Хармс принципиально не допускает перехода от дезигнации к смыслу в
использовании имен. Даже в тех редких случаях, когда он использует имена
культурных героев -- Пушкина, Гоголя, они в действительности отрываются от
своего исторического "значения" и сводятся к чистой дезигнации некоего тела.
Хармс любит использовать псевдоисторические имена. Например:
Прав был император Александр Вильбердат, отгораживая в городах особое
место для детей и их матерей, где им пребывать только и разрешалось. <...>
Великого императора Александра Вильбердата при виде ребенка тут же начинало
рвать, но это нисколько не мешало ему быть очень хорошим человеком (Х2,
90--91).
Вильбердат -- это типично хармсовское пустое имя, которому приписаны
черты историзма, но в таком смехотворном контексте, который подрывает
"смысл" имени. Историческое имя часто используется как раз "поперек" своего
значения, как, например, в миниатюре 1938 года, в которой Хармс заявляет:
...не дает мне покоя слава Жана-Жака Руссо. Почему он все знал? И как
детей пеленать, и как девиц замуж выдавать! (Х2, 99)
Имя Руссо помещено в некий предельно деформированный исторический
контекст, где оно связывается со знанием. Повествователь как бы
вступает в соревнование с Руссо за право сохранить свое имя для истории. Он
сообщает свои соображения о пеленании детей, которых "не надо вовсе
пеленать, их надо уничтожать". Затем он приступает к рассуждениям о способах
выдавать девиц замуж:
Все, от 17 до 35 лет, должны раздеться голыми и прохаживаться по залу.
Если кто кому понравится, то такая пара уходит в уголок и там рассматривает
себя уже детально. Я забыл сказать, что у всех на шее должна висеть карточка
с именем, фамилией и адресом. Потом тому, кто пришелся по вкусу, можно
послать письмо и завязать более тесное знакомство (Х2, 99).
Эта карточка с именем на голом теле -- лучшая метафора хармсовского
представления об именах. Карточку можно заменить на другую. Тело под
карточкой безлично и приобретает от карточки только тень индивидуальности.
Брак, собственно, и может представляться как обмен именами-карточками,
перевешиваемыми с одного голого тела на другое. Точно так же можно
перевесить имя "Руссо" на тело
28 Глава 1
повествователя. Это вовсе не фундаментальное приобретение значения
через присвоение имени-места в социуме.
Этот обмен именами, -- по существу, основа всего рассказика Хармса.
Герой мечтает занять место Руссо, стать Руссо, но в действительности он
приобретает совершенно иное имя:
Идя на улицу, я всегда беру с собой толстую, сучковатую палку. Беру ее
с собой, чтобы колотить ею детей, которые подворачиваются мне под ноги.
Должно быть, за это прозвали меня капуцином (Х2, 99).
Рассказчик превращается не только в капуцина, но и в императора
Александра Вильбердата. Имя легко переносится с тела на тело потому, что оно
исключительно указатель, дезигнат, но не носитель смысла. Имя "капуцин"
(будь то монах или обезьяна) в своем значении, конечно, никак не зависит от
сучковатой палки для избиения детей.
5
Вернемся к тексту про человека, чье имя столь незначительно, что оно
неотвратимо забывается и потому заменяется Хармсом вымышленным именем Андрей
Головой. Дальше тот же текст разворачивается неожиданным образом как
описание сновидения Голового, сначала герой видит себя на зеленой лужайке,
но постепенно в сон проникает что-то неопределимое:
Тут, как бывает во сне, произошло что-то непонятное, что Андрей
проснувшись уже вспомнить не мог. Дальше Андрей помнит себя уже в сосновой
роще. Сосны стояли довольно редко и небо было хорошо видно. Андрей видел как
по небу пролетела туча. Тут опять произошло что-то непонятное, чего Андрей
потом даже не мог вспомнить (МНК, 150),
Забвению имени в первой части рассказа соответствует амнезия второй
части. Андрей не может вспомнить, что он видит. Человек с незапоминаемым
именем сталкивается с невспоминаемьм объектом, который и может быть назван
"предметом". Разница между двумя амнезиями заключается в том, что имя не
имеет смысла, оно едва связано с телом и стирается из памяти, в то время как
"предмет" сопротивляется называнию, хотя и неотделим от структуры слова, от
которой он с трудом отслаивается лишь как умозрительная абстракция.
Хармс определяет место явления "предмета" -- сон. Но сон также имеет
"место" -- это "сосновая роща". Сама структура слова "сосновая" -- не что
иное, как трансформация слова "сон": со сна -- сосна. Сон является в
сосновой роще. Невозможность удержать "сон" в памяти как "предмет",
определить его, описать задается как раз тем, что "предмет" сон и есть
"сосновая роща", которая не является сном, но выступает как слово, в
структуру которого встроен неназываемый абстрактный "предмет".
В данном случае слово насыщается смыслом, за которым мерцает предмет,
как значение этого слова, избегающее называния. Имя оп-
Предмет, имя, случай 29
ределяет того, кто находится в собственном сне, который тонет в
забвении. Андрей Головой24 помещен в текст собственной амнезии. Такова
функция имени.
"Предмет" невозможно вспомнить еще и потому, что он не знает времени,
он не принадлежит прошлому. Не знает времени, как показал Фрейд, и такой
"предмет", как сон. "Предмет" существует только теперь, но, как и всякая
умозрительность, он вечен и принадлежит вневременному настоящему. Он
возникает в некоем пространстве вечности. В "Пассакалии No I" (1937) Хармс
так описывает место, в котором "предмет" являет себя:
Тихая вода покачивалась у моих ног.
Я смотрел в темную воду и видел небо.
Тут на этом самом месте Лигудим скажет мне формулу построения
несуществующих предметов
(МНК, 229).
Несуществующий предмет являет себя между водой и небом. В тексте 1940
года, в котором вновь речь идет о "предметах", в качестве такового
называется пыль:
Как легко человеку запутаться в мелких предметах. Можно часами ходить
от стола к шкалу и от шкала к дивану и не находить выхода. <...> Или можно
лечь на пол и рассматривать пыль. В этом тоже есть вдохновение. Лучше делать
это по часам сообразуясь со временем. Правда, тут очень трудно определить
сроки, ибо какие сроки у пыли? (МНК, 329)
Пыль -- странный "предмет", он не имеет формы, границ и весь состоит из
мельчайших пушинок. Но главное даже не в этом. Пыль -- это зримый след
времени, и вместе с тем она полностью трансцендирует время. Слой пыли
означает, что в данном месте время как бы остановилось, что здесь ничто не
нарушало покоя, ничего не происходило, здесь не действовал человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155