-краеведов, пережила шестнадцать первых секретарей и ни разу в рабочий день не вышла из здания обкома раньше одиннадцати часов вечера. Увидев Игоря Саввовича и поздоровавшись, Юлия Марковна мгновенно выключила электрическую машинку, нажала еще на две кнопки, и сразу после этого из маленькой двери – противоположной огромной – показался помощник первого секретаря Роман Трофимович Гремячкин. Как и следовало ожидать, бесконечно модный, в босоножках на платформе и – вот новость! – в очках. Он шел к Игорю Саввовичу с таким видом, словно недоумевал, почему и для чего в приемной появился этот незнакомый человек. Еще на ходу, чтобы Игорь Саввович и рта разинуть не успел, Гремячкин пророкотал:
– Гольцов Игорь Саввович? Здравствуйте!
Дурак!
– Да, я Гольцов!
Гремячкин и знаменитая Юлия Марковна Иванова одновременно посмотрели на часы: оставалось ровно две минуты до двух часов дня. Гремячкин опять пророкотал:
– Через две минуты товарищ Левашев вас примет… Прошу обратить внимание на мои слова. – Гремячкин прокашлялся, и Игорь Саввович насмешливо подумал, что у тонкоголосого в обычной обстановке Романа здорово болит горло от необходимости в рабочее время басить и даже рокотать. – Товарищ Левашев может вам уделить только десять минут, – продолжал Гремячкин. – День Кузьмы Юрьевича расписан по минутам и, если вы перерасходуете свой лимит, окажется не принятой… – Он заглянул в изящную записную книжку. – …останется не принятой вдова товарищ Варенцова… Не забывайте, пожалуйста, поглядывать на часы, товарищ Гольцов.
И как только Роман умолк, открылась дубовая дверь, в приемную из кабинета Левашева вышел гремящий орденами и медалями маленький и худенький человек. Это был известный по областной и центральным газетам Старков, уникальный комбайнер, заработавший на трудовом фронте всевозможные награды, но в городе и области больше прославившийся тем, что на самых представительных совещаниях ругал всех министров, имеющих отношение к сельскому хозяйству. Самым мягким словом при этом считалось «бездельники». Старкова на трибуну давно не пускали, но комбайнер вылезал сам на сцену под аплодисменты соскучившегося зала и бойко отбарабанивал очередную порцию оскорблений. Он и в жизни был человеком злым, неразговорчивым, подозрительным; вывалившись из кабинета Левашева, посмотрел на Игоря Саввовича, Гремячкина и Юлию Марковну красными от злости бычьими глазами.
– Бездельники! Бюрократы! Заелись! – прокричал Старков и пошел к выходу. – Ладно! Доживем до конференции… Крючкотворы!
В приемной сделалось по-обкомовски тихо. Юлия Марковна снисходительно улыбалась, Гремячкин осудительно хмурился, а Игорь Саввович, не ожидая приглашения Романа, шел к большим дверям. Пройдя по кабинету шагов пятнадцать, Игорь Саввович остановился, чтобы Левашев тоже успел сделать положенные ему пятнадцать шагов. Рука у Левашева была тонкая, интеллигентно вялая, зато в плечах он был много шире Игоря Саввовича и выше сантиметра на четыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
– Товарищ Гольцов, не могли бы вы через четверть часа заглянуть в приемную товарища Левашева?
«Четверть часа», «не могли бы вы» – это, несомненно, слова первого секретаря обкома. Так расфранченный Роман говорить не умел.
– Товарищ Гольцов, вы слышите меня…
– Слышу, слышу, товарищ Гремячкин! Пришлите, пожалуйста, машину. Моя в разъезде…
– Отправляю, товарищ Гольцов…
Стоящая в полуоткрытой двери Светлана только бесшумно пошевелила губами, когда Игорь Саввович положил трубку.
– Придется надеть галстук, – сказал Игорь Саввович. – Пиджак тоже…
Он уже чувствовал облегчение. В три часа состоится бюро, на которое вызван Иван Иванович Карцев, через десять минут он сам увидит и услышит Левашева, так что часам к шести вечера все кончится – скорее бы, ой, скорее! Левашев вопрос о нарушении генерального плана застройки, конечно, поставит последним, бедный Иван Иванович натерпится вволюшку горестного ожидания, но Игорь Саввович Гольцов – увы! – ничем не может помочь тестю, разговор с Левашевым заранее обдумывать не хотел.
– Светлана, мне нужен любой галстук…
– Хорошо! Завязать?
– Он завязан… Я к Левашеву. Тебе лучше поехать к матери. Нельзя же ее оставлять одну.
– Там Иван Иванович старший…
– И все-таки тебе лучше поехать к матери.
«Может быть, я и женюсь на Светлане! – с жестокой иронией подумал Игорь Саввович. – Пока же мне нужно, так сказать, определить свое положение во времени и пространстве…» Он затянул угол галстука, глядя на свое отражение в стекле книжного шкафа, пятерней расчесал волосы, опять принялся за галстук.
