»
Легкие напрягаются в попытке втянуть побольше затхлого воздуха. Голод гложет внутренности, как обезумевший зверь.
«Я никому никогда не расскажу, капитан. Верьте мне». «Я верю, лейтенант».
«Не говорите им ничего, капитан! Держитесь до последнего».
«Дело не во мне. Они уморят всех вас голодом, лейтенант».
«Если вы заговорите, умрем не только мы, но и многие другие».
Бряцанье ключей.
«Ты будешь говорить, синебрюхий?»
…Сэйбл попробовала высвободиться из душащего кольца рук, но не сумела.
— Хантер! Ты слишком крепко обнимаешь меня. Мне трудно дышать.
Ни единый мускул не дрогнул на его теле, как если бы он попросту не слышал ее слов. С усилием откинув голову, Сэйбл заглянула Хантеру в лицо.
У него был до жути бессмысленный взгляд. Дыхание, со свистом вырывающееся сквозь стиснутые оскаленные зубы, отдавало алкоголем. Веки тоже были стиснуты с такой силой, что наружные их уголки сморщились и побелели. Хантер казался глыбой железа, тяжелой и раскаленной, пот катился с него ручьями, и чудилось, что он вот-вот зашипит. Происходило что-то очень странное и опасное. Он был как бы в параличе, безжизненный и полный чуждой злой силы.
«Кошмары! Когда он пьет, он всегда видит их».
Она позвала Хантера по имени, еще и еще раз, но безрезультатно. Тщетно пытаясь ослабить железную хватку, Сэйбл огляделась и поняла, что находится в пещере. Очевидно, они укрылись здесь от дождя, который продолжал водопадом низвергаться снаружи. Вода уже успела прилично промочить пол.
А Хантер все глубже погружался в свой персональный ад. На какое-то время покинув братскую могилу тюремной камеры, он оказался в странном месте, наполненном полуразложившимися трупами его жертв, убитых во славу Бога, свободы и Отечества. Они тянулись к нему, что-то лопотали, потрясали остатками рук, и он бежал изо всех сил… только для того, чтобы наткнуться на широкоплечую фигуру в грязной серой форме и обнаружить, что снова вернулся в тюрьму.
«Что, янки, надумал говорить?»
Смех звучит, как раскаты грома, отражаясь от стен, оглушая. Поднятый фонарь освещает откормленное, довольно красивое лицо. Тюремщик.
«Как только заговоришь, им всем принесут жрать».
«Раньше ты сгоришь в аду!»
Мясистые руки тянутся вперед, нащупывают чье-то тело, слишком слабое, чтобы сопротивляться.
«Ну не хочешь говорить — и не надо».
Еще один из подчиненных Хантера исчезает за дверью камеры, чтобы уже не вернуться. Некоторое время спустя где-то далеко звучит выворачивающий наизнанку душу крик…
…Сэйбл удалось высвободить руки, зажатые между двумя телами и почти онемевшие. Дышать стало немного легче. Пару минут она сжимала и разжимала пальцы, чтобы восстановить кровообращение, потом соединила их за спиной Хантера, дав себе время передохнуть.
— Мне больно, Хантер! Прошу тебя, отпусти меня.
Он сжимал ее плечи с такой сокрушительной силой, что, казалось, еще немного — и раздастся треск костей. Сэйбл попробовала погладить его. Вместо того чтобы расслабиться, он сдавил ее еще сильнее.
— Хантер!
Он начал задыхаться. Отдельные судорожные вдохи были так сильны, что сотрясали также и ее тело. Сэйбл сдалась и опустила руки. Кончики ее пальцев скользнули по каменно-напряженным мышцам Хантера. Тот дернулся, точно обожженный, и отшвырнул ее почти в самый костер. Потом он завыл, как воет истязаемое животное, закинув голову и царапая себя ногтями. Сэйбл не сразу удалось подняться на ноги, и к тому моменту Хантер уже полз вон из пещеры на локтях и коленях. При всей невероятной силе его мышц он вел себя, как человек изнуренный, едва способный двигаться. Свалившись под дождь, прямо в холодную лужу, он приподнялся только для того, чтобы его вывернуло наизнанку. Дождь хлестал по его обнаженной спине, он содрогался и подергивался в новых и новых рвотных спазмах.
Сэйбл смотрела, не зная, что предпринять, ошеломленная и испуганная.
Хантер прополз еще несколько шагов и остался лежать в луже, погрузившись в нее лицом и перебирая пальцами размякшую глину. Потом рывком вскинул голову и зашелся в приступе кашля, выплевывая грязную воду. Пальцы зарылись в насквозь промокшие волосы. Не сразу, но ему удалось сесть. Все его тело было в грязи, вода ручьями стекала по груди и бокам, быстрое неглубокое дыхание вырывалось все так же сквозь зубы.
Он не чувствовал дождя и холода.
Тела движутся, шевелятся вокруг, источая болезненный жар, и он не может выпутаться из переплетенных конечностей, как ни старается. «Потом его рывком выдергивают на свободное пространство, волокут куда-то, грубо дергают за цепи, закрепляя их в скобах на стене, стаскивая то немногое, что на нем надето. Он рвется, но может только тыкаться лицом в осклизлую стену.
