Как-то Фрэнси вместе с ней пришла на строительную площадку. Женщины застали рабочих в тот момент, когда они курили и болтали, потягивая пиво. И тут Энни строгим голосом, не терпящим возражений, напомнила лентяям об их обязанностях и перечислила все недоделки и недостатки, как заправский мастер. Она также предупредила строителей, что если они и впредь будут впустую тратить время и транжирить ее деньги, то она этого не потерпит и им придется расстаться. Конечно, рабочие для вида поворчали, да и вообще весь день смотрели на нее косо, но поняли, что Энни не проведешь и если они рассчитывают на прибавку, то придется вкалывать добросовестно.
Буквально на следующий день, когда закончили класть крышу, Энни пригласила всех своих рабочих на маленький праздник. Длинные деревянные столы были накрыты белыми крахмальными скатертями, потому что Энни хотела, чтобы даже среди пыли, цемента и строительного мусора ее прием удался на славу. Она также послала приглашения членам семей строителей, а уж еды и пива было вволю. Выпив и расчувствовавшись, рабочие один за другим стали произносить в ее честь тосты, признавая со смехом, что она хороший хозяин, хотя и женщина.
Лаи Цин трудился двадцать четыре часа в сутки, успевая им не менее заниматься с Фрэнси английским языком. Он с завидным упорством корпел над простенькими детскими рассказами и сказками, громко и членораздельно произнося каждое новое слово и тщательно водя пальцем по строке. Письменные задания он аккуратно переписывал в тетрадь, которую постоянно носил с собой. Китаец воспринимал ученую премудрость, как сухой песок впитывает воду, и временами Фрэнси было трудно поспевать за ним, поскольку занятия требовали ежедневной подготовки и от нее тоже.
Лаи Цин решил, что сынок будет воспитываться в китайской семье. «Филипп Чан должен быть похож на других китайских мальчиков и знать все, что знают они, – говорил он Фрэнси. – Когда он станет мудрее и старше, тогда пусть живет по обычаям белых, но сначала он обязан познать мудрость своего народа».
Таким образом Фрэнси осталась наедине со своими не слишком веселыми воспоминаниями о прошлом и угнездившимся в ней страхом за будущее. Она не осмеливалась рассказать Лаи Цину или Энни о ребенке, которого носила в себе.
Ее размышления внезапно прервал стук в дверь, и она бросилась открывать. На пороге стоял мальчик, который, быстро взглянув на нее, сунул ей в руку клочок бумаги и помчался вниз по лестнице.
Она с удивлением проводила его глазами и вернулась назад в комнату. Там она тщательно расправила скомканный бумажный листок и прочитала: «Если ты еще меня любишь, приходи в аллею Гай-Пао сегодня в девять часов вечера. Джош».
Кровь отхлынула от ее лица, и сердце болезненно сжалось. Она ничего не понимала. Джош умер на ее глазах, и это, скорее всего, чья-то жестокая шутка. Но кому было известно о ней и Джоше? Только Энни и Лаи Цину, а они на такое не способны. Вдруг она ощутила толчок в животе и обхватила его руками, впервые по-настоящему осознав, что в ней растет новая жизнь. А вдруг этот толчок – предзнаменование того, что Джош каким-то образом уцелел? «Если ты еще меня любишь…» – так сказано в записке.
В панике она принялась снова и снова разглядывать записку, моля Бога, чтобы с ней рядом оказался кто-нибудь из близких, но Лаи Цин, как обычно, пропадал на работе, а Энни отправилась на встречу с архитектором, и ждать ее скоро тоже не приходилось.
Фрэнси заметалась по комнате, убеждая себя, что идти не следует, но потом вспомнила Джоша, лежавшего среди руин, и ей подумалось, что ведь могло случиться и чудо. Тогда она поняла, что пойдет.
Она оставила Энни записку, где написала, куда и зачем она отправилась, и вышла из дома. Она долго плутала в плохо освещенных боковых улочках в поисках аллеи Гай-Пао, а когда нашла ее, аллея оказалась всего-навсего темным пустынным тупичком. В тупичке было абсолютно темно, и только где-то в самом его конце неровно брезжил слабый свет – не то от свечи, не то от газового рожка. Фрэнси заколебалась и остановилась. Ей захотелось повернуться и убежать, но записка, подобно наживке на крючке, неумолимо толкала ее вперед, и Фрэнси, собрав все свои силы, нетвердыми шагами побрела по аллее, спотыкаясь о трещины в мостовой, в страхе шарахаясь от черных силуэтов возникающих на ее пути развалин и нервно оглядываясь по сторонам. Когда она подошла достаточно близко, то увидела, что блеклый свет струится сквозь занавешенный шторой дверной проем. Фрэнси вновь заколебалась и подумала, что самым умным в ее положении было бы вернуться, но она не могла. «Если еще меня любишь», было начертано в записке, и любовь пересилила ее колебания, заставила отодвинуть штору и войти.
