– Что ты сказала?
Дженна вместо ответа повела Петру в кухню, где Дония поставила перед ними две миски дымящегося жаркого и толсто нарезанный хлеб с маслом и вареньем из морошки.
* * *
Амальда никому не позволяла расспрашивать их, пока они ели, а потом отнесла Пинту к лекарке. Кадрин осмотрела плечо и спину Пинты, пока та поглощала вторую порцию жаркого.
– Хорошая работа, – сказала Кадрин, по обыкновению плотно сжав губы. – Рука не откажет тебе, что часто случается при повреждении мышц. Только начинай упражнять ее как можно раньше.
– Когда? – спросила Пинта.
– Я скажу когда – и это будет раньше, чем захочется тебе или твоей руке. Будем работать над ней вместе. – Пинта кивнула. – Но шрам останется большой, – предупредила Кадрин.
– Я буду вести счет твоим рубцам, Марга, – улыбнулась Амальда. – Шрамы воительницы – это лицо ее памяти, карта ее мужества.
Пинта, поколебавшись, сказала матери:
– Я больше не воительница, Ама. Я видела столько смертей, что достало бы на двадцать воинов, хотя моя рука поразила лишь одного, да и того только в бедро. И все же я принесла ему смерть, как если бы во мне таилась какая-то зараза.
– Но как же… – побледнела Амальда.
– Я приняла решение, Ама. Не принимай это как укор, но в Сестринскую Ночь я скажу, что хочу воспитывать детей, как Марна и Зо. У меня это хорошо получается, и мои услуги не будут лишними, раз в хейме появилось столько новой ребятни.
Амальда хотела сказать что-то, но Кадрин удержала ее:
– Не надо, Амальда. Есть шрамы, которых мы не видим, и заживают они медленно, а то и вовсе не заживают. Я знаю. У меня самой есть такие.
– Ты устала, дитя, – кивнув, сказала Пинте Амальда.
– Да, матушка, устала, но не поэтому так говорю. Видела бы ты их, всех этих красивых, сильных женщин Ниллского хейма – сестер, что лежали плечом к плечу. Дженна поставила мою койку между кухней и залом, чтобы я могла проститься с ними. Она сказала – и эти слова навсегда останутся со мной, – что мы должны запомнить их. Ведь если мы забудем, то будет так, ровно они погибли напрасно. Сестры, плечом к плечу. – Пинта отвернулась, глядя в стену, словно видела что-то на ней, отстранила от себя миску и заплакала.
Амальда села к ней на постель, гладя ее кудрявую голову.
– Как скажешь, сердце мое. Как скажешь, дитя, которое я носила под сердцем. Ты всегда была упрямицей. Успокойся и усни. Все хорошо.
Пинта обратила к ней полные слез глаза.
– Нет, Ама, ты не понимаешь. Никогда мне уже не будет хорошо – вот в чем беда. Но я посвящу свою жизнь тому, чтобы оберегать маленьких, – пусть они не испытают того, что испытала я. Ох, Ама… – Пинта села и обняла мать, несмотря на боль в спине, – крепко, словно навеки.
ПЕСНЯ

Баллада о Белой Дженне
Волны стонали, ревел прибой,
Тридцать и три отправились в бой.
Стрелы остры, а рука легка –
Сестры пошли против злого врага.
Светлой ведомые Дженной.
Сияла луна, пылали костры,
Духом крепились тридцать и три.
Дженна вскочила на груду камней,
«Сестры, – вскричала, – бейтесь смелей.
Во имя Великой Альты!»
Кровь перед битвой – жарче вина.
Тридцать и три стоят, как одна.
Дженна клянется: «В последнем бою
Я отвоюю землю свою.
Во имя Великой Альты!»
К морю, где бьется волна в берега,
Сестры ушли, чтобы встретить врага.
Но стрелы летят, и недели летят –
Тридцать и три не вернулись назад.