– Игорь, что ты делаешь? – воскликнула Светлана. – Ты себя задушишь…
Он молчал, чувствуя, как пухнет и багровеет лицо, как губы – валентиновские губы – вытягиваются в злую ниточку. Показалось, что он похож на плохо смазанную машину, так как от отчаянных усилий не закричать на Светлану внутри все скрежетало и звенело. Он тупо подумал: «Я сволочь! Мне легче, чем Светлане. Я сволочь!»
– Я поеду к матери, – быстро сказала Светлана. – Поеду, поеду!
Спасибо! Игорь Саввович шумно выдохнул воздух, на мгновение закрыл глаза, а когда открыл, жены не было в кабинете. «Ну, Роман, где же твоя машина?»
* * *
По широкой обкомовской лестнице, устланной толстым ярко-красным ковром, прижатым к ступеням надраенными бронзовыми прутьями, Игорь Саввович легким шагом поднимался на третий этаж, где находилась приемная и кабинет Левашева. Обком помещался в старинном красивом здании бывшего губернаторства – стены метровой толщины, длинные и широкие коридоры, огражденные от комнат такими же толстыми стенами, как и наружные. Не меньше десяти дверей – дубовых, резных – выходили в коридор с каждой стороны, но в любое время суток из двадцати кабинетов, занятых людьми, телефонами, вентиляторами и радиодинамиками, в коридор не просачивалось ни звука – такими толстыми были стены и двери.
Такая же дверь, как и все другие, табличка с номером 309, бронзовая ручка в форме львиной головы, отполированная до сияния, как медь на военном парусном судне. Игорь Саввович потянул дверь на себя, она не открылась, а как бы величественно поплыла навстречу – бесшумная и толстая, словно дверь в гигантском сейфе. Повеяло теплом и запахом лака, солнце светило из трех окон-великанов, среднее из которых имело форму сердца. Таких окон в здании обкома было шесть, по два на этаже, исключая первый. В приемной жили два звука: смачно постукивала электрическая пишущая машинка да гудел шмелем огромный вентилятор, направленный в сторону еще одной ромской знаменитости – Юлии Марковны Ивановой: эта худощавая и медленная женщина лет шестидесяти, по подсчетам любителей-краеведов, пережила шестнадцать первых секретарей и ни разу в рабочий день не вышла из здания обкома раньше одиннадцати часов вечера. Увидев Игоря Саввовича и поздоровавшись, Юлия Марковна мгновенно выключила электрическую машинку, нажала еще на две кнопки, и сразу после этого из маленькой двери – противоположной огромной – показался помощник первого секретаря Роман Трофимович Гремячкин. Как и следовало ожидать, бесконечно модный, в босоножках на платформе и – вот новость! – в очках. Он шел к Игорю Саввовичу с таким видом, словно недоумевал, почему и для чего в приемной появился этот незнакомый человек. Еще на ходу, чтобы Игорь Саввович и рта разинуть не успел, Гремячкин пророкотал:
– Гольцов Игорь Саввович? Здравствуйте!
Дурак!
– Да, я Гольцов!
Гремячкин и знаменитая Юлия Марковна Иванова одновременно посмотрели на часы: оставалось ровно две минуты до двух часов дня. Гремячкин опять пророкотал:
– Через две минуты товарищ Левашев вас примет… Прошу обратить внимание на мои слова. – Гремячкин прокашлялся, и Игорь Саввович насмешливо подумал, что у тонкоголосого в обычной обстановке Романа здорово болит горло от необходимости в рабочее время басить и даже рокотать. – Товарищ Левашев может вам уделить только десять минут, – продолжал Гремячкин. – День Кузьмы Юрьевича расписан по минутам и, если вы перерасходуете свой лимит, окажется не принятой… – Он заглянул в изящную записную книжку. – …останется не принятой вдова товарищ Варенцова… Не забывайте, пожалуйста, поглядывать на часы, товарищ Гольцов.
И как только Роман умолк, открылась дубовая дверь, в приемную из кабинета Левашева вышел гремящий орденами и медалями маленький и худенький человек. Это был известный по областной и центральным газетам Старков, уникальный комбайнер, заработавший на трудовом фронте всевозможные награды, но в городе и области больше прославившийся тем, что на самых представительных совещаниях ругал всех министров, имеющих отношение к сельскому хозяйству. Самым мягким словом при этом считалось «бездельники». Старкова на трибуну давно не пускали, но комбайнер вылезал сам на сцену под аплодисменты соскучившегося зала и бойко отбарабанивал очередную порцию оскорблений. Он и в жизни был человеком злым, неразговорчивым, подозрительным; вывалившись из кабинета Левашева, посмотрел на Игоря Саввовича, Гремячкина и Юлию Марковну красными от злости бычьими глазами.
– Бездельники! Бюрократы! Заелись! – прокричал Старков и пошел к выходу. – Ладно! Доживем до конференции… Крючкотворы!
В приемной сделалось по-обкомовски тихо. Юлия Марковна снисходительно улыбалась, Гремячкин осудительно хмурился, а Игорь Саввович, не ожидая приглашения Романа, шел к большим дверям. Пройдя по кабинету шагов пятнадцать, Игорь Саввович остановился, чтобы Левашев тоже успел сделать положенные ему пятнадцать шагов. Рука у Левашева была тонкая, интеллигентно вялая, зато в плечах он был много шире Игоря Саввовича и выше сантиметра на четыре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118