Убогая комната освещалась зыбким пламенем керосиновой лампы. Фрэнси оглушил шум от вылетавших с треском из стаканчиков игральных костей и возбужденных криков игроков, и она едва не потеряла сознание от запаха табачного дыма, расплавленного парафина, опиума и пота. Китайцы, сидевшие за игорными столами, заметив, что в притон зашла белая женщина, сердито что-то забормотали на своем языке. Фрэнси робко притулилась возле стены. За прилавком слева от входа мужчина разливал рисовую водку в особой формы фарфоровые стаканчики. Он наклонился к ней и прошептал:
– Пойдем со мной, мисси. И побыстрее. Вот сюда. Пожалуйста.
Она последовала за ним через другую дверь, также завешанную материей, спотыкаясь по пути о всевозможные обломки и выбоины. Они долго шли по бесконечному лабиринту разрушенных коридоров, пока не оказались в небольшом помещении квадратной формы. Стены комнаты были наполовину разрушены, крыша отсутствовала, и сквозь пустой проем заглядывала наполовину скрытая ночными облаками луна, слабо освещая черный прямоугольник двери и пустые глазницы окон. Фрэнси поняла, что провожатый покинул ее, Я она осталась совершенно одна. Смертельный страх пронизывал все ее существо, пока она не привыкла к темноте и не стала различать предметы. В самой середине комнаты угадывался силуэт стула, и на нем кто-то сидел. Кровь зашумела у нее в ушах, а сердце затрепыхалось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит наружу.
– Джош? – прошептала она еле слышно.
– Я знал, что ты не сможешь отказаться от встречи и придешь, – прозвучал знакомый голос.
И вдруг прямо в лицо Фрэнси ударил яркий свет лампы. Она отшатнулась и зажмурилась, а когда открыла глаза, то уже знала, кого сейчас увидит. Это был не Джош. С ней говорил Сэмми Моррис.
– Узнала? Это я, – подтвердил Сэмми и поднял лампу повыше, чтобы у Фрэнси не осталось сомнений. Фрэнси в ужасе смотрела на него – она по собственной воле угодила в расставленную для нее ловушку.
– Так это вы написали записку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Буквально на следующий день, когда закончили класть крышу, Энни пригласила всех своих рабочих на маленький праздник. Длинные деревянные столы были накрыты белыми крахмальными скатертями, потому что Энни хотела, чтобы даже среди пыли, цемента и строительного мусора ее прием удался на славу. Она также послала приглашения членам семей строителей, а уж еды и пива было вволю. Выпив и расчувствовавшись, рабочие один за другим стали произносить в ее честь тосты, признавая со смехом, что она хороший хозяин, хотя и женщина.
Лаи Цин трудился двадцать четыре часа в сутки, успевая им не менее заниматься с Фрэнси английским языком. Он с завидным упорством корпел над простенькими детскими рассказами и сказками, громко и членораздельно произнося каждое новое слово и тщательно водя пальцем по строке. Письменные задания он аккуратно переписывал в тетрадь, которую постоянно носил с собой. Китаец воспринимал ученую премудрость, как сухой песок впитывает воду, и временами Фрэнси было трудно поспевать за ним, поскольку занятия требовали ежедневной подготовки и от нее тоже.
Лаи Цин решил, что сынок будет воспитываться в китайской семье. «Филипп Чан должен быть похож на других китайских мальчиков и знать все, что знают они, – говорил он Фрэнси. – Когда он станет мудрее и старше, тогда пусть живет по обычаям белых, но сначала он обязан познать мудрость своего народа».
Таким образом Фрэнси осталась наедине со своими не слишком веселыми воспоминаниями о прошлом и угнездившимся в ней страхом за будущее. Она не осмеливалась рассказать Лаи Цину или Энни о ребенке, которого носила в себе.
Ее размышления внезапно прервал стук в дверь, и она бросилась открывать. На пороге стоял мальчик, который, быстро взглянув на нее, сунул ей в руку клочок бумаги и помчался вниз по лестнице.