— Не прикасайся ко мне! — кричит он снова и снова. — Мне противно это, слышишь, противно! Ты же человек все-таки, прошу тебя, умоляю! Я больше не могу этого выносить!
Он дергает цепи, ненадолго обнаруживая в себе силу отчаяния, он рвется до тех пор, пока из запястий не начинает сочиться кровь. Все тщетно. Тяжело дышащее тело наваливается сзади, распластывая его по стене. Шуршит, расстегиваясь, ремень брюк.
« Назови пароль и место встречи, синебрюхий!»
Голое тело трется и трется, отвратительно влажное и горячее, между ягодиц тычется твердое. Хантер давится, сухие рвотные спазмы напрасно сотрясают пустой желудок.
« А может, ему нравится, а, ребята? То-то он молчит!»
« Говори! Или, может, повторить?»
И откуда-то из бесконечной дали доносится слабый голос лейтенанта:
« Вы дали клятву, капитан. Молчите!»
« Ну, щенок, ты мне надоел!»
« Не трогайте его, — кричит Хантер, — он еще совсем ребенок!»
Ужасный крик звучит в полумраке темницы — крик, который будет звучать в его ушах годы и годы. Он, Хантер, повернут теперь лицом к происходящему. Он не хочет смотреть — но не может закрыть глаз.
Единственная вина молоденького лейтенанта — то, что он молится на своего капитана.
Есть ли мера чувству вины? Есть ли предел чувству ужаса и стыда? Хантер хотел умереть, жил ожиданием смерти, но никогда еще он не призывал ее так отчаянно, как в эти минуты.
« Лучше бы ты заговорил, шпион «.
Худенькие плечи лейтенанта, содрогающиеся от рыданий.
« Не делай этого! Мы выкарабкаемся, лейтенант!»
« Не вините себя ни в чем, капитан «.
« Остановись! Это приказ!»
« Прощайте, капитан. Не вините себя ни в чем «.
Он не может помешать, он может только наблюдать в беспомощном отчаянии, как цепь затягивается вокруг горла лейтенанта. Нужно быть доведенным до крайности, чтобы повеситься вот так, стоя на коленях под крюком, торчащим из стены камеры.
У мальчишки хватает сил только для одного рывка, но этого вполне достаточно. Хруст ломающегося позвонка, наверное, негромок, но для Хантера он звучит раскатом грома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Легкие напрягаются в попытке втянуть побольше затхлого воздуха. Голод гложет внутренности, как обезумевший зверь.
«Я никому никогда не расскажу, капитан. Верьте мне». «Я верю, лейтенант».
«Не говорите им ничего, капитан! Держитесь до последнего».
«Дело не во мне. Они уморят всех вас голодом, лейтенант».
«Если вы заговорите, умрем не только мы, но и многие другие».
Бряцанье ключей.
«Ты будешь говорить, синебрюхий?»
…Сэйбл попробовала высвободиться из душащего кольца рук, но не сумела.
— Хантер! Ты слишком крепко обнимаешь меня. Мне трудно дышать.
Ни единый мускул не дрогнул на его теле, как если бы он попросту не слышал ее слов. С усилием откинув голову, Сэйбл заглянула Хантеру в лицо.
У него был до жути бессмысленный взгляд. Дыхание, со свистом вырывающееся сквозь стиснутые оскаленные зубы, отдавало алкоголем. Веки тоже были стиснуты с такой силой, что наружные их уголки сморщились и побелели. Хантер казался глыбой железа, тяжелой и раскаленной, пот катился с него ручьями, и чудилось, что он вот-вот зашипит. Происходило что-то очень странное и опасное. Он был как бы в параличе, безжизненный и полный чуждой злой силы.
«Кошмары! Когда он пьет, он всегда видит их».
Она позвала Хантера по имени, еще и еще раз, но безрезультатно. Тщетно пытаясь ослабить железную хватку, Сэйбл огляделась и поняла, что находится в пещере. Очевидно, они укрылись здесь от дождя, который продолжал водопадом низвергаться снаружи. Вода уже успела прилично промочить пол.
А Хантер все глубже погружался в свой персональный ад. На какое-то время покинув братскую могилу тюремной камеры, он оказался в странном месте, наполненном полуразложившимися трупами его жертв, убитых во славу Бога, свободы и Отечества. Они тянулись к нему, что-то лопотали, потрясали остатками рук, и он бежал изо всех сил… только для того, чтобы наткнуться на широкоплечую фигуру в грязной серой форме и обнаружить, что снова вернулся в тюрьму.
«Что, янки, надумал говорить?»
Смех звучит, как раскаты грома, отражаясь от стен, оглушая. Поднятый фонарь освещает откормленное, довольно красивое лицо. Тюремщик.
«Как только заговоришь, им всем принесут жрать».
«Раньше ты сгоришь в аду!»