Светлой ведомые Дженной.
Но в новолунье приходит срок.
Вновь слышится клич тридцати и трех,
И кони храпят, и звенят мечи,
И пламенем белым горят в ночи
Светлые косы Дженны.

ПОВЕСТЬ
Ванна успокаивала – Дженна даже заснула ненадолго в горячей ароматной воде. Ее распущенные белые волосы плавали вокруг нее, словно блеклые водоросли.
Петра, зажав в руке прядку, легшую ей на грудь, ждала, когда же Дженна заговорит, и, наконец, не выдержала:
– Какая она, ваша Мать Альта? Я ведь буду учиться у нее.
Дженна открыла глаза, обращенные к стропилам крыши. Она долго не отвечала, и молчание натянулось между ними туго, как веревка.
– Твердая, – сказала она, наконец. – Непреклонная. Точно камень.
– Хейм нуждается в прочном камне, чтобы стоять на нем, – заметила Петра. Дженна не ответила. – Но о камень можно и ушибиться. Наша Мать всегда говорила, что жрица должна быть не камнем, но водой, которая набегает и отступает. Наша Мать Альта…
– …Мертва, – завершила Дженна. – И я тому виной.
– Нет, нет, Джо-ан-энна. Ничьей вины тут нет. «Нет вины, нет и кары», – всегда говорила Мать Альта. И об Анне она мне рассказывала. Жрица должна знать наизусть все пророчества. Если Анна – это ты…
– А так ли это?
– Я верю, что да.
– Веришь, но не знаешь наверное?
– Я буду знать лет через сто. Буду знать завтра.
– Это еще что такое? Все жрицы вечно говорят так, что ничего не поймешь. – Дженна плеснула водой на Петру. Та протерла глаза.
– Так Мать Альта говорила. Это значит, что мы должны заботиться о настоящем и предоставить отвечать на вопросы тем, кто придет после нас. И я в это верю.
Дженна встала. Вода доходила ей только до бедер, и тело, окутанное тонкими белыми волосами, точно светилось в полумраке.
– Хотела бы я верить так, как ты. Хотела бы знать, во что мне верить.
Петра встала тоже, по пояс в воде.
– Дженна, пророчество только намекает, оно не говорит ясно. Его можно будет разгадать лишь долгое время спустя. Мы, ныне живущие, должны читать его вприщурку.
– Так говорила Мать Альта.
– Не просто говорила, Дженна, – она произносила это не устами, но сердцем. Если ты вправду Анна, тебе предстоит совершить многое. Но если ты не она, ты все равно должна это делать – ведь то, что суждено, случится, веришь ты в это или нет. Хеймы нужно предостеречь, и твой хейм в том числе.
Дженна сильными руками выжала воду из волос, быстро заплела их, перевязала косу лентой и перекинула через плечо.
– А я-то надеялась отложить это.
– Что отложить?
– Разговор с камнем.
– Я ведь тоже буду там, Дженна, – и стану водой, которая точит камень. Вот увидишь.
– Вода, которая точит камень? Это хорошо.
Они переоделись в чистое и рука об руку вышли в зал. Но горячая вода отняла у них последние силы, и они, едва успев добраться до Дженниной кровати, повалились на нее и уснули. Дженна проснулась только раз за весь день, когда Амальда пришла будить их, но не стала и только перенесла Петру на кровать Пинты
Амальда беспокойно ерзала, ожидая, когда заговорит Мать Альта, и жалея, что теперь не ночь и Саммор нет с нею. Она объяснила жрице, что девочки устали, и рассказала обо всем вместо них. Рассказ ее был краток. Амальда не все знала и не все понимала, а то, что знала, изложила без обычных воинских прикрас, полагая, что сейчас главное правда, а не сочинительство. Мать Альта выслушала ее с закрытыми глазами – дурной знак – и то кивала, то качала головой по одной ей ведомым причинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108