Она с удивлением проводила его глазами и вернулась назад в комнату. Там она тщательно расправила скомканный бумажный листок и прочитала: «Если ты еще меня любишь, приходи в аллею Гай-Пао сегодня в девять часов вечера. Джош».
Кровь отхлынула от ее лица, и сердце болезненно сжалось. Она ничего не понимала. Джош умер на ее глазах, и это, скорее всего, чья-то жестокая шутка. Но кому было известно о ней и Джоше? Только Энни и Лаи Цину, а они на такое не способны. Вдруг она ощутила толчок в животе и обхватила его руками, впервые по-настоящему осознав, что в ней растет новая жизнь. А вдруг этот толчок – предзнаменование того, что Джош каким-то образом уцелел? «Если ты еще меня любишь…» – так сказано в записке.
В панике она принялась снова и снова разглядывать записку, моля Бога, чтобы с ней рядом оказался кто-нибудь из близких, но Лаи Цин, как обычно, пропадал на работе, а Энни отправилась на встречу с архитектором, и ждать ее скоро тоже не приходилось.
Фрэнси заметалась по комнате, убеждая себя, что идти не следует, но потом вспомнила Джоша, лежавшего среди руин, и ей подумалось, что ведь могло случиться и чудо. Тогда она поняла, что пойдет.
Она оставила Энни записку, где написала, куда и зачем она отправилась, и вышла из дома. Она долго плутала в плохо освещенных боковых улочках в поисках аллеи Гай-Пао, а когда нашла ее, аллея оказалась всего-навсего темным пустынным тупичком. В тупичке было абсолютно темно, и только где-то в самом его конце неровно брезжил слабый свет – не то от свечи, не то от газового рожка. Фрэнси заколебалась и остановилась. Ей захотелось повернуться и убежать, но записка, подобно наживке на крючке, неумолимо толкала ее вперед, и Фрэнси, собрав все свои силы, нетвердыми шагами побрела по аллее, спотыкаясь о трещины в мостовой, в страхе шарахаясь от черных силуэтов возникающих на ее пути развалин и нервно оглядываясь по сторонам. Когда она подошла достаточно близко, то увидела, что блеклый свет струится сквозь занавешенный шторой дверной проем. Фрэнси вновь заколебалась и подумала, что самым умным в ее положении было бы вернуться, но она не могла. «Если еще меня любишь», было начертано в записке, и любовь пересилила ее колебания, заставила отодвинуть штору и войти.
Убогая комната освещалась зыбким пламенем керосиновой лампы. Фрэнси оглушил шум от вылетавших с треском из стаканчиков игральных костей и возбужденных криков игроков, и она едва не потеряла сознание от запаха табачного дыма, расплавленного парафина, опиума и пота. Китайцы, сидевшие за игорными столами, заметив, что в притон зашла белая женщина, сердито что-то забормотали на своем языке. Фрэнси робко притулилась возле стены. За прилавком слева от входа мужчина разливал рисовую водку в особой формы фарфоровые стаканчики. Он наклонился к ней и прошептал:
– Пойдем со мной, мисси. И побыстрее. Вот сюда. Пожалуйста.
Она последовала за ним через другую дверь, также завешанную материей, спотыкаясь по пути о всевозможные обломки и выбоины. Они долго шли по бесконечному лабиринту разрушенных коридоров, пока не оказались в небольшом помещении квадратной формы. Стены комнаты были наполовину разрушены, крыша отсутствовала, и сквозь пустой проем заглядывала наполовину скрытая ночными облаками луна, слабо освещая черный прямоугольник двери и пустые глазницы окон. Фрэнси поняла, что провожатый покинул ее, Я она осталась совершенно одна. Смертельный страх пронизывал все ее существо, пока она не привыкла к темноте и не стала различать предметы. В самой середине комнаты угадывался силуэт стула, и на нем кто-то сидел. Кровь зашумела у нее в ушах, а сердце затрепыхалось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит наружу.
– Джош? – прошептала она еле слышно.
– Я знал, что ты не сможешь отказаться от встречи и придешь, – прозвучал знакомый голос.
И вдруг прямо в лицо Фрэнси ударил яркий свет лампы. Она отшатнулась и зажмурилась, а когда открыла глаза, то уже знала, кого сейчас увидит. Это был не Джош. С ней говорил Сэмми Моррис.
– Узнала? Это я, – подтвердил Сэмми и поднял лампу повыше, чтобы у Фрэнси не осталось сомнений. Фрэнси в ужасе смотрела на него – она по собственной воле угодила в расставленную для нее ловушку.
– Так это вы написали записку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177