Мясистые руки тянутся вперед, нащупывают чье-то тело, слишком слабое, чтобы сопротивляться.
«Ну не хочешь говорить — и не надо».
Еще один из подчиненных Хантера исчезает за дверью камеры, чтобы уже не вернуться. Некоторое время спустя где-то далеко звучит выворачивающий наизнанку душу крик…
…Сэйбл удалось высвободить руки, зажатые между двумя телами и почти онемевшие. Дышать стало немного легче. Пару минут она сжимала и разжимала пальцы, чтобы восстановить кровообращение, потом соединила их за спиной Хантера, дав себе время передохнуть.
— Мне больно, Хантер! Прошу тебя, отпусти меня.
Он сжимал ее плечи с такой сокрушительной силой, что, казалось, еще немного — и раздастся треск костей. Сэйбл попробовала погладить его. Вместо того чтобы расслабиться, он сдавил ее еще сильнее.
— Хантер!
Он начал задыхаться. Отдельные судорожные вдохи были так сильны, что сотрясали также и ее тело. Сэйбл сдалась и опустила руки. Кончики ее пальцев скользнули по каменно-напряженным мышцам Хантера. Тот дернулся, точно обожженный, и отшвырнул ее почти в самый костер. Потом он завыл, как воет истязаемое животное, закинув голову и царапая себя ногтями. Сэйбл не сразу удалось подняться на ноги, и к тому моменту Хантер уже полз вон из пещеры на локтях и коленях. При всей невероятной силе его мышц он вел себя, как человек изнуренный, едва способный двигаться. Свалившись под дождь, прямо в холодную лужу, он приподнялся только для того, чтобы его вывернуло наизнанку. Дождь хлестал по его обнаженной спине, он содрогался и подергивался в новых и новых рвотных спазмах.
Сэйбл смотрела, не зная, что предпринять, ошеломленная и испуганная.
Хантер прополз еще несколько шагов и остался лежать в луже, погрузившись в нее лицом и перебирая пальцами размякшую глину. Потом рывком вскинул голову и зашелся в приступе кашля, выплевывая грязную воду. Пальцы зарылись в насквозь промокшие волосы. Не сразу, но ему удалось сесть. Все его тело было в грязи, вода ручьями стекала по груди и бокам, быстрое неглубокое дыхание вырывалось все так же сквозь зубы.
Он не чувствовал дождя и холода.
Тела движутся, шевелятся вокруг, источая болезненный жар, и он не может выпутаться из переплетенных конечностей, как ни старается. «Потом его рывком выдергивают на свободное пространство, волокут куда-то, грубо дергают за цепи, закрепляя их в скобах на стене, стаскивая то немногое, что на нем надето. Он рвется, но может только тыкаться лицом в осклизлую стену.
— Не прикасайся ко мне! — кричит он снова и снова. — Мне противно это, слышишь, противно! Ты же человек все-таки, прошу тебя, умоляю! Я больше не могу этого выносить!
Он дергает цепи, ненадолго обнаруживая в себе силу отчаяния, он рвется до тех пор, пока из запястий не начинает сочиться кровь. Все тщетно. Тяжело дышащее тело наваливается сзади, распластывая его по стене. Шуршит, расстегиваясь, ремень брюк.
« Назови пароль и место встречи, синебрюхий!»
Голое тело трется и трется, отвратительно влажное и горячее, между ягодиц тычется твердое. Хантер давится, сухие рвотные спазмы напрасно сотрясают пустой желудок.
« А может, ему нравится, а, ребята? То-то он молчит!»
« Говори! Или, может, повторить?»
И откуда-то из бесконечной дали доносится слабый голос лейтенанта:
« Вы дали клятву, капитан. Молчите!»
« Ну, щенок, ты мне надоел!»
« Не трогайте его, — кричит Хантер, — он еще совсем ребенок!»
Ужасный крик звучит в полумраке темницы — крик, который будет звучать в его ушах годы и годы. Он, Хантер, повернут теперь лицом к происходящему. Он не хочет смотреть — но не может закрыть глаз.
Единственная вина молоденького лейтенанта — то, что он молится на своего капитана.
Есть ли мера чувству вины? Есть ли предел чувству ужаса и стыда? Хантер хотел умереть, жил ожиданием смерти, но никогда еще он не призывал ее так отчаянно, как в эти минуты.
« Лучше бы ты заговорил, шпион «.
Худенькие плечи лейтенанта, содрогающиеся от рыданий.
« Не делай этого! Мы выкарабкаемся, лейтенант!»
« Не вините себя ни в чем, капитан «.
« Остановись! Это приказ!»
« Прощайте, капитан. Не вините себя ни в чем «.
Он не может помешать, он может только наблюдать в беспомощном отчаянии, как цепь затягивается вокруг горла лейтенанта. Нужно быть доведенным до крайности, чтобы повеситься вот так, стоя на коленях под крюком, торчащим из стены камеры.
У мальчишки хватает сил только для одного рывка, но этого вполне достаточно. Хруст ломающегося позвонка, наверное, негромок, но для Хантера он звучит раскатом грома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138